верь на балкон,  вскочил  на  перила  и  кинулся
вниз. Приземлился он, ничуть не пострадав, в середине клумбы.  Нисколько
этому не удивившись, он взбежал обратно на девятый этаж (лифт не работал
в тот страшный день) и позвонил в квартиру.
   - Как?! Ты жив?! - воскликнула его жена.
   - Ах, я жив?! - рассвирепел он и, распахнув  дверь  балкона,  кинулся
вниз вторично.
   - Вам нужно ложиться в больницу, - сказал Денис Александрович, осмат-
ривая ноги больного. - Вам предстоит, не скрою, тяжелая операция.
   - Не верьте ему, он, скорее всего, врет! - сказал рыжий на перевязоч-
ном столе. - Я сам медик, это точно!
   - Это точно? - спросил больной. - Точно, - кивнул  Денис  Александро-
вич, - скорее всего, ампутируют.
   "На сей раз буквы были красными. Мазками цвета бычьей крови, они  за-
лепили светлеющее небо. Читать, казалось, невозможно, но тринадцать мил-
лионов, пятьсот тысяч глаз читали, пятьсот тысяч граждан, видевшие вели-
кое чудо, были одноглазыми.
   "В моем романе "Там" я писал о людях искусства и о творческом процес-
се во вселенной, но уже здесь, пересмотрев свои взгляды,  вынужден  зая-
вить просвещенному человечеству: истинное  искусство  глубоко  случайно,
оно результат движения сил, о которых человек и  представления  не  имее
т..."
   Каких именно сил, Денис Александрович выяснить не успел,  потому  что
без вызова в кабинет вошел высокий седой человек в солидном сером костю-
ме. Как грудного ребенка, он аккуратно нес левой рукой  свою  перебинто-
ванную правую руку.
   - Я народный художник, я имею право! -  повелительным  басом  сообщил
он.
   - А я, к примеру, член женсовета, - возмутилась медсестра, - и  я  не
могу перевязывать одновременно двоих, у меня только две руки!
   - И у меня было две руки! - горько сказал народный художник.
   - А что, левой рукой и рисовать уже нельзя! - не унималась Верочка. -
Есть люди, вообще зубами карандаш держат, и ничего, получается!..
   - Увы, девушка, не рисовать, а ваять! Я, по сути дела, не  живописец,
а скульптор, и я не могу лепить ногами!
   - Неужели вы товарищ Задний?! - бросая ноги рыжего медика, залебезила
Верочка.
   - Он самый. Задний-младший. Задний-старший умер двенадцать лет назад.
- В голосе народного человека было столько скорби, что можно было  поду-
мать, будто он сам умер двенадцать лет назад.
   Михаил Михайлович Задний проводил обычно время свое в мастерских уве-
личительного комбината. Здесь из пластилиновых его  макетов,  ростом  не
более десяти сантиметров, воспроизводились частями стометровые обелиски.
Михаил Михайлович Задний садился перед вырастающим на глазах своим  про-
изведением и пил коньяк стаканами, пока суетящиеся на лесах рабочие  де-
лали все как надо. Если народному человеку что-нибудь не  нравилось,  он
хватал рупор и кричал в него.
   В очередной раз накачавшись коньяком, он с удовольствием обозрел свою
работу и, умилившись до слез, сообщил в рупор:
   - Мужики, это же гениально?
   Выпил он много и поэтому задремал, положив  голову  на  стол.  Что-то
явилось ему во сне, что-то не то. И, очнувшись, Михаил Михайлович так же
в рупор и так же со слезами поставил рабочих в известность. что он, Зад-
ний, - бездарь и халтурщик, а это конкретное произведение - просто  гов-
но. Немного поразмыслив, он приказал:
   - Мужики, ломайте этой дуре голову! Не усидев на месте, народный  че-
ловек хватил еще стакан коньяка и полез руководить лично. Падая с лесов,
он приземлился в кучу ветоши и сломал правую руку.
   - Производственная травма, - прочел в карте  Денис  Александрович.  -
Это как же вышло-то при вашей, извините, профессии?
   - А вы со мной так не  разговаривайте!  С  лесов  упал...  Со  строи-
тельных... Вы, между прочим, ценить должны, у нас ведь свои  специальные
народные врачи есть. А я, так сказать к вам, по месту прописки.
   "Вот и шел бы к своим "народным", - вздохнул про себя Денис Александ-
рович.
   - А вы подождите в коридоре, - предложил он человеку, теряющему ноги.
- Я направление на госпитализацию напишу, сестра вам вынесет.
   - Может, и меня в больницу положишь, а, коллега?! - спросил рыжий ме-
дик, прыгая на костылях к двери. - А то надоело дома сидеть,  на  работу
очень хочется!
   Отмечая очередной больничный лист, Денис Александрович неожиданно для
себя подумал, что листок этот, такой же голубой и безоблачный, как ясное
небо за окном, чем-то дорог его сердцу, дорог каждый, и что  он  с  удо-
вольствием выписал бы себе такой на всю оставшуюся жизнь.
   - Вы забыли свой больничный лист!
   - Ну, сам себе удивляюсь! - рыжий медик вернулся от двери и взял, не-
ловко опираясь на костыли, протянутый ему листок. - Чао, бамбино!
   - Простите. Михаил Михайлович, а трудно творить? - стесняясь, спросил
Денис Александрович.
   - Про Ваньку Каина читаете? - неожиданно улыбнулся Задний,  аккуратно
укладывая правую руку на столе и протягивая левую к журналу со  статьей.
- Утка это! Но, честное слово, как они, шельмы, умеют веселить! Вот пос-
мотрите, посмотрите! - И он прочел вслух: "Каждый человек в нашей стране
имеет право на жизнь! Это право - неотъемлемое право граждан, однако, не
распространяется на уголовные элементы и  на  иностранных  рабочих...  -
буквы пылали. - "Нет, нет, нет, нет! Нет - миру, нет - войне, нет - жиз-
ни, нет - смерти!"... Вы хорошо читаете по-английски? Вот, дальше, смот-
рите: "Все мы - налогоплательщики во вселенной! Глупо думать, что  налог
- это только процент с дохода! Налог постоянен? Ложась спать, мы  платим
своей энергией за свое право на жизнь, тем  самым  жизнь  укорачивается!
Каждая ночь - это наша последняя ночь, и нельзя забывать об этом!..  Все
мы сидим на неудобных стульях в бесконечной очереди перед закрытой голу-
бой дверью. И каждый из нас ждет, когда же его наконец вызовут!"
   Денис Александрович смотрел на голые коленки Верочки, смотрел в  окно
на голубое, как больничный лист, небо с маленьким штемпелем  тучки,  за-
полненное аккуратным почерком проводов с заглавными буквами антенн.
   - Там большая очередь? - спросил он у скульптора.
   - Знаете, когда я прорывался, было человек пять, но они  все  думают,
что прием окончен, достаточно сказать...
   - Хотите, возьмите статью себе! - предложил Денис Александрович. -  Я
все равно по-английски очень плохо читаю, можно сказать, не читаю вовсе,
не умею я читать.
   - У меня есть свой экземпляр, - отозвался скульптор. - Вот еще  проч-
ту, уж разрешите, абзац: "Случаются во вселенной, конечно, и  праздники,
но в сути своей она полна скрипящими стульями, длинными белыми коридора-
ми и тяжелым дыханием!.." Каково, а?
   - Верочка, скажите там, что прием на сегодня окончен?..
   - Хорошо, Денис Александрович, я скажу? Но мне все  равно  их  жалко?
Всех жалко.
   "Все, никого больше не приму, ни одного человека?"  -  подумал  Денис
Александрович и лениво потянулся, вытянув руки вверх.
   В раме окна, под кровавым  париком  дрожащего  солнца,  над  медленно
мрачнеющей зеленью больничного парка (он ясно  различил  их)  в  воздухе
обозначились светящиеся красные буквы.
   - Вы видите? - спросил он скульптора.
   - Да, мистика, но факт, вижу?
   - Что там написано, вы действительно видите?
   - Ну, конечно, вижу, по-русски написано...
   - И что же? - Денис Александрович все же надавил кнопку,  в  коридоре
вспыхнула лампочка.
   - Там написано: "Следующий!"
 
 
* ПРИХОДИЛА МАРИЯ 
 
   Приходила Мария... Мария с младенцем на руках.
   "А младенцу-то уже тридцать три! - медленно,  как  январское  облако,
проплыла сквозь видение живая мысль. - Впрочем, когда после восьмого они
идут в ПТУ. очень трудно посчитать возраст".
   Мария кормила дитя белой, как облако, свежей грудью, и у него изо рта
все время вываливалось красное живое солнышко.
   Денис Александрович открыл один глаз. Край подушки, над которым пови-
сала белая черта подоконника, тоже ему что-то напоминал.
   Ощутив над белой чертой непробиваемое стекло, он опять закрыл  глаза,
запуская руку глубоко под подушку. Рукопись  была  на  месте.  Сложенные
вчетверо листы приятно скользнули в пальцах. И Мария окончательно исчез-
ла.
   Навалилась тьма без кошмара. Во тьме стоял храп двадцати сумасшедших.
Он, Денис Александрович, теперь сам оказавшись в психиатрической больни-
це на излечении, никак не мог определить этих людей как нормальных в си-
лу своей предыдущей профессии. У себя патологических  отклонений  он  не
обнаруживал, хотя иногда приходило сомнение, особенно в моменты коротких
просветлений, вызывающих колики в желудке и рвоту.
   Сколько дней и ночей провел он здесь, Денис Александрович  с  уверен-
ностью сказать не мог. Он хорошо помнил кабинет, яркие лампы, белые сте-
ны. Несколько лысых людей. тоже, кажется, знакомых. Один из этих  людей,
сверкнул черепом, подскочил к нему и, щелкнув пальцами перед носом  быв-
шего медика, крикнул задиристо:
   - Ярко выражено!
   - Ярко... ярко... - заколыхались остальные лысины.  -  Патологический
синдром!
   После чего Денису Александровичу выдали мягкую пижаму и отвели в  па-
лату. Он знал, что это ошибка. но не сопротивлялся, хотя  и  предполагал
уже, опираясь на собственный опыт, что так просто его отсюда  не  выпус-
тят. Зав. отделением оказался однокашником и, крепко сдавив руку прияте-
ля, на ухо громким шепотом сообщил:
   - Ты, брат, не обижайся, я сам сумасшедший!
   Завтрак, шахматы. укол, сон, обед, шахматы, укол, личное время, ужин,
укол, сон - были они, эти дни, одним и тем же  миллион  раз  повторенным
днем, вложенным в конечное пространство больничного  коридора.  С  одной
стороны, коридор завершался туалетами без замков и воды,  с  другой  был
кабинет врача и процедурный кабинет,  посередине  -  столовая,  напротив
столовой - палата. В палате кроме него еще девятнадцать человек. Это был
второй день его жизни. Первый день был немного веселее, коридор там  ка-
зался длинным, по одну сторону рабочее  место,  по  другую  квартира,  а
вместо процедурки маленький винный магазинчик с  грязной  витриной.  Там
даже в шахматы не играли, но там были четыре времени года, которые здесь
отсутствовали. Там не было снов, в том дне,  только  по  утрам  головная
боль. А здесь каждую ночь приходила Мария. Мария с младенцем на руках.
   Денис Александрович лежал во мраке и слушал храп, ласково  поглаживая
рукопись под подушкой. Всего тридцать два машинописных листа  с  большим
интервалом. Он искал эту рукопись всю свою жизнь. И вот она с  ним,  она
лежит под его головой, подпольный перевод романа дал ему зав.  отделени-
ем, бывший коллега и однокурсник.
   - Возможно, это и мистификация, точно сказать не берусь! - предупреж-
дал он Дениса Александровича. - Дали всего на одну ночь, и что успел пе-
ревести, то и перевел! Здесь, понимаешь, только начало, немного середины
и конец, остальное, если хочешь, я тебе так, на словах перескажу.
   - Перескажи! - попросил Денис Александрович.
   - Времени нет! Это у тебя его навалом, а у меня билеты на хоккей про-
падают!..
   - А какое время года сейчас?
   - Нет, все-таки тебя правильно сюда ко мне положили!  Говорю  же,  на
хоккей опаздываю!..
   - Значит, лето?
   - А ты думал?
   - А я думал, зима.
   - Лето, лето!.. - он накинул пиджак и, выставив Дениса  Александрови-
ча, запер дверь кабинета. - На траве хоккей, - добавил, подумав. - С мя-
чом.
   Ночью, тайком выбравшись в туалет, Денис Александрович  впервые  раз-
вернул листы. Его охватила дрожь предвкушения. Но роман оказался фантас-
тическим, следовательно, его можно было читать и днем на людях.
   Эрвин Каин не умел творить реализм. На первой титульной странице раз-
машисто и жирно красными чернилами было выведено: "Здесь" - и ниже  мел-
кими буковками, похожими на тараканчиков: "Эрвин Каин".
   Выходило, что в тридцати страницах машинописного текста спрятался сам
великий человек, и если не он целиком, то хотя бы его душа, на худой ко-
нец, его огромная мысль. Как и многие авторы, Эрвин Каин не смог уйти от
своего героя. Не без удивления и радости Денис Александрович  обнаружил,
что умерщвленный в конце первого романа полюбившийся персонаж  вовсе  не
погиб. В небольшом прологе практически полностью цитировался уже  прочи-
танный эпилог. Когда герой наконец понял, что единственно у него  остав-
шимся могуществом он может сделать лишь одно доброе дело. А именно, что-
бы лично его не стало, не стало совсем, ни души его, ни тела, ни памяти,
ни памяти о нем. Понял и не сделал. В конце концов, не все  рождены  для
того, чтобы творить добрые дела.
   Герой поднялся с постели, в которой размышлял. и отправился на  рабо-
ту. Но лишь несколько дней (занимающие в романе только  несколько  опти-
мистических строк) удалось герою посвятить себя производительному труду.
   Захлебываясь. Денис Александрович  перечитывал,  зазубривая  наизусть
текст романа.
   "Тяжело хлопали на рассветном ветру черные праздничные флаги. С  фла-
гов сыпались на асфальт капли", - Денис Александрович  обсасывал  каждую
букву. - "Капли эти падали и падали, и падению этому не было конца".
   Денис Александрович ликовал.  Он  знал,  что  видит  только  наружную
праздничную сторону романа, фасад  с  финтифлюшками,  что  проникновение
внутрь, в анфилады полутемных мистических комнат  его  смысла  предстоит
еще и еще, при седьмом, при двенадцатом прочтении.
   "Гибрид траурного и праздничного знамени остановил  героя.  "Боже,  -
подумал он. - Что это?" Рокотал черный диск громкоговорителя, гремел  на
весь город. "Сегодня наконец человечество вступило в  первый  контакт  с
иноземной цивилизацией? - кричал диктор. - Это произошло  в  семь  часов
три минуты утра. Но уже в семь часов семнадцать минут человечество всту-
пило во второй контакт, в семь двадцать пять - в третий, в семь тридцать
- в четвертый!.. Сейчас к полудню контактов с  иноземными  цивилизациями
мы насчитываем около восемнадцати тысяч, и они все продолжаются!  Прави-
тельством  срочно  организованы  ускоренные   дипкурсы,   в   семнадцать
ноль-ноль объявляется всеобщая мобилизация  работников  культуры  и  ис-
кусства..."
   "Ну, уж, хрен! - подумал герой. - Не хочу!" - и единственным  у  него
оставшимся могуществом отмотал время немного назад и пустил его по  дру-
гому бесконтактному руслу".
   Денис Александрович не удержался и пролистал страничку.
   "Только одни сутки удалось герою насладиться трудом у своего ревущего
станка, как опять затрепетали празднично траурные флаги и заревел репро-
дуктор. Герой опять все вернул в бесконтактное русло,  и  опять  контакт
состоялся. Он опять отменил, и контакт не дал  ему  доработать  даже  до
обеда. "Боже, у меня нет больше сил все это отменять, при всем моем все-
могуществе я устал!"
   "Я устал", - подумал тогда Денис Александрович. И, будто почувствовав
его плотно трудившуюся мысль, зашуршали тапочки, заскрипели двери.  Было
два часа ночи. Началось обычное паломничество в туалет. Сумасшедшие  во-
обще любили ходить друг за другом. Пришел и уселся рядом генерал, явился
профессор, ворвался в тихую до того туалетную комнату гогочущий Сидоров.
Выстроилась очередь. Денис Александрович был огорчен. Не в силах изгнать
своих последователей, он сам ушел от толпы обратно, в покой палаты,  лег
и закрыл глаза. Перед глазами плыли строки романа.
   "Цивилизаций оказалось бесконечное множество, они роились вокруг  лю-
дей, как пчелиный улей, кусали планету лазерными  жалами  и  давали  мед
знаний, - без труда читал он на обратной стороне век. - И вскоре выясни-
лось, что, во-первых, не нужны никакие космические  корабли,  чтобы  по-
пасть в иной мир, а достаточно просто попить водички вволю,  и,  во-вто-
рых, что количество разумных цивилизаций бесконечно.
   Человечество ошибалось, - сообщал Эрвин Каин. - Ошибалось, думая, что
пространства вселенной бесконечны, а разумы крайне  ограничены  в  своей
численности. Все оказалось наоборот.  Хитрым  образом  свернутое  прост-
ранство было весьма небольшим, зато разумы бесконечны в своих  количест-
венных и качественных характеристиках..."
   Потом строки погасли, и пришла Мария.  Младенец  на  руках  ее  мирно
спал, и Денис Александрович в эту первую ночь знакомства с великой  кни-
гой тоже заснул. Мария улыбалась, и младенец, не  просыпаясь,  помочился
ей прямо на руки.
   Когда Денис Александрович впервые прочел рукопись до конца, неизвест-
но, но теперь он читал ее каждый день, выкапывая  из  чахлых  на  первый
взгляд недр все новые и новые сокровища мысли. Перелистывая страницы, он
ощущал во рту привкус истины и облизывал пересохшие губы.
   В течение пяти ночных дежурств врач-однокурсник пересказывал по памя-
ти недостающие в рукописи куски, и, хотя не сразу, с трудом картина  ро-
мана, романа-истины, романа-предостережения сложилась  перед  внутренним
взором Дениса Александровича, нарисовалась на внутренней  черной  бумаге
сомкнутых век.
   Зав. отделением укусил одного из своих пациентов, вполне  обоснованно
вообразив себя собакой-фокстерьером. Он разрабатывал новую методику,  но
его все равно забрали. Так  тридцать  три  листа  сделались  единоличной
собственностью Дениса Александровича. Писать в личное время не  запреща-
лось, и, чтобы не забыть, он своими словами в тетрадь вписал недостающий
текст. Постепенно текста становилось все больше и больше, всплывали упу-
щенные или забытые подробности. Рукопись лежала под подушкой, а  тетрадь
в тумбочке рядом с кроватью. В  ней  мелким  почерком  (половина  текста
по-латыни, четверть по-английски) набралось уже сто две  страницы  руко-
писного текста.
   Иногда приходили сомнения: "А не пишу ли я лишнего? Не искажаю ли ве-
ликий текст своей корявой рукой? - Но Денис Александрович отметал их.  -
Великую книгу невозможно исказить, она владеет тобою, а не ты ею! Что ни
напиши, все прибавит ей истинности!"
   В то последнее утро своей жизни, когда Мария  окончательно  раствори-
лась во мгле скрученной, как мокрое полотенце, вселенной, проплыло белое
облако, встало и зашло маленькое мокрое  солнышко.  Денис  Александрович
открыл один глаз. Он сразу обратил внимание, что белая черта подоконника
сделалась еще белее и еще тяжелее. Она походила на мраморную плиту, хотя
была деревом, выкрашенным в белый цвет масляной краской. Всплыла цитата:
"Не суть предмета - его вид, а вид его - суть!" Денис Александрович нео-
жиданно для себя открыл и второй глаз и сразу сел на кровати, потянув за
собой одеяло. Босые ноги уперлись в твердый теплый линолеум.  Он  открыл
тумбочку, достал тетрадь с вложенным в нее карандашом и  быстро  записал
восстановившийся в памяти кусочек текста из  начала  романа.  Перечитал,
добавил еще пару слов, получилось верно.
   "Как мало и скудно пишем мы и думаем о Великих. А они не чета нам, их
число бесконечно в бесконечной массе  обитаемых  миров.  Но  наше  число
простых потребителей бесконечнее неизмеримо?  Мы  пытаемся  оправдаться,
размножая портреты, скульптуры и  высказывания  Великих  до  собственной
численности!.."
   Прямо напротив лицом к Денису Александровичу на кровати сидел Профес-
сор. Глаза у Профессора немного отекли, стекла очков запотели, из  нозд-
рей торчал рыжий мох.
   - Доброе утро, - сказал Профессор.
   - Доброе! - кивнул Денис Александрович.
   - Очень доброе, - плаксиво сказал Профессор и спросил:  -  Чувствуете
запах?
   - Да, чем-то, несомненно, пахнет.
   - Чем-то, чем-то!.. Профаны, недоучки, разгильдяи? Сказать! Чем-то! -
он поднял вверх тонкий сухой палец. - Это экскременты!
   Профессор был крупным пушкинистом. Изваяв десятую книгу о поэте, он в
поездке по Нечерноземью обнаружил где-то нацарапанную гвоздиком на стене
еще одну строку и попытался выпустить одиннадцатую книгу. Но книга в пе-
чать не пошла. Пятнадцать лет потратил ученый на доказательство  подлин-
ности строки. Дело в том, что оригинал погиб. Профессор захворал, а ста-
рательный маляр замазал шедевр литературы белой  масляной  краской.  Еще
через семь лет книга