отом все закрыла  стена  из  германцев.
Они тоже успели набрать ход. Послышался грохот,  как  при  камнепаде.  Вой
людей и лошадей. Было видно, как лошади встают на дыбы и бьют  друг  друга
копытами. Вся эта огромная  масса  неустойчиво  раскачивалась  то  в  одну
сторону, то в другую. Потом что-то там оборвалось, и теперь они неслись на
нас.
     Как передать вам это? Слова не могут поспеть за событиями.  Любое  из
моих описаний не значит ничего по сравнению с тем, что было там.
     Конечно, мы успели перестроиться. Мы повернулись в их сторону и стали
по манипулам. Шестью маленькими  волноломами  -  чтобы  разбить  на  куски
энергию этой волны.
     Римские всадники успели обогнуть когорту. Первые германцы последовали
за ними, но остальные обрушились на нас.
     Вы представляете несущееся на вас  галопом  стадо  лошадей?  Лошадей,
которые ни в коем случае не свернут в сторону. Они в ста шагах от вас,  но
через мгновение - уже рядом.
     Мы метнули  пилумы.  Один  всадник  опрокинулся  назад,  одна  лошадь
рухнула, придавив херуска. Еще одна встала на дыбы; в нее ударилось  сразу
несколько лошадей, она упала и, скользя по  земле,  как  огромный  снаряд,
врезалась в наш строй. Мы отпрыгнули в стороны, чтобы эта  туша  не  сбила
нас с ног, но другие германцы были уже рядом.  На  меня  мчался  херуск  с
длинным копьем - не копьем даже, а колом, обожженным  на  костре  с  одной
стороны. Я успел подставить щит. Сила удара была так велика, что я упал на
спину. Правда, и сам германец вылетел из седла, но я тут же потерял его из
виду, поскольку в нескольких вершках от моей головы  промелькнули  конские
копыта.
     Удар рассеял всю когорту. Когда мне удалось подняться, никакого строя
уже не было. Кучками и поодиночке легионеры дрались с конными.
     Я увидел своего. Это был Чужак, отбивавшийся от старого,  мосластого,
закутанного в шкуры херуска. Седые, жирные волосы варвара грязными пучками
торчали во все стороны. Он коленями сдерживал лошадь и размахивал  топором
на длинном толстом топорище, сжимая его обеими руками. Чужак метил мечом в
бедро германца, но промахнулся и, потеряв равновесие,  не  успел  прикрыть
голову щитом. Удар топора пришелся вскользь по шлему  Чужака,  но  оглушил
легионера, и тот упал. Старик размахнулся, чтобы добить его.
     Я бросился туда, но почувствовал, что не  успеваю.  Не  знаю,  откуда
появился Сцева. Он подставил под удар германца свой щит, держа его  обеими
руками. Щит раскололся, и Сцева отбросил его остатки в  сторону.  Германец
замахнулся еще раз, теперь на Сцеву. Но тот нырнул под брюхо  его  коня  и
выскочил с другой стороны уже с окровавленным мечом в  руке.  Уворачиваясь
от падающей лошади, которой он вспорол живот.
     Дальше смотреть на них мне  было  некогда.  Я  вертелся,  как  угорь,
отбиваясь от всадников. Правда, стало легче. Когда за  ними  нет  массы  и
скорости, у них много уязвимых мест. Лошади пугаются, не стоят  на  месте.
Голые ноги... Часть  германцев,  проскакав  сквозь  нас,  оказалась  перед
главной колонной. Но их было мало, мы  раздробили  конный  вал.  Они  даже
больше не пытались атаковать, поворачивали обратно. Сразу несколько когорт
спешили нам на помощь.
     Вот они скачут к лесу. Но не  все.  Одного  германца  окружило  сразу
шестеро легионеров. Я с радостью увидел, что там и Марсал, и Ибериец,  чей
шлем из-за замотанного уха съехал на  бок.  Они  отпрыгивали,  перебегали,
пригибаясь к земле, уворачиваясь от  передних  ног  лошади:  та  плевалась
кровавой пеной и пыталась достать их копытами. Судя по  всему,  они  имели
дело со знатным  германцем.  На  нем  были  настоящие  доспехи,  а  лошадь
покрывала попона с нашитыми на нее медными бляшками.  Никак  не  удавалось
достать ни ее, ни всадника. Но их не выпускали из круга. Я  сунулся  было,
но тут же получил удар копытом в лицо. Словно  что-то  взорвалось  в  моей
правой глазнице. Видимо, сознание вернулось  ко  мне  не  сразу.  Когда  я
поднимался с земли, всадник и легионеры  были  уже  в  стороне.  А  Марсал
сжимал в руках подобранное  с  земли  копье  и  норовил  оказаться  против
лошадиной морды.
     Когда ему это удалось, он заорал. Заорал так, как мог только  Марсал.
Лошадь испуганно встала на дыбы. И Марсал, воспользовавшись  этим,  ударил
ее в горло, под медные бляшки.
     Германцев как будто не стало меньше.  Все  так  же  их  конные  толпы
крутились поблизости. Остатки нашей  когорты  сменили.  Теперь  мы  шли  в
главной колонне. Чужака оглушило, он едва соображал и с трудом  передвигал
ноги. Его оружие несли Сцева и Ибериец, а мы с  Марсалом  поддерживали  за
предплечья. Оставить нельзя - германцы добивали всех раненых.
     К вечеру мы были перед новым лесом. Лес в этих местах - как крепость.
Нужен штурм для того, чтобы войти в него.
     Теперь перед нами были не только  херуски.  К  ним  присоединились  и
другие племена. Хавки, бруктеры - если вам что-то говорят эти слова.
     Мы  продвигались  очень  медленно.  Перед  нами  возникали  то  стены
лучников, то клинообразные отряды со щитами и копьями.  Варвары  прятались
даже в кронах деревьев. У них там, наверху, было все, включая жаровни.  На
жаровнях они грели горшки со смолой или жиром. Я видел, как один  германец
плеснул смолой, швырнул в легионеров  горшок,  а  потом  с  ножом  в  руке
прыгнул сам.
     Правда,  в  настоящее  сражение  они  не  ввязывались.   Как   только
начиналась серьезная схватка, варвары отступали. Словно просто задерживали
нас.
     Чужак совсем отошел и ступал с каждым шагом все увереннее. К счастью,
лес оказался небольшим. Когда солнце зашло, мы были  уже  на  его  опушке.
Перед  нами  лежал  пустырь,  а  дальше  -  холмы,  за  которыми   темнела
разорванная посередине ущельем горная гряда. Вот он,  проход,  за  которым
нас уже не остановит ничто. Там кончаются леса. Там Ализон.
     В этот момент со мной стало происходить что-то непонятное. Совсем  не
так, как при вчерашнем пробуждении. Я думал, открывать мне глаза или  нет.
Какая-то  сила  выкручивала  меня  оттуда,  но  я  чувствовал,  что   могу
сопротивляться ей.
     Все-таки я проснулся.
     Если вчерашний день был днем восторгов, то этот - днем ужаса. Слишком
велика была разница - моя психика с трудом выдерживала  прыжки  из  одного
человека в другого.
     Я знал, что проход  нам  взять  не  удастся.  Именно  здесь  погибнет
большая часть армии. Остальные попадут в плен, и их тоже  ждет  незавидная
судьба. Я был убежден, что ночью опять  окажусь  там.  Как  раз  во  время
последнего губительного боя.
     Губительного и для меня. Правый глаз распух и не видел почти  ничего.
Значит, если бы мне сегодня отрубили руку, я проснулся бы без руки.
     Я позвонил на работу и сказал, что заболел.
     Потом делал примочки на глаз и паниковал. В  голове  не  укладывалось
сочетание этих миров: один, где тебя могут убить каждую минуту, где страха
смерти почти нет, есть лишь желание выбраться и отомстить. Или наоборот  -
отомстить и выбраться. И другой мир, защищенный четырьмя стенами, одеялом,
медицинским обслуживанием, где страх перед смертью, наоборот, ввергал меня
в панику.
     Нет, паника - не то слово. Оба мира  уже  сосуществовали  во  мне.  Я
пытался, но  не  мог  сказать  о  Тевтобургском  лесе:  "Какая  дикость  и
нелепость!" Он стал моей частью. Если не голова, то сердце было уверено  в
правомерности его существования.
     Я начал восстанавливать цепь событий.  Помнил  моменты  вчерашнего  и
сегодняшнего пробуждений, но не мог вспомнить,  с  какого  именно  момента
начинался сегодняшний сон. Словно вчерашний день я провел вне  времени,  а
ночью вернулся к исходной точке.
     Потом я сообразил, что за восемь-девять часов сна этой ночью  реально
прожил вдвое больше времени.  Я  пытался  понять  почему.  Подобные  мысли
занимали меня до вечера,  пока  стрелки  часов  не  стали  приближаться  к
девяти. Тогда меня охватил страх: я  бросился  варить  кофе.  А  вслед  за
страхом пришел стыд.
     Стыд перед теми четырьмя, которым я помогал, и которые меня выручали.
Через них -  перед  батавами,  которые  могли  все,  которые  так  здорово
сражались, - и за  меня  тоже.  Перед  всеми,  кому  предстоит  штурмовать
проход.
     Наконец - стыд перед их миром. Не худшим, не лучшим: другим.
     Страх боролся со  стыдом,  и  я  совсем  измучился.  Часы  показывали
полночь, а я уже чувствовал, что устал и страшно хочу спать.
     Прекрасно помню, что  собирался  варить  новую  порцию  кофе,  но  не
выдержал. Уснул прямо так: сидя за столом.
     Настало утро. Я увидел недокопанный ров,  недоделанный  вал,  который
едва прикрывал нас от стрел. На вторую ночь оставаться здесь нельзя.
     Утро было серым. Шел дождь. Наконец-то дождь, о  котором  я  читал  у
Дельбрюка. Перед нами находился проход. Светло-серый  треугольник  острием
вниз в темно-коричневых  горах.  Горы  огибали  нас,  как  подковы.  Перед
ущельем лежали холмы, кое-где покрытые вереском. В проплешинах  был  виден
песок - потемневший и потяжелевший под дождем.
     Эти холмы стояли в несколько рядов: словно защитники ущелья.  На  них
расположились германцы. В шкурах, в латах, с копьями, топорами,  дубинами.
Старые и молодые, еще безусые лица. Что-то жующие,  возбужденно  зевающие,
мрачно  насупленные.  Дождь  струйками  бежал  по  подбородкам.   Германцы
сливались в тупую, бесповоротно враждебную массу.
     Они хотели правильного боя. Если они  отступят  еще  раз,  это  будет
означать, что  все  их  усилия  окажутся  напрасны.  Наконец-то!  Забылись
сырость, холод, усталость, пустые желудки, из-за которых  оружие  казалось
еще более тяжелым, а движения неуклюжими. Как варвары могли одолеть нас  в
правильном бою?
     Они не помешали  нам  развернуться.  Вот  только  батавов  оставалось
слишком мало, не больше половины. Они и сейчас стояли в центре,  на  самом
важном месте. Наш легион был справа от них, второй - слева. Третий ушел  в
сторону, он обходил холмы по бездорожью.
     Это я еще запомнил.
     "Барра!" - клич звучал глухо. Его гасил дождь. Германцы молчали.  Они
даже не колотили в барабаны.
     Дальше я видел  только  песок,  по  которому  мы  бежали,  а  точнее,
карабкались, вверх по склону холмов. Опираясь на  щиты,  подталкивая  себя
пилумами. Ноги увязали в песке, вереск трещал и рвался под  сандалиями.  Я
помню, что германцы очень точно  выбрали  момент.  Мы  были  уже  рядом  с
вершинами, но наше дыхание сбилось, мы больше думали о том, чтобы  устоять
на ногах, чем о строе или о  летящих  в  нас  камнях  и  стрелах.  Варвары
завопили и ударили. Сверху вниз.
     Строй разорвало на части. Германцы  атаковали  клиньями.  Где-то  они
отбросили наших к подножию холмов. Где-то легионеры  удержались.  Мы  тоже
устояли. Сомкнули щиты, нагнули головы, уперлись пятками в песок. Передние
выставили пилумы, а задние  метнули  их.  Германцы  обтекали  нас  с  двух
сторон. Могли окружить, но до того ли нам было! Варвары кидались  на  щиты
всем телом, как живые тараны, пытаясь спихнуть нас  вниз.  Сцева  подпирал
мою спину плечом, чтобы я не опрокинулся.
     Масса ощущений,  в  которых  теперь  трудно  разобраться.  Невозможно
отделить одно от другого и выстроить их по времени.
     Видимо, мы дрались очень долго. Падали германцы, падали  наши.  Убили
Марсала. Некогда было жалеть, а остервенение уже достигло своего  предела.
Сцева встал вместо Марсала, меня подпирал теперь  другой  легионер.  Помню
его руку, сжимающую меч рядом с моим плечом.
     Что-то произошло. Как это произошло, я не видел - мы еще изо всех сил
пытались устоять, а мимо нас уже бежали германцы. Одолели? Вот побежали  и
те, что были перед нами. Они карабкались по  склону,  но  теперь  мы  были
быстрее, мы догоняли и рубили  их  спины.  На  вершине  германцы  пытались
оказать нам  сопротивление,  однако  мы  мигом  сломили  его  и  столкнули
сопротивлявшихся вниз. Под наш одобрительный хохот они кубарем катились по
обратному склону холма, сбивая бегущих.
     Только тут я почувствовал, как сильно устали мои ноги,  руки,  спина,
плечи. Казалось, что мы затолкнули  на  холм  огромный  камень.  Усталость
смешивалась с облегчением и радостью.
     Но вы знаете, что такое Сизифов труд? Перед нами была следующая линия
холмов, полная германцев. Тех, кто спасся с этой, и новых. А за ней -  еще
одна. И еще.
     Если скажу, что мы  отчаялись  -  это  будет  неправдой.  Но  слишком
измучены - мы были.
     Повторилось то же самое. На полпути к вершине германцы нанесли  удар.
Правда, мы уже ждали его и успели остановиться, сплотиться.  На  этот  раз
варварам не удалось нарушить нашего строя. Медленно, едва заметно германцы
уступили нам ступню. Вторую. Но их было гораздо больше, чем нас. На гребне
холма появлялись новые и новые толпы. Слишком  большая  тяжесть  легла  на
наши плечи. Невозможная тяжесть. Мы едва держали ее, а впереди  оставалась
еще половина подъема.
     На только что взятой нами гряде  появились  германские  всадники.  Их
лошади ловко взбирались по сыпучему склону. А где наша конница? Где третий
легион? Что нам делать? Теперь мы отбивались с двух сторон.
     Солнце, на мгновение выглянувшее среди туч,  обмануло.  Вновь  хлынул
ливень и, словно вторя ему, ударили барабаны. Как обвал,  обрушившийся  на
нас. Ноги слабели. Мы сделали шаг назад, другой, третий.
     И теперь их было уже не остановить. Кругом раздавались  крики  ужаса,
рев дикарского восторга. Кто-то старался сохранить строй,  большинство  же
просто бежало. Куда? К лагерю, словно там можно было найти спасение.
     Я закинул щит за спину. Как будто дождавшись этого, в него  ударились
стрелы и дротики. В руке у меня  был  меч,  и  я  сам  бросился  навстречу
всадникам. Я орал изо всех сил, а сзади орали Сцева, Чужак,  Ибериец.  Как
это делал Марсал. Лошади шарахались от нас, их ноги увязали в  песке,  они
спотыкались.  Один  германец  не  удержался  и  рухнул  на   землю.   Злое
растерянное лицо мелькнуло перед моими глазами. Мы пробежали  мимо  них  и
съехали с холмов, упав на спину: на щитах, как на салазках.  Вот  пустырь.
Впереди справа лагерь. Туда бежали все уцелевшие, но за беглецами  скакали
германцы. Зато прямо перед нами находился лес.
     Мы со всех ног бросились туда. Почва оказалась более твердой, чем  на
холмах, поэтому мы бежали быстро. Но конные германцы  догоняли  нас.  Один
оказался уже совсем рядом. Я слышал, как хрипит его конь, как  он  заносит
оружие. Я упал ничком в грязь, и дубина со свистом  рассекла  воздух  надо
мной. Варвар  пронесся  мимо,  пока  он  разворачивал  лошадь,  я  выиграл
какое-то расстояние. Но германец тут же догнал меня, и я опять прыгнул  на
землю, а дубина со скрежетом скользнула по щиту.
     Вот и лес. Конный снова был рядом, но теперь  я  повернулся  к  нему.
Схватил щит в левую руку и сам бросился навстречу. Увернулся от  лошади  и
нанес удар. Одновременно с варваром. Рука моя, державшая щит, на мгновение
онемела, но я достал германца  мечом  и,  пока  не  подскакали  остальные,
нырнул в лес.
     Не хватало Чужака, и ждать его было нельзя. Мы двинулись вдоль опушки
в сторону лагеря. В лесу повстречались двое батавов. Услышав чужой  голос,
мы едва не схватились с ними, но когда узнали, что это свои, почувствовали
облегчение. Каждый лишний человек мог оказаться спасением. Нам нужно  было
успеть в лагерь до тех пор, пока германцы не обложили его со всех  сторон.
Добраться до него - туда, где все, - больше мы ни о чем не думали.
     Дождь шуршал по ветвям.  Мы  старались  не  шуметь.  Наверняка  пешие
германцы были уже в лесу. Но мы могли добраться до того места, где  опушка
ближе всего подходила к лагерю. А потом - броситься бегом  через  открытое
пространство. Наудачу. Если германцы еще не ворвались  в  лагерь,  то  нас
прикрыли бы. По крайней мере, стали бы стрелять, отпугивая всадников.
     Я не знаю, добрались ли мы до лагеря.  Еще  не  знаю.  Меня  вытащило
оттуда. Мы  уже  собирались  бежать  через  пустырь,  когда  нас  заметили
германцы. Их было совсем немного - человек восемь  -  и  они  раздумывали:
стоит ли нападать на нас. Мы, прижавшись спинами друг к другу  и  выставив
оружие, понемногу продвигались к открытому пространству. Еще чуть-чуть,  и
мы побежали бы. Но меня утащило.
     Это длилось несколько  мгновений.  Я  страшно  сопротивлялся.  Совсем
немного - и я победил бы. Мне не хватило самой малости...
     Весь день я живу этим ощущением: спиной батава,  прижавшейся  к  моей
спине. Прижавшейся и одновременно подпирающей ее. Все ясно и  определенно:
я жду сна. И не потому, что мне все равно его не избежать. Я  приложу  все
усилия для того, чтобы остаться там.
     Тот мир меня не отпускает. Убьют? Не в этом дело. Я  не  в  состоянии
уйти от него. Я просто не смогу жить, если почему-то останусь  здесь.  Это
будет свинством. Самой большой гадостью в моей жизни. Во мне все решено...
     День прошел хорошо. Я писал, вспоминал,  думал,  потом  опять  писал.
Ночь уже близко, значит, скоро  я  вернусь  туда.  Теперь,  наверное,  уже
насовсем. Тот мир торопит  меня:  глаза  наливаются  усталостью,  а  скулы
сводит в зевоте.  Грудь  наполняет  тревога,  смешанная  с  торжеством.  Я
устоял. Я ухожу...