вскочил со своего места и, схватив Нину за руку, без лишних  слов  потянул
ее вон из зала. У выхода меня уже ждали, я даже  успел  узнать  одного  из
них, а  потом  в  мозгу  замелькали  системы  дифференциальных  уравнений,
целевые  функции   с   ограничениями   по   криволинейному   ускорению   в
четырехмерном замкнутом пространстве, затем промелькнул ряд операторов,  и
я перестал уже что-либо воспринимать. А уравнения шли лавиной,  вспыхивали
решения, сравнивались с  предыдущими,  отбрасывались,  и  вновь  стройными
рядами с неописуемой скоростью проносились новые и новые сотни  уравнений.
И вся эта масса информации проскочила через  мой  мозг  за  какие-то  доли
секунды, пронеслась, обжигая  своей  парадоксальностью,  ушла  и  оставила
после себя одно  чрезвычайно  короткое,  но  верное  решение.  И  вот  уже
ступеньки лестницы ушли у меня из-под  ног,  и  я  ощутил,  как  на  дикой
скорости падаю к противоположной стене, у  которой  замерли  три  зловещие
фигуры, мое тело двигалось, а  я  как  бы  со  стороны  наблюдал  за  всем
происходящим. Ноги наткнулись на что-то мягкое и я, резко перевернувшись в
воздухе, рассек мгновенно отяжелевшими руками пространство слева и  справа
от себя, по силе удара отметив, что эти двое уже  не  подымутся.  Третьего
при перевороте  я  задел  ногой,  и  он  был  еще  жив  и  даже  сжимал  в
раздробленной руке реактивный диверсионный пистолет. Да, подготовились они
неплохо, вооружились, как против тяжелого  танка  -  успел  отметить  я  с
каким-то странным удовлетворением, и,  услыхав  топот  толпы,  понял,  что
настало время покинуть помещение. Левой рукой схватив в охапку  ничего  не
понимающую  Нину,  я  лишь  на  миг  задержался,  чтобы   изъять   тяжелый
десятикилограммовый пистолет у третьего из нападавших, и услыхал,  как  он
прохрипел мне в лицо два страшных слова. Рванувшись  к  выходной  двери  и
преодолев на максимальной скорости опасное пространство, я наконец-то  мог
врубить теллинг. А  за  секунду  до  теллинга  меня  посетила  совсем  уже
абсурдная мысль о том, что мы не  попрощались  с  Валей  и  она  наверняка
обидится...
     Во рту был противный металлический привкус,  безумно  болела  голова,
судорогой свело левую руку, в которой я все еще держал  Нину,  а  в  мозгу
пульсировала одна лишь мысль: "Теперь они от меня  не  отцепятся!".  Слабо
застонала Нина и я, сцепив от боли зубы,  разжал  руку  и  опустил  ее  на
землю. Потом отбросив в сторону невыносимо тяжелый пистолет и услыхав, как
с глухим стуком его платиновая рукоятка зарылась в землю, подумал,  что  с
ним хорошо охотиться на таркусов, совсем не обратив внимания  на  то,  что
даже думаю я на геннскрите...
     Мы  были  в  парке  в  противоположном  конце  города,  здесь   было,
по-видимому, самое безопасное место, хотя теперь для меня безопасных  мест
не было нигде. Нина тихонько плакала, обняв ствол березки, но  это  у  нее
нервное - это быстро пройдет, а  вот  то,  что  по  моему  телу  разлилась
приторная слабость, это  уже  плохо  -  это  надолго.  Голова  болела  еще
сильнее,  перед  глазами  поплыли  красные  пульсирующие  круги  и,  чтобы
окончательно не отключиться, я лег на траву у ног Нины.  Какие-то  неясные
образы выплывали из  глубин  памяти,  но  я  даже  не  пытался  как-то  их
проанализировать. Всепоглощающее  безразличие  охватило  меня  и  я  вдруг
отчетливо понял, что обречен. Я обречен и в этом чужом мире - они и  здесь
нашли меня. Нашли, и теперь уже не потеряют, и не  отстанут  до  тех  пор,
пока не уничтожат. Время,  казалось,  остановилось,  проверяя  возможность
бесконечности боли в человеческом теле. Лишь боль  и  слабость,  и  только
где-то на дне затуманенного сознания  пульсирует  мысль,  в  такт  сердцу,
разгоняющему кровь в истощенные мышцы рук  и  ног,  сведенных  судорогами:
"Обречен... Обречен... Обречен...". Это продолжается бесконечно долго, все
остается на своих местах - и  боль  во  всем  теле,  и  тошнота,  и  Нина,
застывшая у березы, и куда-то спешащий нервный пульс:  "Обречен,  обречен,
обречен...".
     Наконец все пришло в движение.  Облака  понеслись  по  ядовито-синему
небу, березы, качающиеся в такт порывам ветра, приближающееся лицо Нины, и
еще перед тем, как потерять сознание, я успел ощутить ее влажные губы...


     - Профессор, почему вы все время говорите о  восьми  точках  входа  в
Мертвый город? Сейчас же их известно только пять.
     - О, дорогой мой Дили, вы, я вижу, плохо изучили работы вашего  деда,
он выдвинул эту гипотезу еще до первой  экспедиции,  когда  была  известна
лишь одна точка входа. А после своей самовольной вылазки в Мертвый  город,
он обосновал наличие восьми точек входа и даже вычислил координаты четырех
из них.
     - И как раз эти четыре точки и стали известны мовам?
     - Да, но к счастью, совсем недавно. И сейчас они запустили тральщиков
по пяти направлениям к  Центру.  В  трех  они  уже  продвинулись  до  пяти
километров  вглубь  города,  -  профессор  встал  и,  нервно  теребя  полы
защитного халата, прошел в противоположный угол комнаты, - в четвертом  на
восемь, и лишь в  пятой  точке,  в  точке  входа  второй  экспедиции,  они
топчутся на месте. Потери в последние дни  достигли  шестьдесят  процентов
личного состава тральных команд, но больше, чем на восемьсот  метров,  они
так и не продвинулись. А по  расчетам  покойного  профессора  Дила  -  это
наиболее перспективное направление.
     - Да, я об этом читал.
     - Итак,  о  главном.  Мы  должны  опередить  мовов!  Вы  можете  себе
представить, что произойдет, если они первыми войдут в Центр?
     - Боюсь, что даже слишком хорошо это себе представляю. Вот только что
мы можем сделать,  чтобы  опередить  их?  Последний  налет  мовов  на  мою
лабораторию отбросил нас если не на пятьдесят, то,  по  крайней  мере,  на
двадцать пять лет назад. У нас даже не осталось копии программы  по  этому
направлению, я лично уничтожил ее, чтобы  она  не  попала  им  в  руки.  Я
сомневаюсь, чтобы она осталась в активе какой-либо другой лаборатории.
     - Вот здесь-то вы и ошибаетесь,  Дили,  первая  программа  профессора
Дила была введена в память восемьдесят восьмого еще до этого налета.
     - Но ведь он арестован, и неизвестно даже, где его искать.
     - Он тральщик на пятом направлении, но, к сожалению,  сам  он  ничего
сейчас не может сделать - программа так и не была активирована.  Вот  этим
вам и придется заняться. И поторопитесь, до открытия тропы осталось  всего
двадцать дней, - профессор медленно возвратился  к  столу,  достал  свежую
плитку ала и жестом предложил Дили.
     - Спасибо, перед работой не употребляю.
     - Это правильно, но до работы еще  несколько  дней,  может,  все-таки
уважишь старика?
     - Нет, профессор, как только я узнаю, что будет работа, то в  рот  не
беру этой гадости. У меня из-за нее добрая дюжина ребят погибла.
     - А я вот привык, никак не могу отказаться, тонизирует все-таки.  Да,
а сколько у тебя осталось бойцов?
     - Тридцать восемь.
     - Да, достается  твоей  лаборатории.  Тридцать  восемь...  И  это  из
двухсот-то человек. А кандидатов?
     - Полсотни наберется. Я пойду с восемьдесят восьмым?
     - Нет. Проведешь через  первый  заслон  и  возвращайся.  В  прикрытие
возьмешь своего человека. Про твоих  людей  я  интересовался,  потому  что
срочно надо провести две диверсии, а это ведь ваш профиль. У тебя  деление
как всегда - по тройкам?
     - Нет, сейчас по парам, и двое в управлении.
     - Кто остается за тебя?
     - Малис, я вам дам его код. Мои ребята не подкачают.
     - Код запишите в мой информарий. Сейчас вы получите последний вариант
программы, но запомните, в ней нет финальной части.
     - Очень жаль, что раньше между нашими группировками были  трения,  но
сейчас я с вами полностью согласен и думаю, что  совместными  усилиями  мы
опередим мовов, - Дили поднялся во весь  свой  огромный  рост  и  устремил
взгляд своих умных и красивых  глаз  на  экран  визира,  по  которому  уже
поплыли контрольные модули последней версии программы пятого направления.
     И когда уже защелкнулись замки шлема, он  услышал  тихий,  вкрадчивый
голос: "Опасайся духов и теней", и перед его глазами поплыли радужные змеи
кривых - это начался ввод программы.


     ...Влажные губы Нины, целующие мое лицо. Она шептала какие-то  нежные
слова, смысл которых не проникал в глубины моего  мозга.  Силы  постепенно
возвращались ко мне, неожиданная радость жизни захлестнула меня и мое тело
вновь обрело возможность двигаться. Я приподнялся, обнял Нину за  плечи  и
осыпал десятками поцелуев такое милое и любимое лицо. Казалось, что ничего
не существует, кроме этого пространства между нашими  телами,  которое  мы
пытаемся заполнить собой. Мы любили...
     Но вот, еще  минуту  назад,  неуловимая,  неясная  мысль,  пытавшаяся
пробиться сквозь бурю чувств, непостижимым образом вырвалась  на  волю  и,
ужаснув меня своей холодной  правдой,  выросла  в  четко  сформулированное
решение. Еще не в полной мере  осознавая  последствия  своих  действий,  я
отодвинул лицо Нины на наиболее удобное расстояние и,  с  каким-то  жутким
чувством горечи и холодной решимости, несколько раз наотмашь ударил ее  по
лицу, ударил костяшками пальцев, ударил  так,  чтобы  ей  было  больнее  и
обиднее, и после этого выплюнул самое гадкое из всех ругательств...
     Глаза... Эти глаза, полные удивления  и  отчаяния.  Как  мне  удалось
выдержать их взгляд с холодной улыбкой,  не  дрогнув  ни  единым  мускулом
лица? Так вот что такое - уверенность в собственной правоте. Мне казалось,
она никогда не отведет взгляда,  но  вот  спасительные  слезы  смертельной
обиды хлынули из ее глаз и Нина, резко повернувшись, бросилась прочь...
     У меня не было другого выхода, не было,  но  разве  это  поможет  мне
когда-нибудь забыть э т и глаза, и пусть мне  осталось  помнить  их  всего
лишь несколько часов, но и эти несколько часов они будут преследовать меня
на каждом шагу. Да, я обречен, обречен, а ее хочу спасти, но она  ведь  не
знает об этом. Вот и хорошо, вот и хорошо, что не знает,  если  бы  знала,
она тоже погибла бы. Да, все правильно, но какая это  боль!  Ну  и  что  я
теперь могу сделать? Броситься следом, по-детски закричав: "Это не я! Я не
хотел!" или "Прости, я больше не буду!" Нет! Этого делать нельзя ни в коем
случае. Цель достигнута. Пусть ее любовь превратится в ненависть. Главное,
что она теперь будет в безопасности. А мне необходимо сбить их со следа. И
снова  это  чувство  раздвоенности,  с  одной  стороны  я  знаю,  что  мне
необходимо кого-то сбить со следа, а с другой стороны -  не  знаю  кого  и
зачем, а знаю лишь то, что потерял любимую.

                    Всю жизнь предавали любимых мы -
                    Такие, как я и такие, как ты,
                    И эту боль из сердца не смыть,
                    От этой правды никак не уйти...

     Это - я. А те три трупа в кинотеатре - тоже я?  Разве  может  человек
испытывать такое? Человек? Нет, ты уже не человек, а если  и  человек,  то
лишь наполовину. Кто из людей способен на теллинг?  Да,  это  единственное
правильное объяснение, единственно правильная мысль, но не моя. Но чья  же
тогда? НАША! Нас теперь двое, и я один не в праве решать за двоих. А он?


     Вот перед глазами поплыли радужные круги и веселая голубизна  земного
неба, с бегущими по нему стерильно-белыми облаками,  взметнулась  и  осела
чужим фиолетовым небом,  пустым  и  унылым,  нависшим  прямо  над  крышами
уцелевших домов. На этот раз переход был плавным, я  все  помнил  и  мысль
работала с необычайной ясностью -  программа  активирована  и  я  готов  к
действиям. Впереди, шагах в двадцати - Длинный, справа и слева - все те же
серые комбинезоны. Значит уже запустили вторую тральную линию. Я напрягся,
зная, что сейчас должно  произойти  ЭТО.  Длинный  обернулся  и  скользнул
взглядом по тыловой охране. На миг наши  взгляды  встретились,  и  на  его
губах мелькнула улыбка. Еще мгновение, и мы побежим...
     Луч солнца пробился в чудом уцелевшее окно верхнего этажа  и  осветил
каким-то кроваво-красным светом коричневый тротуар. Вот он - миг, которого
я так долго ждал! Один день в году солнце пробивается  сквозь  оплавленное
стекло и на полминуты освещает красную  тропу  на  коричневой  поверхности
разрушенной улицы. Я увидел ее - извивающуюся змею, уводящую  за  поворот;
еле заметная, но  безопасная  тропа  среди  тысяч  ловушек,  расставленных
Мертвым городом. Я невольно залюбовался ею -  она  была  прекрасна  -  эта
красная тропа на коричневом. А через миг я уже стремительно мчался по этой
тропе, не оборачиваясь, не глядя вперед, только  под  ноги  -  на  красную
полоску безопасной земли. Я не видел  Длинного,  но  знал,  что  он  бежит
передо мной, так же, как и я, задыхаясь от недостатка воздуха в легких, но
ни на миг не снижая темпа бега. Охранники еще не пришли в себя,  но  через
несколько секунд они начнут стрелять, и если нам не  удастся  скрыться  за
поворотом, нас расстреляют, как движущиеся мишени  в  тире.  Как  все-таки
далеко до поворота, мне все время казалось, что  до  него  не  больше  ста
метров, а сейчас он, кажется, отодвинулся на километр. Сейчас  еще  охрана
тупо смотрит нам в след, ничего не понимая и ничего  не  предпринимая,  но
вот уже кто-то из них очнулся и берется за оружие... А  что  это  за  хрип
сзади?  Я  не  выдерживаю  и  на  мгновение,  всего  лишь   на   мгновение
оглядываюсь. За мной почти вплотную бежит еще один, такой  же  как  и  мы,
серой масти. А вот и выстрел! Кажется, не особенно удачный. Еще  несколько
выстрелов, и хрип за моей спиной взлетает к воплю. Спасибо, друг, если  бы
не ты, я бы не добежал до  поворота.  Вот  теперь  уже  послышались  трели
длинных очередей, но поздно, господа мовы! Я уже падаю рядом с длинным  на
клочок красноватой травы,  пробившейся  из-под  тротуара,  никогда  бы  не
подумал, что в Мертвом городе может быть трава. Все. Мы за  поворотом!  На
меня кто-то обрушивается сверху и, скатившись, застывает рядом. Но  почему
не серый, а красный? Я несколько секунд смотрю на мертвое тело и вдруг мой
желудок выворачивается наизнанку. Длинный тих и неподвижен.  Может,  и  он
мертв? Я трясу его за плечо и он поворачивает ко мне лицо - в  глазах  его
слезы. Он жив! Дикий смех раздирает меня на части, я катаюсь по земле,  не
в силах совладать с ним.
     - Заткнись, идиот! Он был моим лучшим другом.
     Эти слова звучат в моих  ушах,  как  райская  музыка,  несколько  раз
повторяю их, и когда до меня наконец  доходит  их  смысл,  смех  отпускает
меня.
     - Будем хоронить его?
     - Нет, пусть лежит там, где погиб, мы никогда  не  хороним  погибших.
Похороны - это для умерших в теплой постели от рака или от другой гадости,
а за того, кто умер от мовов, надо мстить!
     Он прав, наше дело мстить мовам, даже не мстить, а уничтожать их, как
мы уничтожаем вредных насекомых.  Смертельная  усталость  наваливается  на
меня всей своей тяжестью, я некоторое время лежу, тупо  глядя  в  зловещее
фиолетовое небо. Через час  усталость  сменяется  жаждой  деятельности,  я
приподнимаюсь, вытираю рукавом испачканное лицо и пытаюсь встать.
     - Лежи!
     - Сколько можно лежать, нам пора двигать.
     - Будем лежать, пока не стемнеет. Мы не можем рисковать зря, когда мы
уже здесь.
     - Мне кажется, лучше перебраться в более безопасное место.
     - Теперь самое безопасное место здесь!
     Вот и все. Длинный опять тих и неподвижен. Я тоже. Так проходят часы,
и солнце, наконец, скрывается  за  горизонтом,  изуродованным  развалинами
Мертвого города, уступив  место  первым  двум  лунам.  Длинный  неожиданно
поднимается и всматривается в какие-то развалины в  противоположном  конце
улицы. Несмотря на сгущающиеся сумерки, я тоже замечаю странное движение у
крайнего дома. Над развалинами через равные промежутки времени  взметаются
черные струи то ли газа, то ли жидкости, и  рассыпаются  в  серое  облако,
закрывая обзор дальнего квартала. Какое-то странное, но до ужаса  знакомое
предчувствие вдруг охватило меня, и  я  еще  не  осознавая  смысла  фразы,
бросил Длинному:
     - Через полчаса "фонтан" пересохнет и у нас  будет  15  минут,  чтобы
форсировать ручей.
     - Теперь уже не 15, а 5. 15 минут было двадцать лет  назад.  А  через
год "фонтан" не будет пересыхать вообще.
     Я удивленно взглянул на Длинного.
     - Через год на протяжении десяти лет он будет бить  непрерывно.  Твоя
программа в данном случае устарела, - на лице Длинного мелькнула  зловещая
усмешка, он повернул лицо в мою сторону и,  глядя  сквозь  меня,  спокойно
продолжал. - Этот отрезок пути во мне запрограммирован значительно  лучше,
все выполнено в соответствии с последними данными, - он на мгновение умолк
и продолжал уже совсем тихо, словно мысля вслух. - Но на  последнем  этапе
может сработать только твоя программа, так что с площади Трех  оплавленных
домов основная работа за тобой.
     ...И когда уже защелкнулись замки шлема, он услышал тихий  вкрадчивый
голос: "Опасайся духов и теней!", - и перед глазами поплыли радужные  змеи
кривых - это начался ввод программы.
     - Опасайся духов и теней, - я взглянул на Длинного, он  стоял  плотно
стиснув губы  и  смотрел,  все  смотрел  в  сторону  "фонтана".  Что  это?
Показалось или он действительно что-то сказал?
     - Пора!
     Я это почувствовал и  сам.  И  мы  медленно  двинулись  вперед  вдоль
уцелевшей полоски тротуара навстречу лениво  оседавшему  серому  облаку  у
крайнего дома квартала. Вот вновь взметнулась черная  змея  "фонтана",  но
это был уже не тот напор, было видно, что  "фонтан"  ослабевает,  и  через
два-три извержения пересохнет полностью. За это  время  мы  должны  успеть
подойти к нему как можно ближе...
     Большая  часть  пути  была  уже   пройдена,   когда   Длинный   вдруг
остановился.
     - Что ты там увидал?
     - Ничего особенного, сам посмотри.
     Действительно, ничего особенного я не увидел, просто кромка тротуара,
вдоль которой мы шли, обрывалась и дальше шла черная, изъеденная  красными
язвами ям пустыня. Вполне обычный  пейзаж  Мертвого  города,  эту  гадость
можно встретить здесь на каждом  шагу.  Ничего  особенного,  но  программа
упорно показывала, что тротуар должен тянуться  до  самого  ручья,  и  мне
стало понятно, почему Длинный не проявлял большого желания идти дальше.
     - Вот и первый сюрприз.
     - Да, но не мог же ручей так разлиться, до  сих  пор  такого  еще  не
было.
     - Что-то это не очень  похоже  на  ручей,  посмотри,  сколько  черных
бугров, ручей бы их все смыл. Но в этом есть свой плюс - если ручей  здесь
побывал, то в ямах нет злых луж.
     Впрочем, не все ли равно, у нас ведь нет времени искать другой  путь.
Так что пойдем прямо по траншее, она мне нравится  почему-то  больше,  чем
черные бугры. Как писал профессор Дил: "... тот, кто обладает  необходимой
долей везения...". А уж что касается меня, то в последние 10 лет я  только
этим и обладал.
     - Пошли.
     И Длинный очень  осторожно,  но  не  теряя  ни  секунды  драгоценного
времени, шагнул за  обрыв  тротуара  и  двинулся  вперед  по  зыбкому  дну
новорожденного оврага. Я шел, стараясь точно ступать в его следы,  но  мне
это  удавалось  с  большим  трудом.  Его  длинные  ноги  явно  были  лучше
приспособлены для передвижения по пересеченной местности.
     Когда мы подошли к "фонтану", стало уже совсем темно, и лишь одинокая
третья луна освещала крутой  противоположный  берег  ручья.  "Фонтан"  уже
почти пересох, лишь  изредка  выплевывая  из  своих  недр  жалкие  струйки
плотоядной протоплазмы, но зато ручей был удивительно широким. Я вспомнил,
как меня учил Малин: "Сам ручей не опасен, опасна лишь его ширина, и  если
тебе кажется, что он узок, то значит здесь что-то неладно.  Если  же  тебе
кажется, что он очень широк, то знай, что на самом деле он  еще