маре знатные люди переполнили храм деньгами и землями,
взятыми со всей ойкумены. Когда государь Иршахчан возобновил
древние законы и вернул захваченные земли народу, отменив "твое"
и "мое", храм был, увы, на стороне тех, кто проявил
непочтительность к государю. Государь указал, что храмовые земли
принадлежат ему, как воплощению Шакуника, разорил храмовые
мастерские и пощадил только сокровищницу.
   - А чем занимаются монахи сейчас? - спросил как-то Даттам.
   - Осмысляют сущее и существующее, - ответил Арфарра.
   А Харсома прибавил:
   - Деньги дают в рост.
   Увы! И сказать постыдно, и умолчать нельзя. Казалось бы:
уничтожили в империи торговцев, отменили корыстолюбие, ни один
частный человек не смеет завести себе мастерскую. И что же? Иные
храмы обратили сокровищницы в ссудные кассы, стали вести себя
хуже торговцев. Даже те впадают в соблазн, которым вера
предписывает презирать мирское. А Шакуник - варварский бог, бог
грабежа и богатства. Монахи говорят: Шакуник предшествует
субъекту и объекту, действию и состоянию, различает вещи друг от
друга, придает им смысл и форму, и нет в мире ничего, что было
бы чуждо ему - золото, серебро, камни... И копят, и приумножают,
а золото - проклятая вещь: сколько ни съешь, все мало. А Арфарра
всего этого тогда не замечал.

   * * *

   Государь Иршахчан, как известно, поощрял изобретателей, особенно
искателей золота и вечности. Бесчестные люди, однако, наживались
на страсти Основателя, толпами стекались в столицу. При
испытаниях все шло хорошо: и золото из меди вываривалось, и
новые водоотливные колеса вертелись...
   Однако если общиннику будет в два раза легче поливать, разве он
станет в два раза больше сеять? Нет, он будет в два раза меньше
работать.
   И вот, когда последние проявления непочтительности были
истреблены, инспектор Шайшорда подал доклад. "Нынче в
государстве мир, механизмы же родятся от войны и корысти
отдельных лиц, а рождают народную леность...". В результате
доклада государь изволил запретить недобросовестные изобретения.

   После этого некоторые книги попали в государеву сокровищницу,
как и все редкостное. Однако Даттам и Арфарра, по ходатайству
Харсомы, имели доступ в Небесный Сад. Ходили туда каждый день:
книги - плод проклятый: сколько ни ешь - все голоден.
   Трое друзей были совершенно неразлучны. Ели вместе, спали
вместе, вместе ходили в веселые переулки. Даттаму как-то раз
понравилась барышня Харсомы, тот немедленно уступил ему барышню,
и еще два месяца платил за домик, где она жила. Вообще у Харсомы
денег было удивительно много, гораздо больше, чем полагалось
дальнему родственнику императора.

   * * *

   Как-то Харсома показал Даттаму бумагу о делах, творящихся в
Варнарайне. Сообщалось, что некто Хариз, доверенное лицо
наследника, даром велел цеху кузнецов отделать его новый
загородный дворец, угрожая в противном случае снизить расценки и
довести цех до полной нищеты. А спустя два месяца тот же Хариз
подал заявление о том, что-де баржа, груженная светильниками для
столицы, утопла. Кузнецам из-за этого не выплатили денег за
светильники, а между тем светильники и не думали утопать, - они
были тайно выгружены в одном из поместий наследника, а баржу
затопили пустую, чтобы скрыть казнокрадство. Назывались также
имена девиц, которых Хариз держал у себе на подушке, стращая их
арестом семьи.
   Даттам изумился:
   - Как это к тебе попало?
   Харсома махнул рукой:
   - На жалобном столбе висело... Это правда, что тут написано?
   - Да откуда же я знаю? - изумился Даттам, - хоть писал-то кто?
   - Да дядя твой, голова твоя соленая! Что он за человек? Это
правда, что он поссорился с Харизом из-за взятки? Сам - умелец
все пять пальцев в масле держать... Что это за история с ушками
треножника?
   Но Даттам об ушках треножника ничего не знал.
   Его интересовали лишь механизмы - числа, обросшие плотью. Любил
он их за то, что, если что-то не так, - можно было разобрать на
части и переложить по-правильному. А мир механизмом не был, и
потому Даттама не занимал. Черна ли, бела ли душа правителя -
Даттаму, увы, было все равно. Он думал так: черной ли, белой
краской выкрашу я модель, - разве изменит это свойства и связи?
   - Да не знаю я ничего, - пробормотал Даттам.
   - Ну, - сказал с досадой Харсома, - ты, Датти, право, не
человек, а канарейка, - если тебя не кормить, так с голоду у
корма умрешь! Это правда хоть, что дядя твой очень влиятелен
среди черни? Чуть ли, говорят, не пророк?
   - Да что такое пророк?
   - Если человек лжет другим, а сам про себя все знает, его
называют обманщиком, - пояснил Харсома, - а если он лжет другим
и верит в свою ложь сам, его называют пророком.
   Даттам после этого останавливался у жалобных столбов доклада
нигде не видел.

   * * *

   Даттам сделал механический гравировальный станок и по
рекомендации Харсомы принес его одному человеку. Это оказался
тот самый императорский конюший Арравет, который вместе с
Рехеттой лазил по заброшенным шахтам.
   Арравет обрадовался.
   Конюший Арравет тоже был в некотором роде колдуном: дом, где он
жил, в земляном кадастре значился частью государева парка. А
приглядишься: высятся стены там, где по описи пустошь для
выездки лошадей, резные перила соткутся над призрачным озером...
и я так скажу: если всякая магия, помимо казенных чародеев,
черная, то и это черная магия.
   Арравета называли одним из самых богатых людей империи. Однажды
поймали вора, который показал, что унес у Арравета двадцать
тысяч. Арравет, конечно, отперся: "Я - мелкий чиновник, откуда у
меня такие деньги?" Наутро вора нашли в городской тюрьме
задохнувшимся.
   Арравет стал печатать на станке ходовой товар, - городские
истории и непристойные картинки, причем прямо приспособил под
это официальный цех.
   О том, что количество труда в гравюре теперь уменьшилось, не
доложили, справедливую цену нарушили, деньги разделили между
сообщниками, - разве может все это хорошо кончиться?
   Харсома, увидев картинки, расхохотался, и тут же закричал
Даттаму, что пойдет в веселый дом и не успокоится, пока не
перепробует каждой позиции. Арравет дал Даттаму и Харсоме целую
кучу денег, да-да, прямо-таки мешок. Даттам поблагодарил Харсому
и сказал:
   - Сдается мне, что если бы не ты, я бы ни гроша не получил от
такого человека, как Арравет.

   * * *

   Записные книжки Даттама в это время были наполнены рисунками и
чертежами. В них были военные повозки с приделанными к ним
мельничными крыльями, движимыми ветром, и с хитроумной системой
трансмиссии к колесам; была лодка, в которой весла были заменены
пропеллером, вращаемым двумя лодочниками, мосты, в которых
настил покоился не на сваях, а плавал на бурдюках с воздухом, -
Даттам услышал, что варвары переправлялись через реки на мехах,
и попытался рассчитать количество воздуха и выдерживаемый им
вес; было изображение вечного двигателя со ртутью в семи
подвешенных к колесу мешочках - этот двигатель Даттам срисовал с
манускрипта в Небесной Книге, но двигатель не работал. Была там
и осадная башня с движущимися лестницами-платформами, которые
сами поднимали солдат кверху. Эту башню Даттам придумал сам.
   Больше всего было набросков касательно машины для откачки воды
из глубоких штолен. Арравет часто говорил о том, что такая
машина ему очень нужна, потому что в стране мало железа сверху и
много - внизу. В государственных рудниках воду откачивали с
помощью древнего винта, изобретенного еще десять династий назад.
Этот винт вращает под землей слепой осел или штрафник, а люди
выливают в винт бадейки. Арравет такой винт использовать не мог.
Во-первых, это стоило бы слишком дорого, во-вторых, Арравет и
так боялся ареста, а если спустить сотню неквалифицированных
рабочих под землю, только чтобы они черпали воду - как есть
донесут!
   За два месяца до экзаменов Даттам принес Арравету модель машины
для откачки воды и показал, как та работает.

   * * *

   Несколько раз Харсома приносил к своему другу разные документы.
Требовалось совсем немного - вытравить кислотой имя или цифру, и
вписать другую, или состарить бумагу или шелк до подходящего
возраста. Даттам с досадой спросил:
   - Почему ты не просишь об этом Арфарру? Он знает химию куда
лучше меня!
   - Арфарра прекрасный человек, - ответил Харсома, - но он
способен с этакой бумагой отправиться прямо к "желтым курткам",
да еще и будет всю жизнь гордится своей верностью правопорядку.

   * * *

   За месяц до выпускных экзаменов надежный гость передал Даттаму
письмо от дяди. Отец Даттама умер, и было много хлопот с
виноградником, купленным в Нижнем Городе на имя жены. Харсома
выхлопотал Даттаму отпуск, и тот поехал в Варнарайн, но к его
приезду все уже уладили.
   В эту поездку даже Даттам увидел, что влияние Рехетты сильно
выросло. Так получилось, что он единственный из старшин цехов
осмелился сцепиться со сворой наследника, и от этого имя его
гремело весьма широко. Строгостью своей жизни он вызывал
почитание народа, чем и пользовался для нападок на вышестоящие
власти. Алтари патрона цеха, небесного кузнеца Мереника, стали
появляться в самых разных уголках провинции.
   Несколько гулящих девиц сожгли свои наряды и стали вести святую
жизнь из-за проповедей Рехетты, и в числе их была любовница
наместника; это рассердило наместника до крайности.
   В честь Даттама Рехетта устроил молебен. Закололи барана,
накормили Небесного Кузнеца запахом и огнем, оставшееся съели
сами. Даттам от имени Арравета предложил мастерам из цеха
использовать свой гравировальный станок, но те решительно
воспротивились.
   - И думать не смей об этих станках, - заявил один из мастеров.
Наш цех сейчас враждует с людьми экзарха. Если они прознают об
этих станках, они тут же навяжут их нам, чтобы испортить цену и
прогнать половину мастеров за ненадобностью.
   А дядя Даттама насупился и сказал:
   - Нынче в Варнарайне души чиновников почернели от алчности, а
зубы народа почернели от лотосовых корней. Люди наследника, как
оборотни, пьют кровь народа и сосут его мозг. В почетной охране
наместника - две тысячи головорезов, рыщут по деревням и
понуждают людей усыновлять чиновников... Луга и поля исчезают из
земельных списков, общие амбары пустеют, и народ, будучи не в
состоянии прокормиться, вынужден заниматься торговлей. Скоро в
Варнарайне не останется свободных людей. Увы, страшно подумать,
- что будет после смерти государя?
   И, взяв модель из рук Даттама, спалил ее в жертвенном костре
небесному кузнецу Меренику.
   Вечером дядя спросил племянника:
   - Говорят, в столице ты связался со скверными людьми, которые
делают деньги в обход государства?
   - Я изобретатель, - сказал Даттам, - и если выйдет так, что мои
изобретения нужны только бесам, я буду работать на бесов.

   * * *

   На следующий день Даттам пошел заверить подорожную. Казалось бы
- пустяковое дело, а чиновники в управе вдруг стали кланяться,
как болванчики, и отвели Даттама в кабинет ко второму секретарю
наместника, господину Харизу.
   Ах, какой кабинет был у господина Хариза!
   Яшма тушечницы белая, как бараний жир. Стол в золоте, на стенах
гобелены, на гобеленах красавицы, от которых рушатся царства,
перед гобеленами столик в золоте и нефрите, вино и фрукты,
черепаховая шкатулка с благовониями: все, знаете ли, совершенно
неподобающее чину и присутственному месту. Надо сказать, что
Хариз был тот самый чиновник, который много нажился на
Государевом Дне, но благодаря своей матери-колдунье избегнул
правосудия.
   Сели, стали беседовать. Хариз все знал о Даттаме: поздравил его
с успехами в учении, - будущий, как говорится, опора трона,
слуга народа, - и вдруг вынул из черепаховой шкатулки
часы-яичко.
   - Какую, - говорит, - гадость написали: будто вы эти часы
сделали в насмешку. Мол, епарх отдает деньги в рост. Часы
считают время, а он на времени наживается: и то, и другое
неправильно...
   Даттам побледнел и стал глядеть на гобелены. Говорили, будто
Хариз решает за наместника все дела, городскому судье протоколы
приносит на подпись пачками, а допрашивать любит прямо рядом с
кабинетом, за красавицами, от которых рушатся царства. А
господин Хариз взял персик и стал очищать кожицу. О слушатель!
Разве справедливый человек, когда зубы крестьян почернели от
весенних кореньев, будет есть тепличный персик?
   - А что вы, - спросил секретарь Хариз, - думаете о механизмах
вообще?
   Даттам ответил:
   - Разве можно улучшить совершенное? Государь установил
церемонии, расчислил цены, учредил цеха и села. Если бы
государству требовалось вдвое больше, скажем, фарфоровых ваз, то
людей в фарфоровом цеху было бы вдвое больше, или работали бы
они не треть дня, а две трети. Но государство заботится не о
вещах, а о людях, которые делают вещи. Если ныне удвоить
производительность труда, то куда же деть лишних рабочих?
   - Это похвально, - сказал господин Хариз, - что в таком молодом
возрасте вы думаете лишь о благе ойкумены. Я слыхал, вы
построили водоотливное колесо... А вот епарх вашего цеха и в
самом деле берет взятки. Ах, если бы такой человек, как вы, были
на его месте...
   И господин Хариз любезно протянул очищенный персик юному гостю.
Надо сказать, что никто из мира людей подслушать этого разговора
не мог. Но в левом углу на полке стояли духи-хранители; господин
Хариз побоялся оскорбить небо и потому предложил персик, что на
языке плодов значит "десять тысяч". Но Даттам был непочтителен к
богам и сказал:
   - А сколько получат мастера?
   Господин Хариз удивился:
   - Вы же сами заметили, что они больше трудиться не станут.
   - Я подумаю, - сказал Даттам.
   Тут глаза Хариза стали как дынные семечки.
   - Э, господин студент, что ж думать над очищенным персиком?
Сейчас не съешь - через час испортится.
   Даттаму делать было нечего, он съел персик и откланялся с
подорожной.
   Только ушел - из-за гобелена с красавицами вышла старуха, мать
Хариза. Цоп, - косточку от персика, бросила ее в серебряную
плошку, посмотрела и говорит:
   - В этом юноше три достоинства и один недостаток. Достоинства
таковы: душа у него - пустая: вечно будет желать, чем наполнить.
Любит число и разум: людей жалеть не будет. Таит внутри себя
беса, - вечно, стало быть, будет снаружи... . Недостаток же
один: судьба его - с Рехеттой и твоими врагами. Он в душе решил:
ты его сделаешь епархом цеха, а он тебя обманет...
   А у господина Хариза был близнец, только он сразу после родов
умер. Старуха кликнула близнеца, пошепталась с ним, стукнула в
лоб косточкой от персика:
   - В златом дворце - златой океан, в златом океане - златой
остров, на златом острове - златое дерево, на златом дереве
златые гранаты, в златом гранате - златой баран, в златом баране
- покой и изобилие... Иди к тому океану, принеси мне того
барана. А при входе предъявишь пропуск Даттама.

   * * *

   По приезда Даттама вызвал к себе начальник училища и спросил:
   - Господин студент, отчего вы отлучились накануне экзаменов?
   - Но вы мне предоставили отпуск для устройства домашних дел, -
изумился Даттам.
   Начальник училища выпучил глаза и закричал:
   - Как вы смеете такое говорить! Никакого отпуска предоставлено
не было! Самовольно покинув училище, вы лишили себя права
сдавать экзамены!
   Даттам кинулся к Харсоме. Того не было. Даттам побежал к
Арравету. Арравет принял его в гостиной: шелк, как облачная
пелена, не стены - золотая чешуя, в левом углу сейф - золотой
баран с драконьим глазом. Арравет написал письмо начальнику
училища, запечатал и отдал Даттаму:
   - Этот дурак не знал, кому чинит гадости. Успокойся, завтра же
тебя восстановят!
   Помолчал и добавил:
   - Эти негодяи, приспешники Падашны, думают, что им все
позволено. Но нельзя безнаказанно издеваться над законами судьбы
и природой человека.
   - А в чем природа человека? - спросил Даттам.
   Арравет допил вино, распустил золотой шнурок у шеи:
   - Человеку свойственно стремиться к собственности, и люди
объединились в государство затем, чтоб оно гарантировало каждому
сохранность его имущества.
   Даттам расхохотался.
   - Вы напрасно смеетесь, - сказал с досадой Арравет.
   - Это не я, - возразил Даттам, - это государь Иршахчан смеется.
   Арравет помолчал, вдруг кивнул на барана в углу:
   - Полевка - не мангуста. Наследник Падашна - не Иршахчан. Вот,
допустим, господин Хариз. Кажется - словно чародейством человек
на свободе. Но в столице чародейства давно не бывает. А на самом
деле каждый шаг его известен. И делам наследника опись готова.
   - Да, - сказал Даттам, - уж больно народ на них жалуется.
   Арравет даже рассердился:
   - Народ - это что! и уронят, и наступят... От собачьего лая гора
не обвалится... А вот что в Варнарайне берут - да не дают,
крадут - а не делятся...
   Помолчал, а потом:
   - Законы природы нельзя нарушать вообще:. А законы общества
нельзя нарушать безнаказанно. Можно долго голодать или болеть,
но потом придется выздороветь...
   Вышли в сад. Заколдованный мир: высятся стены там, где по описи
пустошь для выездки лошадей водяные орхидеи струят изысканный
аромат, на воде резной утячий домик... Даттам вздохнул и
спросил:
   - А сколько, господин Арравет, под вашим садом земли?
   Арравет ответил:
   - Вдвое больше, чем под шестидворкой. Целых полторы иршахчановых
горсти.

   * * *

   А пока Арравет и Даттам гуляли по заколдованному саду, в саду
государевом двое стражников близ златого дерева развели костерок
и принялись, чтоб не пропадало время, вощить башмаки. Вот один
из них, молодой и из деревни, обтоптал башмак, поглядел на
дерево и говорит:
   - А чего врут? В гранате, мол, баран, в баране - изобилие. Нет
тут никакого златого барана, один златой гранат.
   - Дурак, - отвечает ему тот, кто постарше, с усами, как у
креветки. Баран - это же символ.
   - Символ чего?
   - Изобилия.
   - А гранат?
   - А гранат - символ барана.
   - Не вижу я барана, - вздохнул деревенский.
   Вот они вощат башмаки и пьют вино, и вдруг деревенский как
закричит:
   - Вот он, баран!
   Однако, то был не баран, а просто соткалось из воды одноногое и
одноглазое - и - ужом по дереву. Усатый стражник онемел, а
деревенский схватился за лук и выпустил одну за другой, по
закону, три гудящие стрелы: с белой полоской, с желтой полоской,
с синей полоской. Злоумышленник вскрикнул и исчез. Подбежали -
нет никого, только валяется персиковая косточка, да пропуск в
сокровищницу, как дынная корка. Креветка подобрал этот пропуск и
вдруг говорит:
   - Да я же этого человека знаю! Как есть колдун.
   А младший пересчитал гранаты и говорит:
   - Гранаты все на месте. А вот интересно знать, можно украсть
барана без граната? Или гранат без барана?

   * * *

   Вечером Даттам вернулся к Арравету. Вошел в аллею: меж резных
окошек свет, на террасах копошатся, как муравьи на кипящем
чайнике, желтые куртки... Даттама притащили в гостиную, там все
вверх дном, сейф в виде золотого барана раскурочен, и лицо у
Арравета, как вареная тыква. Один стражник пригляделся к Даттаму
и вдруг ахнул:
   - Стойте! Это ж колдун! Хотел стащить золотой гранат с дерева
справедливости, да растаял в воздухе. Только с документом чары
ничего не смогли поделать.
   - Ага! - говорит начальник с синей тесьмой. Ясно, откуда у
хозяина столько золота, и кому этот студент таскал гранаты.
   Арравет засмеялся и говорит:
   - Ты еще передо мной поползаешь, желтая крыса. А колдовства не
бывает.
   Начальник ухмыльнулся и говорит:
   - Собирали губкой золотую воду... Стали выжимать, а она пищит:
"Мое, мое..." Откуда ж твое, когда государево?
   Размахнулся и ударил Арравета ногой в живот. Тут за стеной
закричали, - глядь, стражники волокут старшую жену конюшего, -
полосы паневы разошлись, из прически сыпятся шпильки. А за ней -
командир стражи несет восковую куклу в белом нешитом хитоне.
   Командир сел за стол и стал заполнять протокол: колдовали,
наводили порчу на наследника. Женщина