Томас Пинчон
ЭНТРОПИЯ

Рассказ

   Борис только что изложил мне свою точку зрения.  Он - предсказатель
погоды.  Погода  будет такой же плохой,  говорит он.  Будет еще больше
потрясений,  еще больше смертей,  еще больше  отчаяния.  Ни  малейшего
признака  перемен...  Нам  надо идти в ногу,  равняя шаг,  по дороге в
тюрьму смерти. Побег невозможен. Погода не переменится.
                  "Тропик Рака"
   Этажом ниже Митболл Маллиган съезжал с квартиры;  пьянка длиласьуже
сороковой  час.  На  кухонном полу,  среди груды пустых бутылок из-под
шампанского, Шандор Рохас с тремя дружками резались в покер и запивали
бензедрин "Хейдсеком", чтобы спастись от сна. В гостиной Дюк, Винсент,
Кринкл и Пако, склонившись над засунутым в корзину для бумаг пятнадца-
тидюймовым  усилителем,  внимали  двадцатисемиваттному звучанию "Бога-
тырских ворот в Киеве".  Все они носили темные очки в роговой оправе и
с блаженным выражением на лице курили престранные папироски, содержав-
шие вовсе не табак,  как вы могли бы  подумать,  а  фальсифицированную
разновидность cannabis sativa.  Это был квартет Дюка ди Анхелиса.  Они
записывались на местной студии "Тамбу" и имели на своем  счету  только
лонгплей  "Песни  извне".  Время  от времени кто-нибудь смахивал пепел
прямо на динамик, чтобы посмотреть, как частички гари танцуют в возду-
хе. Сам Митболл спал у окна, прижимая к груди, словно плюшевого медве-
жонка, пустой двухлитровый пузырь. Несколько девушек - то ли секретарш
из  Госдепартамента,  то ли референток из АНБ - в полном отрубе лежали
на кушетках и креслах; одна из них предпочла ванну.
   Это было начало февраля 1957 года,  когда  в  Вашингтоне  ошивалось
множество потенциальных эмигрантов, норовивших при встрече рассказать,
как в один прекрасный день они отправятся  в  Европу,  чтобы  заняться
настоящим делом,  но сейчас,  судя по всему, перебивавшихся на обычной
госслужбе.  Все они относились к своему положению  с  легкой  иронией.
Например,  они устраивали вечеринки для полиглотов, где новичка просто
игнорировали,  если он был не в состоянии поддерживать разговор однов-
ременно на трех-четырех языках. Они могли неделями торчать в армянских
закусочных и вдобавок зазывали вас отведать булгур с ягненком на  кро-
шечных кухоньках,  увешанных афишами боев быков. Они крутили романы со
знойными девушками из Андалусии или Южной Франции, изучавшими в Джорд-
жтауне  экономику.  У них было свое "капище" на Висконсин авеню - уни-
верситетский погребок "Старый  Гейдельберг";  и  пусть  весной  вокруг
вместо  лип цвели вишни,  но и в этом полусне им порой удавалось,  как
они выражались, словить кайф.
   К этому моменту Митболлова вечеринка должна  была  вот-вот  обрести
второе дыхание. За окном шел дождь. Вода журчала по толю крыши и, раз-
биваясь мелкими брызгами об носы, лбы и губы деревянных горгулий, слю-
ной стекала по оконным стеклам.  Накануне шел снег,  а за день до того
дул штормовой ветер,  а еще раньше - город сверкал под солнцем,  как в
апреле, хотя на календаре было начало февраля. Странная это пора в Ва-
шингтоне, псевдовесна. Тут тебе и день рождения Линкольна, и китайский
Новый  год,  и  сиротский сквознячок на улице:  вишни расцветут еще не
скоро,  и,  как поет Сара Воан,  весна,  наверное,  немного запоздает.
Обычно компании,  подобные той, что собираются будними днями в "Старом
Гейдельберге" выпить вюрцбургского и спеть "Лили  Марлен"  (не  говоря
уже о "Душечке Сигме Кси"), неизбежно и неисправимо романтичны. А каж-
дому настоящему романтику известно, что душа (spiritus, ruach, pneuma)
не что иное, как воздух; всего лишь природная субстанция, которая клу-
бится в атмосфере - для того чтобы аккумулироваться при вдохе. Так что
климат  вмешивается  не только в общественные дела - праздники или ту-
ристские развлечения,  - но и в частные,  словно эта пора составляет в
фуге года стретто:  непредсказуемая погода, бесцельные любови, бездум-
ные обещания;  и эти месяцы пробегают как во сне, тем более что позже,
как ни странно, ветры, дожди, страсти февраля и марта никогда не вспо-
минаются в этом городе, как будто их и вовсе не было.
   Последние басовые ноты "Богатырских ворот",  пробившись сквозь  пе-
рекрытия,  пробудили Каллисто от его неспокойного сна. Он все еще дер-
жал в ладонях птичку,  прижимая ее к своей груди. Улыбнувшись вжатой в
перья  голубой  головке и усталым выпуклым глазам,  Каллисто подумал о
том,  сколько ночей ему еще предстоит отдавать ей свое тепло - до пол-
ного  выздоровления.  Он провел так уже три дня:  это был единственный
известный ему способ лечения. Лежащая рядом с ним девушка шевельнулась
и,  закрыв лицо руками,  заскулила. Перекликаясь со звуками дождя, до-
неслись первые нерешительные и ворчливые утренние голоса других  птиц,
прятавшихся в кроне филодендронов и веерных пальм:  алые, желтые и го-
лубые пятна, вплетенные в руссоистскую фантазию оранжерейных джунглей,
поглотивших семь лет его жизни. Герметично закупоренная оранжерея была
крошечным островком порядка в городском хаосе, чуждым капризам погоды,
государственной политике и всяким гражданским волнениям.  Методом проб
и ошибок Каллисто добился экологического равновесия, а девушка помогла
ему достичь художественной гармонии,  так что колыхание растений, дви-
жения пернатых и двуногих обитателей сливались  в  едином  ритме,  как
части превосходно отлаженного мобиля. Конечно, опасаясь за целостность
своего убежища, они с девушкой больше не покидали оранжерею. Все необ-
ходимое им доставляли прямо сюда. Сами они не выходили наружу.
   - Как она там? - прошептала девушка.
   Она лежала  как  рыжевато-коричневый вопросительный знак,  глядя на
него своими неожиданно большими и темными,  медленно моргающими глаза-
ми.  Каллисто дотронулся пальцем до перышков у основания птичьей шеи и
мягко их погладил:
   - Я думаю,  идет на поправку. Гляди, заметила, что ее друзья просы-
паются.
   Еще в  полусне  девушка  различала звуки дождя и птичьи голоса.  Ее
звали Обад; полуфранцуженка-полуаннамитка, она жила в своем странном и
одиноком мире,  где облака, аромат цезальпинии, горечь вина, случайные
щекочущие прикосновения к коже неизбежно воспринимались подобно звукам
- звукам музыки, периодически прорывающимся сквозь ревущую тьму диссо-
нансов.
   - Обад, - сказал он, - пойди посмотри.
   Она покорно поднялась,  добрела до окна,  раздвинула  занавески  и,
чуть помедлив, сказала:
   - 37. Все еще 37.
   Каллисто нахмурился.
   - Со вторника, - сказал он. - Никаких изменений.
   Три поколения  назад Генри Адамс в ужасе смотрел на Силу;  Каллисто
испытывал то же по отношению к Термодинамике,  внутренней жизни  силы,
осознавая,  подобно  своему  предшественнику,  что Святая Дева и дина-
мо-машина олицетворяют собой как любовь,  так и силу; что обе они есть
одно;  и что, следовательно, любовь не только движет солнце и светила,
но также заставляет вращаться юлу и прецессировать  туманности.  Собс-
твенно,  последний,  космический, аспект и беспокоил Каллисто. Как из-
вестно, космологи предсказывают тепловую смерть вселенной (что-то вро-
де Лимба: форма и движение исчезают, тепловая энергия выравнивается во
всем пространстве); хотя метеорологи изо дня в день разбивают их дово-
ды утешительным разнообразием сменяющих друг друга температур.
   Но вот уже три дня как, несмотря на изменчивую погоду, ртуть засты-
ла на тридцати семи по Фаренгейту. Видя в этом предзнаменование скоро-
го  апокалипсиса,  Каллисто погладил птичьи перья.  Его пальцы сильнее
сдавили птицу,  словно он  хотел  получить  пульсирующее,  болезненное
подтверждение приближающегося выравнивания температур.
   Заключительный лязг ударных сделал свое дело. Митболл с содроганием
пробудился,  в тот самый момент,  когда синхронное качание  голов  над
корзиной  прекратилось.  Несколько секунд было слышно растворявшееся в
шепоте дождя шипение пластинки.
   - Аааррр,  - объявил в тишине Митболл, с тоской глядя на пустую бу-
тылку.
   Кринкл плавно повернулся, улыбаясь, и протянул Митболлу косяк.
   - Старик, тебе надо догнаться, - сказал он.
   - Нет-нет,  - возмутился Митболл,  - сколько вам повторять,  парни.
Только не у меня. Вы должны понять: Вашингтон кишмя кишит легавыми.
   Кринкл задумчиво посмотрел на него.
   - Ну, Митболл, - сказал он, - тебе просто ничего больше не хочется.
   - Хочу похмелиться,  - простонал Митболл,  - больше ничего.  Выпить
чего-нибудь осталось?
   - Шампанское, я думаю, кончилось, - сказал Дюк. - Текила в ящике за
холодильником.
   Они врубили Эрла Бостика. Митболл остановился в дверях кухни, мрач-
но глядя на Шандора Рохаса.
   - Лимоны, - чуть подумав, обронил он.
   Он добрел до холодильника, достал три лимона и лед, после чего, на-
щупав бутылку,  приступил к спасительной операции.  Начал он  с  того,
что, разрезая лимоны, пустил себе кровь, после чего принялся двумя ру-
ками выжимать из них сок, пытаясь при этом ногой колоть лед. Через де-
сять  минут он обнаружил,  что каким-то чудом сварганил совершенно за-
бойный текиловый коктейль.
   - Выглядит аппетитно,  - откомментировал Шандор Рохас.  - Может,  и
мне такой же сделаешь?
   Митболл недовольно поморщился.
   - Кичи лофас о шегибе, - машинально ответил он и побрел в ванную.
   - Послушай,  - через минуту крикнул Митболл, ни к кому конкретно не
обращаясь, - послушай, тут кто-то - или что-то? - спит.
   Он потряс девушку за плечо.
   - Аа, - отозвалась она.
   - Тебе здесь не очень-то удобно, - заметил Митболл.
   - Ну, - согласилась та.
   Девушка зацепилась за душ, включила холодную воду и, скрестив ноги,
села посреди брызг.
   - Так-то лучше, - засмеялась она.
   - Митболл,  - закричал с кухни Рохас,  - тут кто-то лезет в окно. Я
подозреваю, что взломщик. Домушник-верхолаз.
   - Что ты дергаешься,  мы на четвертом этаже,  - ответил  Митболл  и
поскакал на кухню.
   Какой-то косматый  и  мрачный  человек стоял на пожарной лестнице и
скребся в стекло. Митболл открыл окно.
   - А, Саул, - сказал он.
   - Ну и погодка,  - сказал Саул.  Обдав всех брызгами, он впрыгнул в
кухню. - Ты, я полагаю, уже слышал.
   - Мириам от тебя ушла, - сказал Митболл, - или что-то в этом духе -
вот и все, что я слышал.
   Внезапный шквал ударов во входную дверь прервал разговор.
   - Да заходите вы, - призвал Шандор Рохас.
   Дверь открылась,  и появились три студентки из Джорджа  Вашингтона,
все - с философского.  Каждая держала в руках трехлитровую бутыль "кь-
янти". Шандор подпрыгнул и помчался в гостиную.
   - Мы слышали, здесь вечеринка, - сказала блондинка.
   - Свежая кровь, свежая кровь, - заорал Шандор.
   Бывший борец за свободу Венгрии,  он являл собой хронический случай
того,  что некоторые критики мидл-класса называют "донжуанизмом округа
Колумбия". Purche porti la gonnella, voi sapete quel che fa. Как у со-
баки Павлова: контральто или дуновение "Арпеж" - и у Шандора уже текли
слюнки.  Митболл мутным взором взглянул на протиснувшееся в кухню трио
и пожал плечами.
   - Ставьте вино в холодильник, - произнес он, - и с добрым утром.
   В зеленом сумраке комнаты шея Обад,  склонившейся над большими лис-
тами бумаги, напоминала золотистую дугу.
   - В юные годы,  будучи в Принстоне,  - диктовал Каллисто,  сооружая
птичке гнездо из седых волос на своей груди,  - Каллисто выучил мнемо-
ническое правило, помогавшее запомнить законы термодинамики: ты не мо-
жешь победить;  все ухудшается до того, как улучшится; кто сказал, что
вообще что-либо будет улучшаться?  В возрасте пятидесяти четырех  лет,
столкнувшись со взглядами Гиббса на вселенную, он осознал, что студен-
ческая мудрость оказалась в конце  концов  пророчеством.  Тонкая  вязь
уравнений  сложилась  в  некий образ окончательной и всеобщей тепловой
смерти.  Разумеется, он всегда знал, что только в теории двигатель или
система  могут работать со стопроцентным КПД;  знал он также и теорему
Клаузиуса, которая утверждает, что энтропия изолированной системы пос-
тоянно возрастает. Но только после того как Гиббс и Больцман использо-
вали при обосновании этого принципа  методы  статистической  механики,
ужасающий  смысл  этих  утверждений воссиял для него:  только тогда он
осознал,  что изолированная система - галактика,  двигатель,  человек,
культура,  что угодно - должна постоянно стремиться к наиболее вероят-
ному состоянию.  Так ему пришлось печальной,  увядающей  осенью  своей
жизни радикально переоценить все,  что он доселе успел узнать; все го-
рода,  времена года и случайные страсти его дней были  теперь  озарены
новым  и  неуловимым  светом.  Но оказался ли он сам на высоте задачи?
Опасности упрощающих софизмов были ему известны,  и он надеялся, что у
него  хватит сил не соскользнуть в благодатный декаданс расслабляющего
фатализма.  Им всегда владел деятельный итальянский пессимизм: подобно
Макиавелли, он полагал, что соотношение сил virtu и fortuna составляет
пятьдесят на пятьдесят; но теперь уравнения требовали учитывать фактор
случайности,  который  приводил к столь невыразимому и неопределенному
соотношению, что он не решался даже вычислять его.
   Вокруг него колебались неясные тени оранжереи - и жалобное сердечко
трепетало рядом с его собственным. В ушах девушки как бы контрапунктом
к словам Каллисто звучала болтовня птиц,  судорожные гудки машин доно-
сились  сквозь  влажный утренний воздух,  сквозь пол пробивались дикие
запилы альта Эрла Бостика. Чистоте архитектоники ее мира постоянно уг-
рожали подобные вспышки анархии:  разрывы,  наросты и скосы,  сдвиги и
наклоны - ей  приходилось  беспрерывно  перенастраиваться,  чтобы  вся
структура  не  обратилась  в  нагромождение дискретных и бессмысленных
сигналов.  Каллисто однажды описал этот процесс как вариант  "обратной
связи":  каждый  вечер  Обад вползала в сон с чувством опустошения и с
отчаянной решимостью не ослаблять бдительности.  Даже во время кратких
занятий  любовью  случайное  двузвучие их натянутых нервов поглощалось
одинокой нотой ее решительности.
   - Тем не менее, - продолжал Каллисто, - он обнаружил в энтропии, то
есть в степени беспорядка, характеризующей замкнутую систему, подходя-
щую метафору для некоторых явлений его собственного мира.  Он  увидел,
например, что молодое поколение взирает на Мэдисон авеню с той же тос-
кой,  какую некогда его собственное приберегало для Уолл-стрита;  и  в
американском  "обществе потребления" он обнаружил тенденции ко все тем
же изменениям: от наименее вероятного состояния к наиболее вероятному,
от дифференциализации к однообразию, от упорядоченной индивидуальности
к подобию хаоса.  Короче говоря,  он  обнаружил,  что  переформулирует
предсказания  Гиббса в социальных терминах и предвидит тепловую смерть
собственной культуры,  когда идеи, подобно тепловой энергии, не смогут
уже больше передаваться,  поскольку энергия всех точек системы в конце
концов выровняется и интеллектуальное движение, таким образом, прекра-
тится навсегда.
   Внезапно он поднял глаза.
   - Проверь еще разок, - сказал он.
   Обад снова встала и подошла к термометру.
   - 37, - сказала она. - Дождь кончился.
   Он быстро опустил голову и, стараясь придать голосу твердость, про-
шептал в подрагивающее крыло:
   - Значит, скоро переменится.
   Сидящий на кухонной плите Саул напоминал большую  тряпичную  куклу,
истерзанную истеричным ребенком.
   - Что с тобой приключилось,  - спросил Митболл, - если тебе, конеч-
но, охота высказаться.
   - Да уж охота, еще как, - ответил Саул. - Одну вещь я все-таки сде-
лал: я ей врезал.
   - Дисциплину надо поддерживать.
   - Ха!  Хотел бы я, чтобы ты это видел. Ах, Митболл, это была класс-
ная драка.  В конце концов она  запустила  в  меня  "Физико-химическим
справочником", но промазала, и он вылетел в окно, но когда стекло раз-
билось,  мне показалось,  в ней тоже что-то треснуло. Она выскочила из
дому в слезах, прямо под дождь. Без плаща, в чем была.
   - Вернется.
   - Нет.
   - Посмотрим,  - сказал Митболл и, помолчав, добавил: -Похоже, у вас
была битва гигантов. Типа кто сильнее, Сейл Минео или Рикки Нельсон.
   - Все дело,  - сказал Саул,  - в теории коммуникации. Вот что самое
смешное.
   - Я в теории коммуникации не разбираюсь.
   - Как и моя жена.  Да и кто разбирается,  если честно.  В этом-то и
весь фокус.
   Саул попытался улыбнуться, и Митболл поспешил спросить:
   - Может, тебе текилы или еще чего?
   - Нет.  То есть спасибо,  не надо. В этих делах можно погрязнуть по
уши, а уж если попался - чувствуешь себя под колпаком, вечно оглядыва-
ешься:  не прячется ли кто в кустах,  не торчит ли за углом. БЛУКА со-
вершенно секретна.
   - Чего?
   - Бинарный линейный управляемый калибровочный агрегат.
   - Из-за него вы и подрались.
   - Мириам  опять взялась за фантастику.  И за "Сайентифик америкэн".
Похоже,  она съехала на идее,  что компьютеры ведут себя как люди. А я
ляпнул,  что  это можно запросто перевернуть и рассматривать поведение
человека как программу, заложенную в ай-би-эмовскую машину.
   - А почему нет? - сказал Митболл.
   - Действительно, почему нет. Это ключевая идея во всяких коммуника-
ционных штуках,  не говоря уж о теории информации.  И как только я это
сказал,  она взвилась.  Шарик лопнул.  И я никак не пойму почему. А уж
кому бы,  как не мне,  знать.  Я отказываюсь верить, что правительство
транжирит деньги налогоплательщиков на меня,  тогда как полно  гораздо
более важных вещей, на которые их можно было бы растранжирить.
   Митболл выпятил губы:
   - Может быть,  она подумала, что ты сам ведешь себя как дегуманизи-
рованный аморальный ученый сухарь?
   - Ох ты Господи,  - махнул рукой Саул, - дегуманизированный. Куда ж
мне  дальше гуманизироваться?  Я и так весь на нервах.  Тут нескольким
европейцам где-то в Северной Африке языки повырывали,  потому что  они
говорили не те слова. Только европейцы думали, что это - те слова.
   - Языковой барьер, - предположил Митболл.
   Саул спрыгнул с плиты.
   - Ты что, - сердито сказал он, - хочешь получить приз за самую глу-
пую шутку года?  Нет, старик, никакой это не барьер. Если это как-то и
называется,  то только чем-то типа размытости. Скажи девушке: "Я люблю
тебя".  С местоимениями никаких проблем,  это замкнутая  цепь.  Только
"ты" и "она".  Но грязное слово из пяти букв - то самое,  чего следует
опасаться.  Двусмысленность.  Избыточность.  Иррелевантность,  в конце
концов.  Размытость.  Это все шум. Шум глушит твой сигнал и приводит к
неполадкам в цепи.
   Митболл заерзал.
   - Ну,  это самое,  Саул, - проворчал он, - ты, я не знаю, вроде как
слишком много хочешь от людей. В смысле - сам-то ты знаешь. Ты хочешь,
наверное,  сказать, что большая часть того, что мы говорим, - это твой
пресловутый шум.
   - Ха!  Да половина из того,  что ты сейчас сказал,  чтобы далеко не
ходить.
   - Ну, и ты тоже.
   - Я знаю, -мрачно усмехнулся Саул, - это-то и самое гадкое.
   - Готов поспорить, что именно поэтому специалисты по бракоразводным
процессам не сидят без работы. Из-за перебранок.
   - Ну, я не так чувствителен. С другой стороны, - нахмурился Саул, -
ты прав.  Ты догадался,  что, по-моему, самые "удачные" браки - такие,
как наш с Мириам до прошлого вечера,  - держатся на чем-то вроде комп-
ромисса. Никогда не действовать с максимальной эффективностью, обеспе-
чивать только минимальную рентабельность. Я думаю, что подходящее сло-
во - "совместность".
   - Аааррр.
   - Вот именно. Ты хочешь сказать, что это тоже шум? Но мы по-разному
это воспринимаем,  потому что ты - холостяк,  а я - женат. То есть был
женат. К черту.
   - Послушай, - сказал Митболл, из последних сил стараясь быть терпе-
ливым,  - вы говорите на разных языках. Для тебя "человек" - нечто та-
кое, что можно рассматривать как компьютер. Может, тебе это помогает в
работе или еще как. Но Мириам имеет в виду совершенно...
   - К черту.
   Митболл замолчал.
   - Я бы выпил, - сказал Саул после паузы.
   Кар