?
     - Нет, спасибо. Лучше кофе.
     - Хорошо.
     Поль с  удовольствием  устроился  в  своем  любимом  кресле  у  окна.
Давным-давно, когда он бывал у профессора едва ли не чаще, чем на кафедре,
(ну, когда он думал, что ничего интереснее  тесных  двойных  на  свете  не
бывает) в этом кресле прошли его лучшие деньки. С тех пор здесь  мало  что
изменилось, лишь выросла коллекция  шариковых  ручек.  Профессор  неохотно
расставался со своими привычками. Профессора  -  они  такие!  Кстати,  нет
ничего проще, чем написать рассказик о профессоре.
     Например, такой.


     Жил  на  свете  профессор  с  мировым  именем.   Идеи,   которые   он
периодически  выдвигал,  были  столь  заумны,  что  обалдевшие   слушатели
начинали понимать их лет через пять, не раньше.
     Администрация, впрочем, не любила  его.  Если  идеи  его  становились
понятными через пять лет, когда же, спрашивается, их можно внедрить?
     Экономика должна базироваться на законах экономики.  А  наука  должна
быть самоокупаемой. Кому, подумайте сами, нужен  ученый,  чьи  идеи  можно
понять только через пять лет?
     Сначала у профессора отняли настольную лампу, а  затем  и  из  люстры
вывернули лампочку - вроде бы пустяк, а все-таки экономия.
     На общем собрании коллектива поставили вопрос о его  профессиональной
пригодности. Если его идеи становятся понятными через пять лет,  а  деньги
на пропитание он требует два раза в месяц, откуда  их  брать?  Отнимать  у
работящих? Они, значит, будут работать, а он - болтать об идеях, которые и
понять-то можно только через пять лет! Не  воспитываем  ли  мы  тем  самым
иждивенчество?
     А если он скажет что-то такое, что и через пять лет никто не  поймет?
Доверять? Но так можно дойти до абсурда. Предположим,  ждем  пять  лет,  а
потом оказывается, что профессор был не  прав.  Или  еще  более  вероятный
случай - проходит четыре года м десять месяцев, а он заявляет, что то-то и
то-то было неверным, а надо было заниматься тем-то и тем-то.  Про  второе,
естественно, мы поймем через пять  лет,  а  про  первое  сразу  становится
понятным - неправильно. Вернет ли профессор зарплату за четыре года десять
месяцев назад? Ну и так далее...
     Конец у рассказа оптимистичный - профессор бросил свою  завирательную
науку и занялся общественно-полезным трудом  -  складывает  коробочки  для
обуви. И счастлив, потому что теперь каждый может сразу увидеть результаты
его труда...


     А что, забавно получилось.
     Профессор, наконец, справился с сервировкой стола и  пригласил  Поля.
По стенке рядом с ним прыгал красноватый солнечный зайчик. От  чашки,  что
ли?
     - Я слушаю тебя, Поль.
     - Я бы хотел узнать ваше мнение  по  довольно  неожиданному  вопросу.
Видите ли, я решил написать популярную  брошюрку  о  великих  околонаучных
заблуждениях.  Для  школьников.  Ну,  машина  времени,  вечный  двигатель,
нуль-т, что там еще?
     - Мультипликатор...
     - Во, вот... Может быть вы подскажите, к кому я  могу  обратиться  за
материалом, в библиотеку с таким не придешь.
     Совершенно неожиданно профессор заплакал.
     - Вот я и дождался. Ты пришел, мой  мальчик.  Это  так  мучительно  -
ждать, придет ли кто-нибудь ко мне. И не знать - кто. Пришел ты. И  я  рад
тебе. Честно говоря, я не думал, что ты сможешь. Я ждал Федора  или  Ника.
Но пришел ты. Обычный, земной... Я  рад  тебе.  Это  справедливей,  чем...
Теперь я умру спокойно, видит бог...
     - Ну что вы, профессор.
     - Как хорошо, что пришел именно ты. Я ведь скоро умру, а ты не грусти
- так должно быть. И не бросай из-за моей смерти дела. Понял? Не бойся их.
Ничего они тебе не смогут сделать. Ничего.
     - Что сделать?
     - Не  такие  уж  это  заблуждения,  мой  мальчик.  Нуль-т,  например.
Красноватый солнечный зайчик вдруг прыгнул  профессору  на  лоб.  Тихонько
звякнуло стекло, и  зайчик  расплылся  кровавым  пятном.  Тело  профессора
грузно сползло на пол.
     Лазерный прицел! Вот что это было!
     Поль мешком свалился на  пол  и  на  четвереньках  подлез  под  стол.
Красное пятнышко исчезло. Нельзя было терять ни минуты.
     Поль вскочил, бросил  чашку  с  недопитым  кофе  в  сумку,  чтобы  не
оставлять отпечатков, и выскочил из квартиры.
     Законы  конспирации  требовали  четких  и  решительных  действий,  но
заставить  себя  подчиняться  инструкции  было  столь  же  трудно,  как  и
бессмысленно. Конечно, они  прекрасно  знали,  кто  был  с  профессором  в
комнате в момент выстрела.
     Но инстинкт победил. Как учили, Поль смешался с  толпой  на  базарной
площади, чтобы сбить со следа возможных преследователей, и устроил беготню
по городу с бесконечными пересадками.
     Трамвай, автобус, метро, снова автобус.
     Ну и так далее.
     К дому он подошел уже затемно... И нисколько  не  удивился,  что  его
ждали. Щелкнули наручники, и Поля втолкнули в машину.


     Особого волнения Поль не испытывал. Ночь на нарах он  использовал  по
прямому назначению -  как  следует  выспался.  Опыт,  пусть  и  небольшой,
подсказывал ему, что надо воспользоваться моментом, ведь было  неизвестно,
когда ему удастся поспать в следующий раз. В чем его хотят  обвинить  было
неясно, но главное он понял - амнистия для него закончилась.
     Утром Поля повели на допрос.
     Следователь оказался знакомый. Тот самый, что  пытался  пришить  Полю
дело об убийстве министра культуры.
     - Здравствуйте, Кольцов. Садитесь.  Вижу,  что  узнали  меня.  И  это
хорошо. Нам легче будет найти общий язык. вы не будете видеть во мне  лишь
противника, а я не буду считать вас сознательным  террористом  со  стажем,
как считал бы любой наш работник, ознакомившийся с делом.
     Поль угрюмо молчал. Начало разговора ему не понравилось, было похоже,
что сейчас ему припомнят все.
     - А я вспоминал о вас, - продолжал следователь. - Вы  ведь,  Кольцов,
интересный человек. Ваше мышление нестандартно. Хорошо это и плохо?  Я  бы
сказал - не рекомендовано. Во времена Запрета, во всяком случае, это  было
плохо. А сейчас - представляет интерес разве что для любителей, к  которым
я себя отношу. Нет, в самом деле, я бы с удовольствием встретился  с  вами
не  по  долгу  службы,  так  сказать,  а  в   раскованной   непринужденной
обстановке. А что, думаю, это не так неправдоподобно, как может показаться
на первый взгляд. Сейчас я вам задам ряд  вопросов,  и  если  ваши  ответы
можно будет признать удовлетворительными, отпущу. Вот тогда и можно  будет
пригласить вас к себе в особняк. Вы ведь не против философской  беседы  за
чашечкой чая?
     Поль решил промолчать.
     - Я обожаю философские беседы, - продолжал следователь. - Кстати,  вы
знаете, что философия  не  является  наукой,  как  кое-кто  порой  думает.
Философия  -  это  научное  мировоззрение.  Как  вы  относитесь  к   столь
удивительному факту?
     Поль промолчал, и следователь неожиданно заорал:
     - Извольте отвечать!!!
     - Что я должен отвечать? Я в участке, а не на философском диспуте.
     - Отвечать!
     - Хорошо. Если вас так это интересует. Я никак к этому не отношусь.
     - Так  и  занесем  в  протокол,  -  снова  спокойным  голосом  сказал
следователь. - Вы стали резким.  Не  смущайтесь,  в  вашем  положении  это
понятно.
     - В каком положении? В чем меня обвиняют?
     - А в чем вас можно обвинить? - как бы удивился следователь. -  Разве
вы в чем-либо виноваты?
     - Вам виднее. Вы же меня арестовали.
     - Клевета. Никто вас не арестовывал. Вас  задержали.  Будем  считать,
что я соскучился и захотел удостовериться, что у вас все в порядке.
     - Чушь какая! - не выдержал Поль.
     - Опять ошибка, Кольцов. Совсем не чушь. Ваша судьба на моей совести.
Мы-то с вами знаем, что без моего невольного вмешательства, вы бы  никогда
не попали в подполье. Это наша с вами общая тайна. И со  своей  стороны  я
заверяю вас, что никогда никому не разболтаю ее. Да, да, писали бы  сейчас
романчики и ни о чем таком и не думали.
     Раньше, до подполья, Поль  не  выдержал  бы,  конечно,  и  вступил  в
пустую, бесперспективную перепалку. Но сейчас он действительно стал другим
и на подначки его взять было трудно.
     - Так что переживал я, - продолжал следователь  с  улыбочкой,  решив,
видимо, что Полю нечего возразить. - Вы ведь дисциплине не обучены. Вот  и
хлопнули бы вас ваши соратнички, как муху. И не посмотрели бы, что вы наша
литературная надежда. Политика дело жесткое и часто страдает  существенным
изъяном -  тактические  соображения,  к  сожалению,  нередко  перевешивают
стратегические... Смотрите, как забавно получается. вас, как писателя, это
должно заинтересовать - меня, хулителя свободы, духовное достояние  нашего
общества, каковым вы, конечно, являетесь, сколько  бы  ни  выпендривались,
волнует больше, чем "солдат науки"... Парадокс.
     - Надуманный, гражданин следователь, - вставил Поль. -  Не  берите  в
голову. культура часто ставит неспециалистов в тупик.
     - Ага... Вы действительно были бы хороши в философском диспуте, как я
и предполагал. Обязательно схвачусь с вами, и пусть победит сильнейший. Но
сейчас я с вами соглашусь - это действительно парадокс не для меня, а  для
вас. Вот и подумайте над ним серьезненько. Дома, естественно,  дома.  Ваши
ответы  меня  удовлетворили,  я  вас  отпускаю.  Вот  только   занесем   в
протокольчик, что вы находились в квартире профессора  Серебрякова,  когда
произошел этот печальный инцидент.
     Привлекают вас будущие покойники. Уж, не экстрасенс ли  вы  случайно?
Биополе? Научили бы... А еще лучше - поступайте к нам  на  службу.  А?  Не
хотите.. Зря. Спецодежда. Премии. Загородная  база..  Я  не  тороплю  вас,
подумайте, обсудите с женой. кстати, женитьба такой важный шаг, зря вы так
необдуманно, впрочем, дело молодое...
     Следователь   тяжело   приподнялся    и,    уставившись    на    Поля
невыразительными водянистыми глазами, протянул ему бумажку - пропуск.
     - Вы свободны, Кольцов. Постарайтесь больше не попадать к  нам.  Да..
Вот что еще.. Хочу дать вам совет. Из тех, что  дешево  стоят,  но  дорого
ценятся - держитесь подальше от фантастики. Не надо  это  никому.  Игры  в
фантастику сейчас крайне  вредно  отражаются  на  здоровье  пренебрегающих
советами. Крайне вредно.  Даже  я  уже  не  смогу  вам  помочь.  Пишите  о
незадачливых влюбленных - по-моему, сейчас подобная литература  пользуется
устойчивым спросом.


     Только очутившись дома, в своем кресле, Поль почувствовал как  устал.
Ему хотелось одного - закрыть глаза и ни о чем больше не  думать.  Однако,
увидев перед собой злое лицо Надежды, он  понял,  что  отдыхать,  пожалуй,
рановато. высший  гнев,  обуревавший  ее  -  никудышняя  защита  от  умело
поставленных вопросов. Стоило воспользоваться  этим  и  узнать,  например,
имеет  ли  подполье  какое-нибудь  отношение   к   убийству   Серебрякова.
Невооруженным глазом было видно, что совсем маленькая толика рассчитанного
хамства заставит Надежду окончательно потерять контроль над собой, и тогда
вместе с черной руганью она выплеснет и нужные ему фактики.
     - Пожрать бы чего, а, Надя?
     - Ну и где ты был? - спросила она.
     - А что такое?
     - Где ты был?
     - А где я был?
     - Отвечай по-человечески!
     - Можно и по-человечески... Но зачем тебе надо знать, где я  был?  Уж
не ревнуешь ли?
     - Нет. Я не ревную. Я хочу знать, где ты был.
     - Мероприятие Ц возложило на  меня  чрезвычайно  важную  задачу,  для
решения которой требуется время, в том числе и ночное, -  скучным  голосом
сказал Поль. - Что здесь непонятного? Забыла, что такое дисциплина? Откуда
я знаю, могу я отчитываться перед тобой или нет? Предъяви  документ,  и  я
тотчас все тебе расскажу.
     - Не юродствуй! В 16.30 ты вышел из  под  контроля.  Ребята  потеряли
тебя. Понял? Не нравится,  что  твои  поступки  контролируются?  Скрываешь
что-то? Начал двойную игру?
     Вот так-то лучше,  с  удовлетворением  отметил  Поль.  Сейчас  пойдут
фактики...
     - Чушь. Зачем мне уходить от своих? Чушь! - упорствовал он,  а  затем
шепотом добавил: - Хорошо, я скажу, но только никому, поняла...  Я  уходил
от властей. Ты же, наверное, знаешь, я пошел к Серебрякову. А  его  убили.
При мне. Понимаешь?
     - Зачем ты пошел к нему? Зачем? Опять эта фантастика!  Тебе  она  еще
выйдет боком!
     - Точно.. Поэтому я и уходил.
     - Ушел?
     - Нет.
     - Как нет? Ты был в участке?
     - Меня же не спрашивали - хочу я или  нет.  Взяли,  руки  заломили  и
поволокли. На допрос!
     - Тебя допрашивали? Как же тебя выпустили?
     - Наденька, дай пожрать, умираю!
     - Мерзавец!
     - Да не расстраивайся. Следователь мне попался  знакомый.  Записал  в
протокол, что я находился в момент выстрела в комнате убитого и отпустил.
     - Ты же просто идиот! Тебя же провели как ребенка!
     - Почему ты так решила?
     - Какой же ты дурак! Неужели не понимаешь,  если  в  Центре  еще  раз
услышат от тебя хоть слово о фантастике - считай,  что  я  вдова!  Я  тебя
предупредила!
     Вот теперь можно и отдохнуть, с удовлетворением понял  Поль.  Правда,
обед придется готовить самому.


     Имею ли я  право  на  скорбь?  Профессор  погиб  как  солдат.  Лучший
памятник для него - моя борьба. А когда придет пора умирать мне,  надеюсь,
что на смену придет следующий. Вот и все.  И  ни  к  чему  здесь  слова  о
служении человечеству или благородной идее, или  всеобщей  благодати.  Нет
здесь никакого служения и быть  не  может.  Сомневаюсь,  что  человечество
можно заинтересовать борьбой с Процессом.
     Ладно, ближе к делу.
     Со слов Надежды  получается,  что  подполье  непричастно  к  убийству
Серебрякова. А интерес ко мне проявляют только из-за ареста. Боятся, что я
их заложу? Вот уж поистине - мания величия!
     Удивительным же  во  всей  этой  истории  представляется  то,  что  в
последнее  время  я  что-то  часто  стал  слышать  о  моем  пристрастии  к
фантастике. И власти,  и  подполье  проявляют  в  этом  какую-то  странную
солидарность - они ненавидят фантастику - это бросается в глаза. И все это
настолько  бессмысленно,  что  в  голову  приходит  странная  мысль  -  не
проявление ли это Процесса? Странное проявление, надо  сказать.  Но  очень
наглядное. Вот ведь как красиво получается -  с  одной  стороны  власти  и
подполье, с другой Ленка и профессор.
     Профессор, скорее всего, чувствовал  Процесс  и  боролся  с  ним,  но
Лена... Она ведь не против... Она  за  то,  чтобы  я  писал  фантастику  и
печатал ее. Смешно, но этого оказывается достаточно, чтобы и она оказалась
врагом Процесса. Нет, здесь что-то не так...
     Кстати, а причем здесь  фантастика?  Похоже,  что  это  очень  важный
момент. Находятся умники, для которых  фантастика  -  литературный  прием,
ставящий человека в экстремальную ситуацию. Чушь.  Экстремальные  ситуации
нужны   фантастике   не   больше,   чем   традиционной   литературе,   как
вспомогательное средство для поддержания  интереса  читателя.  Разница,  и
существенная, в другом. если в основном потоке  художественной  литературы
отражение   действительности   основано   на   общепринятых    философских
концепциях, то фантастика использует новые или нетрадиционные...
     В свое  время  Серебряков  потряс  меня  своим  ответом  на  довольно
невинный вопрос - есть ли биополе или нет? "Если вы материалист, - ответил
профессор, - то биополе есть, если идеалист - нет, потому что вы прекрасно
опишете любые нетрадиционные явления и без помощи понятия поля. Все дело в
философской концепции, которой вы придерживаетесь".
     В этом смысле фантастика явно имеет преимущество  перед  традиционной
литературой,  поскольку  просто  невозможна  без  философского  осмысления
действительности.
     Что ж, это уже кое что. При таком  подходе  проясняется  и  вопрос  с
ненавистью к  фантастике  -  мне,  оказывается,  настоятельно  рекомендуют
оставаться в прежних представлениях. Получается, что понять Процесс  можно
только применяя новый подход, новую философскую концепцию.  И  не  потому,
что мне так хочется, скорее всего мы уже  давно  попали  в  фантастическую
ситуацию, остается только сообразить, в чем она заключается...
     Дело!


     Следующие  три  дня  Поль  писал  фантастический   рассказ.   Надежда
уговаривала его бросить это опасное дело, ругалась, выходила  из  себя  от
негодования, но помешать работе была не в состоянии.
     Сюжет, кстати, был прост. Из тех, где герой и не думает попадать ни в
какие экстремальные ситуации.


     Об  этом  чудике  мало  кто  знал.  Общественное  признание  его   не
интересовало. Впрочем, когда-то в молодости, он написал  тоненькую  книжку
"Покайтесь, мерзавцы, пока  не  поздно!",  в  которой  пытался  обосновать
собственную идею спасения человечества, основанную на добровольном  отказе
от  природного  права  на  свободу  выбора.  Довольно  сомнительная,  надо
сказать, идея.
     Книжка имела кратковременный успех среди  интеллектуалов,  хотя  идеи
автора  и  можно  было  принять  за  одно  из  направлений  евгеники.   Не
биологической,  впрочем,  а  духовной.  Все  беды  современного   общества
проистекали,  по  его  мнению,   из-за   недисциплинированности   духовных
потребностей. "Человек, - писал чудик, - не может впредь оправдывать  свои
духовные искания пресловутым  -  а  мне  так  хочется.  Духовная  эволюция
перестала быть игрой в  желания  и  амбиции  отдельных  индивидуумов.  Она
окончательно  оформилась  в  целенаправленный   процесс,   требующий   для
успешного развития  изрядной  доли  фанатизма  и  самоотречения  от  своих
функционеров. Так что каждый, для кого эволюция  не  пустой  звук,  обязан
впредь  четко  выполнять  ее  программу,  а  не  кокетничать   со   своими
потребностями и желаниями".
     Главный козырь в предполагаемой борьбе с  индивидуализмом  наш  чудик
видел в индустриализации духовного развития. Алгоритм предлагался  простой
-  выбирается  инициативная  группа,  которая  решает,  что  для  эволюции
полезно, а что, наоборот, вредно, она и выдает задания  всем  функционерам
духовного развития - ты должен картинку нарисовать, а ты - стих  сочинить.
И так далее.
     Желающих приобщиться к индустриализации духовной  эволюции,  впрочем,
не  нашлось.  Нет,  сначала  кое-какие  группки  образовались,  но  вскоре
распались. Заленились.
     Чудик наш обиделся, что  идею,  выстраданную  им,  не  поддержали,  и
отошел в тень. В конце концов его никогда и ничто всерьез не  интересовало
кроме служения эволюции.
     Время залечило душевную рану. И показалось  чудику,  что  пробил  его
час. Решил  он  вступиться  за  простого  человека,  усмотрев  в  развитии
автоматизации,  компьютеризации  и   робототехники   угрозу   человеческой
нравственности.  Его  аж  передергивало,  когда  он  узнавал,  что  вместо
уважаемого  всеми,  заслуженного,  достигшего  мастерства  в  своем   деле
сверлильщика устанавливают робота. Или вместо глубокоуважаемого,  опытного
начальника используют персональный компьютер.
     "Новый луддит" - так он называл себя - принялся крушить и  уничтожать
все подряд и роботов, и компьютеры ради прекрасной идеи  дать  возможность
человеку жить в труде и заботах...
     Однажды, правда, после успешной акции, он неожиданно сообразил, что с
трудом может понять, как смысл жизни может состоять в производстве болтов,
гаек  или  холодильника  бытового.  Или   необходимости   покрикивать   на
подчиненного... Мелковато получалось. И потерял он веру, что человек живет
ради производительного труда. Вот  тогда-то  ему  впервые  в  жизни  стало
стыдно.


     -  Надя,  -  крикнул  Поль,  удовлетворенный  текстом.  -  Поесть  бы
чего-нибудь. Что там у нас на обед?
     - Готовь себе сам, если хочешь, я ухожу!


     Поль сварил себе кастрюльку рыбного супчика и приготовился  к  обеду.
Но поесть не удалось.
     Скрипнула входная  дверь,  и  в  комнату  ввалился