Джо ХОЛДМЕН

РЯДОВАЯ ВОЙНА РЯДОВОГО ДЖЕКОБА
КУРС ЛЕЧЕНИЯ




                               Джо ХОЛДМЕН

                      РЯДОВАЯ ВОЙНА РЯДОВОГО ДЖЕКОБА



     Что ни шаг, каблук с хрустом проламывает  иссушенную  солнцем  корку,
нога дрожит, уходит на дюйм в красную пудру, ты вытаскиваешь ее - с  новым
треском. Пятьдесят человек шагают цепью по пустыне - словно кто-то мнет  в
руках большой пакет хрустящих овсяных хлопьев.
     В левой руке Джекоб держал лучемет, а пальцами правой растирал грязь.
Затем он поменял руки и принялся растирать грязь пальцами  левой.  Если  с
тебя целый день ручьями льет пот, пластиковые  рукоятки  становятся  очень
скользкими, а ты ведь не хочешь, чтобы эта чертова штуковина вырвалась  из
рук, изрыгая огонь, когда ты бежишь вперед, и спотыкаешься, и катишься,  и
ползешь - лишь бы добраться до врага, и ты ведь не можешь перекинуть через
плечо лямку - лямка это только  для  парадов;  какой-то  чертовой  штабной
хмырь с логарифмической линейкой в  руках  вычислил,  где  быть  ремню,  и
получилось слишком высоко, так что сними  эту  хреновину,  если,  конечно,
можешь. И эту чертову каску сними тоже, если можешь. Неважно,  что  в  ней
безопаснее. Им там, конечно, виднее. У них  это  дело  поставлено  строго,
особенно когда речь идет о касках.
     - Веселее, Джекоб.
     Сержант Мелфорд перед боем всегда был сплошная улыбка. И во время боя
тоже. Он улыбался при виде колючей проволоки, и прямо лучился,  когда  его
парни пробирались через заграждение  (если  поспешишь  -  завязнешь,  если
промедлишь - тебя поджарят), и грустно улыбался, когда разлетался в клочья
кто-либо из его людей, и  визжал  от  радости  при  встрече  с  врагом,  и
ликовал,  когда  в  клочья  разлетался  враг,  и  только  и   делал,   что
улыбался-улыбался-улыбался в течение всей заварухи.
     - Если бы он хоть раз не улыбнулся, -  сказал  Джекобу  старослужащий
Аддисон, это было  давным-давно,  -  если  бы  он  заплакал  или  хотя  бы
нахмурился, тут же рядом оказались бы  пять-десять  человек,  готовые  при
первой возможности укокошить этого сукиного сына.
     Джекоб спросил почему, и тот ответил:
     - В следующий раз, когда ты пойдешь с этим психованным сукиным  сыном
в пекло, хорошенько загляни  внутрь  самого  себя,  а  потом  вернешься  и
расскажешь мне, что ты испытал по отношению к нему.
     Джекобу никогда нельзя было отказать в уме, ни тогда, ни сейчас, и он
постоянно присматривался внутренним взором к тому, что  творилось  у  него
под каской. Главное, чем он был обязан сержанту Мелфорду, - это  ощущением
великой радости от того, что сам Джекоб еще не сошел с ума, и как бы плохо
ни обстояли дела, он по крайней мере  не  испытывал  по  этому  поводу  ни
малейшего восторга - не в пример  сумасшедшему,  вечно  хохочущему,  вечно
улыбающемуся старику сержанту Мелфорду.
     Джекоб хотел высказать все это Аддисону и для начала спросил,  почему
так бывает - вот, предположим, ты по-настоящему испугался, или тебе  стало
по-настоящему плохо, и ты поднимаешь голову  и  видишь  Мелфорда,  который
стоит и хохочет так, что  прямо  задница  отваливается,  а  стоит  он  над
дымящимся поджаренным трупом, и ты тоже должен скалить зубы,  -  так  вот,
что это - ужасающие признаки безумия или?..  Аддисону,  может  статься,  и
было что сказать Джекобу, но Аддисон получил прямое попадание ниже пояса и
ему изуродовало обе ноги и искромсало пах, и прошло много времени,  прежде
чем он смог вернуться в строй, и уж тогда он больше не был  старослужащим,
а был просто старым. И не очень-то разговорчивым.
     Теперь, когда обе руки были в порядке и хорошенько  измазаны  грязью,
чтобы обеспечить верный захват пластиковых рукояток,  Джекоб  почувствовал
себя в большей безопасности и даже улыбнулся в ответ сержанту Мелфорду.
     - Хорошая будет заварушка, сержант.
     Не было никакого проку говорить что-то еще,  что-то  вроде:  мол,  мы
сделали изрядный марш-бросок,  и  почему  бы  нам  не  отдохнуть  немного,
сержант, прежде чем мы ударим; или, скажем, я очень боюсь,  мне  плохо,  и
если мне предстоит умереть, сержант, я хочу, чтобы смерть пришла как можно
быстрее, нет-нет! Старый псих Мелфорд тут же присядет рядом на корточки  и
даст тебе пару дружеских тумаков, и подбодрит шуткой, и блеснет  белозубой
улыбкой, и вот тебе уже хочется вопить или бежать куда  глаза  глядят,  но
вместо этого ты подытоживаешь:
     - Да, сержант, хорошая будет заварушка.
     Большинство из  нас  давно  вычислили,  что  сделало  Мелфорда  таким
психованным - тот факт, что он был  на  этой  сумасшедшей  войне  чересчур
долго, настолько долго, что никто и упомнить не мог кого-либо, кто  был  в
состоянии сказать, будто он помнит наверняка; и сержант Мелфорд ни разу не
был ранен, в то время как взвод за взводом гибли на его глазах  -  солдаты
падали поодиночке, попарно и целыми  отделениями.  Его  ни  разу  даже  не
задело, и, может  быть,  это  беспокоило  сержанта,  но  не  скажу,  чтобы
кто-либо из наших испытывал сострадание к сумасшедшему сукиному сыну.
     Уэсли попытался объяснить это так:
     - Сержант Мелфорд - область математической невероятности.
     Затем он попробовал объяснить, что такое область, и здесь  Джекоб  не
очень-то  врубился,  а   потом   он   попытался   объяснить,   что   такое
невероятность, и это оказалось  совсем  несложным,  но  Джекоб  все  равно
понять не мог, какое отношение это имеет к математике. Впрочем, Уэсли  был
хороший говорун, и когда-нибудь ему удалось бы все объяснить как  следует,
но он попробовал прорваться сквозь заграждение - по чести, даже  штатскому
не  пришло  бы  в  голову  сделать  это  -  и  упал  ничком,  и  маленькие
металлические жучки вгрызлись ему в лицо.
     Примерно двадцать или, может, двадцать пять боев спустя - кто считал?
- Джекоб осознал, что старый сержант Мелфорд не  только  ни  разу  не  был
ранен, он и не убил ни разу ни единого врага.  Он  просто  бежал  впереди,
выкрикивая приказания, и  был  счастлив,  и  время  от  времени  палил  из
лучемета, но всегда брал прицел или слишком высоко, или слишком низко, или
луч шел слишком широким пучком. Наблюдение поразило Джекоба,  но  к  этому
времени он уже больше боялся, пожалуй, сержанта  Мелфорда,  чем  какого-то
там врага, поэтому он держал рот на замке и ждал, когда то же самое скажет
кто-нибудь другой.
     Наконец Кромуэлл, который появился во взводе всего  лишь  недели  две
спустя после Джекоба, заметил, что сержант Мелфорд вроде бы ни в  кого  не
попадает, и он выдвинул теорию - мол, этот сумасшедший старый  сукин  сын,
скорее всего, шпионит в пользу противника.
     Все с удовольствием обсудили эту тему, а затем Джекоб поведал ребятам
старую теорию насчет "области невероятности", и один из новичков сказал  -
будьте уверены, здесь подлость наивероятная, и  все  от  души  посмеялись,
действительно от души,  потому  что  к  веселью  присоединился  подошедший
сержант Мелфорд, - присоединился после того, как Джекоб разъяснил  ему,  о
чем смех, нет, ни слова  про  область  невероятности,  всего  лишь  старая
хохма: что дадут с корабля дитяти? Ответ: удовольствие.  Кромуэлл  хохотал
так, словно никакого завтра не существовало, словно  оно  не  должно  было
наступить, а ведь для Кромуэлла не наступил даже вечер: он  отправился  по
нужде за передний край круговой обороны и попал под перекрестный огонь.
     Во время следующего боя противник впервые применил дренажное поле, и,
разумеется, лучеметы не сработали, и последнее, что поняли в  своей  жизни
множество людей в этом бою, был тот факт, что легкие пластиковые  приклады
никуда не годятся против длинных ножей, а уж ножами противник был вооружен
в изобилии. Джекоб выжил, потому что нанес удачный удар ногой: он метил  в
пах, но попал по коленной чашечке, и  пока  тот  парень  прыгал,  стараясь
удержаться на ногах, он выронил нож,  а  Джекоб  тут  же  подобрал  его  и
проделал в парне лишнее отверстие - восьми дюймов в ширину,  как  раз  под
пупком.
     Взвод понес большие потери в живой силе  и  вынужден  был  отступить,
причем отступали очень быстро - потому что полоса заграждений в  дренажном
поле тоже не работала. Аддисона пришлось оставить - он сидел, привалившись
спиной к снарядному ящику, и, зажав руки между коленями, скалился  большой
красной слюнявой улыбкой - вовсе не на лице.
     Теперь, когда Аддисона  больше  не  было,  ни  один  рядовой  не  мог
похвастаться  таким  боевым   опытом,   как   у   Джекоба.   Когда   взвод
сосредоточился после боя в "ничейной" зоне, сержант Мелфорд отвел  Джекоба
в сторону и сказал ему уже без улыбки:
     - Знаешь, Джекоб,  теперь,  если  со  мной  что-нибудь  случится,  ты
примешь командование над взводом.  Следи,  чтобы  люди  наступали  широким
фронтом, и чтобы постоянно продвигались вперед, и чтобы все были веселы.
     -  Сержант,  -  сказал  Джекоб,  -  я  могу  приказать,   чтобы   все
рассыпались, и, пожалуй, так они и сделают, и у всех хватит  опыта,  чтобы
понять - надо постоянно продвигаться вперед, но  как  я  могу  сделать  их
веселыми, если мне самому никогда не бывает особенно весело -  по  крайней
мере, когда поблизости нет тебя.
     Сержант расплылся  в  улыбке,  а  затем  разразился  хохотом.  Старый
психованный сукин сын, подумал Джекоб и, поскольку ничего не мог  с  собой
поделать, тоже рассмеялся.
     - Об этом не беспокойся, - сказал сержант Мелфорд. - Это как-то  само
собой улаживается, когда приходит время.
     Взвод все больше упражнялся с ножами и дубинками, и учился пускать  в
ход руки и ноги, но все равно в атаку  по-прежнему  ходили  с  лучеметами,
потому что противник, конечно же, в любой момент мог  выключить  дренажное
поле. Джекоб заработал несколько царапин, ему  отсекло  кусочек  носа,  но
санитар смазал рану каким-то составом, и нос возместил  потерю.  Противник
начал применять луки и стрелы, так что взводу пришлось вооружиться щитами,
это было не так уж и плохо, особенно когда кто-то придумал такой щит,  что
его можно было укреплять над лучеметом, наклонив соответствующим  образом.
Одно отделение выучилось работать с луками и стрелами, и ход событий снова
вернулся в нормальное русло, как тому и следовало быть.
     Джекоб никогда не знал в точности, сколько боев он  прошел  в  звании
рядового, а было этих боев - сорок один.  И  в  сущности,  в  конце  сорок
первого Джекоб уже не был рядовым.
     С тех пор как в взводе появилось отделение лучников, сержант  Мелфорд
взял за правило держаться среди них сзади, и он смеялся, и отдавал приказы
взводу, и время от времени выпускал стрелу,  которая  всегда  ложилась  на
голую землю, так и не поразив противника. Но именно этот бой (для  Джекоба
- сорок первый) развивался очень плохо, передовая группа  остановилась,  а
затем ее отбросили почти к самым лучникам, и вдруг свежие силы  противника
прорвались к лучникам с фланга.
     Отделение Джекоба маневрировало между  свежими  силами  противника  и
лучниками, и Джекоб сражался бок о бок с сержантом Мелфордом, он дрался не
на шутку, а старина Мелфорд хохотал, задрав свою глупую башку  к  небесам,
совсем сошел с ума, сукин сын. Джекоб испытал какое-то  странное  чувство,
словно бы время на мгновение остановилось, он молниеносно  пригнулся,  над
его  головой  просвистела  увесистая  дубинка,  врезалась  сбоку  в  каску
сержанта  Мелфорда  и  снесла  верхушку  каски  с  такой  же  легкостью  и
аккуратностью, с какой срезают верхушку яйца  сваренного  всмятку.  Джекоб
упал на колени и, провожая взглядом каску,  которая,  кувыркаясь  со  всем
содержимым, улетела за спины  лучников,  поразился,  откуда  там  -  среди
сероголубого  месива,  испещренного  кровавыми   прожилками,   -   взялись
маленькие стеклянные шарики и кубики, а затем все внезапно провалилось

     ~Внутри  кристаллической  горы,  спрятанной  под  скальным  массивом,
крохотный пьезоэлектрический переключатель - кубик из шестидесяти  четырех
молекул - перескочил в положение "ВЫКЛ.", отчего со  скоростью,  сравнимой
со световой, произвелось следующее действие:
     ЭЛЕМЕНТ 10011001011МЕЛФОРД СЛУЧАЙНО ДЕЗАКТИВИРОВАН
     ПЕРЕКЛЮЧИТЬ ЭЛЕМЕНТ 1101011100ДЖЕКОБ В ПОЛОЖЕНИЕ КАТАЛИЗАТОРА
     (ПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ СОВЕРШЕНО)
     АКТИВИРОВАТЬ И ПРОИНСТРУКТИРОВАТЬ ЭЛЕМЕНТ 1101011100ДЖЕКОБ~

и тут же вернулось. Джекоб поднялся на ноги и огляделся. Та же пропеченная
солнцем равнина, но все,  кроме  него,  кажется,  мертвы.  Он  проверил  и
убедился, что те, кто не получил  прямое  попадание,  еще  еле-еле  дышат.
Поразмыслив над этим, Джекоб понял - почему. И захихикал.
     Джекоб  переступил  через  лежавших  вповалку  лучников  и   подобрал
окровавленную черепушку Мелфорда. Он просунул лезвие ножа между  каской  и
волосами и закоротил  индукционный  контур,  который  удерживал  каску  на
голове и одновременно служил для  приема  и  передачи  сигналов.  Отбросив
каску,  он  осторожно  понес  отвратительную  чашу  с  залысиной  снизу  к
вражескому нужнику. Джекоб в точности знал,  где  и  что  следует  искать,
поэтому он выудил  из  верхушки  черепа  все  детальки  и  кристаллические
осколки и швырнул их в смердящую дыру. Затем вернулся к каске и, вложив  в
нее мозг, освобожденный от излишеств, придал ему положение, в котором  тот
находился раньше. Только после этого Джекоб занял прежнюю позицию  у  тела
Мелфорда.
     Израненные люди зашевелились, а некоторые, из  числа  особо  стойких,
начали шатаясь подниматься, опираясь на руки и колени.
     Запрокинув голову. Джекоб хохотал, хохотал, хохотал...



                               Джо ХОЛДМЕН

                               КУРС ЛЕЧЕНИЯ

                 Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА



     Харли втемяшилось сделать себе подарок к дню  рождения,  так  что  мы
разрезали лимон на две половинки  и  поставили  их  в  овальные  вырезы  в
дверях, потому что Харли сказал, что попадет в обе не попортив  древесины,
и с первой у него получилось просто замечательно: он вскинул свой 94-й - и
бац, как не бывало. Но по второму разу вышло гораздо хуже, потому  что  он
попортил бицепс  какому-то  чудаку  (тот  как  раз  надумал  зайти  в  бар
опохмелиться). Ух ты, черт, сказал Харли, опуская пистолет, и слава  Богу,
что большинство из нас уже лежало на полу, потому что тот ублюдок выхватил
свой морской кольт левой рукой и размазал уродскую рожу Харли по зеркалу в
дальнем конце бара (и как оно не разбилось, а ведь этот сукин сын задолжал
мне тридцатник, и не думаю, чтобы вдова когда-нибудь  возместила  убыток).
Мужик сунул кольт в кобуру, и вдруг запахло корицей...
     Боцман схватил топор и перерубил якорную цепь в тот самый миг,  когда
нас накрыло шквалом, нет, только кретин мог додуматься поставить шхуну  на
якорь у скал, а шторм катит на нас что твой скорый  поезд,  все  паруса  в
клочья, кругом орут - руби то, руби это, ну а капитан Харли на берегу,  не
иначе дочку старшего помощника  ублажает,  да  уж,  теперь  нам  точно  не
миновать кормить рыбу, а запах лаванды...
     Бараны на бойне, вот кто мы  такие,  эти  вьетконговцы  устроили  нам
просто идеальную засаду, ну а тот РПГ, что отправил Харли к  Богу  в  рай,
заодно прикончил и  нашу  рацию.  Значит,  теперь  никакой  артподготовки,
никакой воздушной поддержки, а у  этих  парней  столько  боеприпасов,  что
хватит перестрелять весь проклятущий Пентагон. Одиночными бей, одиночными,
надрывается капитан, а что кричать, у меня ни единого дерьмового  патрона,
и тогда я отползаю назад и укрываюсь за тем, что осталось от Харли,  чтобы
обшарить его амуницию и карманы, а потом кладу перед собой эти  гранаты  и
магазины и жду, жду, как какой-нибудь гребаный герой проклятущего  Роберта
Джордана[1], когда же эти ублюдки  высунут  нос  из  леса,  чтобы  уложить
кого-нибудь прежде, чем запах гвоздики...
     Ты можешь пристрелить измученных псов и, порубив на части,  накормить
этим мясом  остальных,  ты  можешь  выбросить  поклажу,  чтобы  ослабевшая
упряжка стронулась с места, но ты  никогда  не  сможешь  отдохнуть.  Когда
собаки спят, ты все толкаешь и толкаешь сани, чтобы полозья  не  примерзли
ко льду, и рано или поздно наступает момент, когда начинаешь  думать,  что
Юкон в конце концов одержал над тобой верх, и ты никогда  не  вернешься  в
Орегон, ты никогда не вернешься в Белую Лошадь,  даже  если  разрубишь  на
кусочки бесполезное тело проклятущего Харли и голодные собаки не откажутся
его сожрать. В сутках  двадцать  черных  часов  и  четыре  серых,  колючая
снежная крупа несется параллельно земле, а запах лимона...
     Пробоина в космосе не всегда означает верную гибель, тем более что мы
поддерживали на борту высокое давление, и, когда  кретин  Харли  умудрился
продырявить  люк  кормового  шлюза  своим  дурацким  кайлом,  у  нас  было
достаточно времени, чтобы наложить  надежную  заплату,  ну  а  пока  помпы
поднимали давление, мы уселись в кружок отдышаться, награждая Харли честно
заработанными словечками. Но проклятущие помпы никак не  желали  поднимать
давление, что-то там закоротило, пока мы все как один собирали  образцы  в
том квадранте, и, что я вам скажу, ребята, никогда не  оставляйте  корабль
на робота...  Словом,  мы  все  еще  пытались  отдышаться  при  содержании
кислорода вдвое меньшем,  чем  на  вершине  Эвереста,  когда  мне  и  всем
остальным пришло в голову, что это у  нас  никак  не  получится.  Пришлось
опять нахлобучить шлем, а как только я оклемался,  то  увидел  на  дисплее
"макс. 32 мин." и очень быстро сообразил, что я успею сделать с  Харли  за
эти тридцать две минуты, пока запах мяты...
     Конечно, подъем затонувших  судов  -  работа  рисковая,  зато  верный
способ заколотить деньжат, а под этим  я  разумею,  что  вкалываешь  всего
три-четыре месяца в году, ну а все остальное время лежишь себе  на  пляже.
Насколько эта работа опасна, зависит от глубины,  времени  пребывания  под
водой, применяемых инструментов и, разумеется, от партнеров. В прошлый раз
моим напарником был Харли, отличный ныряльщик, но человечишко паскудный, и
вот как-то раз спустились мы с ним на  палубу,  запах  зажаренного  вхруст
бекона...

     - Ваше имя?
     У меня был полон рот холодной слюны. Я проглотил  ее,  обтер  губы  и
пощупал затылок.
     - Будьте добры, назовите свое имя.
     - Ох, избавьте меня от теста на реальность, ладно? Я вернулся.
     - Ваше имя?
     - Меня зовут Джек Линдхофф, а вот кто такой Харли?
     Я лежал на широкой удобной  кровати,  поверх  простыней  и  полностью
одетый. Яркий свет, больничные запахи.
     - Вы меня помните?
     - Скажите мне, кто такой Харли, и я отвечу на ваш вопрос. - Я не знаю
никакого Харли. Он участвовал в одном из ваших эпизодов?
     - Во всех без исключения. Вы - доктор Барбара Кэсс,  и  я  плачу  вам
столько, что вслух сказать неприлично. Ну как, мне уже лучше?
     - А сами вы что думаете?
     - Мне сразу станет лучше, когда я узнаю, кто такой этот Харли.
     - Вы можете его описать?
     - Он все время разный. Пару раз я его вообще не видел, а  однажды  он
выступил в роли замороженного трупа. - Может быть, это имя имеет  для  вас
особое значение?
     - Ровно никакого. Я даже не мотоциклист[2].
     - Вы не хотите вернуться и поговорить с ним?
     Я потрогал девятиштырьковый разъем на собственном затылке.
     - Почему бы не сделать эпизоды подлиннее?
     - Из чисто терапевтических соображений. Если человек задерживается  в
сюжете дольше минуты, то, как правило, начинает сознавать, что находится в
воображаемой реальности.
     - Дайте мне пять минут, и я разберусь с этим сукиным сыном.
     - Он же не настоящий. Право, не вижу смысла...
     - Я сказал - пять минут. Денежки мои, разве не так?
     - Ну хорошо. Повернитесь...

     Харли старательно разрезал лимон. Хозяин  бара,  вздохнув,  прекратил
бесполезные уговоры и удалился в подсобку.
     - Я и так верю, что ты не промахнешься, Харли,