тся
как сумасшедшая, не поймаешь. Она убегает от кошек и пробует  нападать  на
овечек. В лунные ночи ее  любимое  место  прогулок  -  черепичная  кровля.
Мяукать она не умеет и ненавидит крыс. Может часами лежать в засаде  возле
курятника, но ни разу не воспользовалась возможностью совершить убийство.
     Я кормлю ее молоком - это как  будто  ей  всего  полезней.  Она  пьет
молоко  большими  глотками,  всасывая  его  сквозь  свои   зубы   хищника.
Разумеется, она  -  чудесная  забава  для  детей.  Воскресное  утро  время
визитов. Я усаживаюсь  с  этим  маленьким  зверьком  на  коленях,  и  меня
окружают все соседские ребятишки. Мне задают самые  странные  вопросы,  на
которые ни один человек не сумел бы  ответить.  Почему  существует  только
одно такое животное? Почему оно принадлежит мне, а некому-то другому? Было
ли когда-нибудь раньше животное вроде него и что случится, если оно умрет?
Чувствует ли оно себя одиноким? Почему у него нет детей? Как его зовут?  И
так  далее.  Я  не  утруждаю  себя  ответами,  отграничиваясь   тем,   что
демонстрирую свое сокровище. Иногда дети  приносят  своих  кошек,  однажды
даже принесли двух ягнят.  Но  вопреки  их  надеждам  сцена  узнавания  не
состоялась.  Животные  спокойно  глядели  друг  на  друга  своими  глазами
животных и явно воспринимали взаимное существование как некую божественную
данность.
     Сидя у меня на коленях, моя зверушка  не  испытывает  ни  страха,  ни
азарта погони.  Счастливей  всего  она,  когда  прижимается  ко  мне.  Она
привязана к семье, которая ее вырастила. Разумеется, в этом  нет  признака
какой-то  особой  преданности,  это  просто  верный  инстинкт   животного,
которое, имея в мире  бесчисленных  свойственников,  не  имеет  ни  одного
кровного родственника, поэтому опека, которую оно нашло у  нас,  для  него
священна.
     Порой я не в силах удержаться  от  смеха,  когда  она,  принюхиваясь,
вертится вокруг меня, пугается у меня в ногах и не желает от меня отстать.
Не довольствуясь тем, что она овечка и кошка, зверушка  словно  настаивает
на том, что она еще и собака.  Однажды,  когда  я,  как  со  всяким  может
случиться, не видя выхода из своих денежных трудностей и  их  последствий,
решил разом покончить со всем и, сидя у себя в комнате в кресле-качалке  с
моей зверушкой на коленях, случайно опустил глаза, я увидел, что с длинных
усов капают слезы. Были это мои слезы или слезы моей зверушки?  Неужели  у
этой кошки, наряду с душой овечки, еще и самолюбие  человека?  Не  так  уж
много досталось мне от отца, но это  наследство  стоит  того,  что  бы  им
дорожить.
     Моей зверушке свойственна непоседливость  обоих  этих  созданий  -  и
кошки и овечки, - как ни различны они. Поэтому ей вечно не сидится. Иногда
она вскакивает на подлокотник моего кресла, кладет передние  лапы  мне  на
плечо и тычется мордочкой  в  мое  ухо.  Словно  что-то  говорит  мне,  и,
действительно, она потом повертывает голову и смотрит мне в  глаза,  чтобы
проверить, какое впечатление произвело ее сообщение.  И  я  из  любезности
веду себя так, будто понял, и киваю ей. Тогда она  соскакивает  на  пол  и
радостно прыгает вокруг меня. Возможно, что нож мясника  был  бы  для  нее
избавлением, но,  поскольку  это  мое  наследство,  я  должен  ей  в  этом
отказать. И придется ей ждать, пока дыхание само  покинет  ее  тело,  хотя
иногда она смотрит на меня взором, полным человеческого  разума,  призывая
сделать то, о чем думаем мы оба.
     (Франц Кафка. Описание одной битвы.)

     ВЫРАВНИВАТЕЛЬ

     Между годами 1840-м и 1864-м  Отец  Света  (который  также  именуется
Внутреннее  Слово)  сообщил  музыканту  и  педагогу  Якобу   Лорберу   ряд
пространных откровений о жителях, фауне и флоре небесных  тел,  образующих
Солнечную систему. Одним  из  домашних  животных,  сведениями  о  коих  мы
обязаны  этому  откровению,  является  выравниватель,   или   утаптыватель
(Bodendrucker), оказывающий неоценимые услуги на  планете  Мирон,  каковую
нынешний издатель труда Лорбера отождествляет с Нептуном.
     Выравниватель в десять раз крупнее слона, с  которым  очень  схож.  У
него есть хобот, правда коротковатый,  длинные  прямые  клыки,  шкура  его
светло-зеленого  цвета.  Ноги  имеют  форму  конусов   с   очень   широким
основанием, а вершины конусов словно бы вонзены в  туловище.  Этот  топтун
ровняет почву, готовя ее для каменщиков и других строителей. Его  приводят
на ухабистую площадку, и он  обрабатывает  ее  своими  ногами,  хоботом  и
клыками.
     Питается он травами и корнями,  врагов  не  имеет,  кроме  нескольких
видов насекомых.

     ГНОМЫ

     Гномы более древние, чем их название; оно - греческое,  но  греческие
классики его не знали, ибо возникло оно в XVI веке. Этимологи  приписывают
его изобретение  швейцарскому  алхимику  Парацельсу,  в  чьих  трудах  оно
появляется  впервые.  Гномы  -  духи  земли  и  гор.   Народная   фантазия
представляет их в виде бородатых карликов с  грубыми  и  смешными  чертами
лица; одеты они в  узкие  коричневые  кафтанчики  и  монашеские  капюшоны.
Подобно грифам эллинских и восточных поверий  и  германским  драконам,  их
обязанность - охранять потаенные сокровища.
     "Гносис" на  греческом  -  "знание";  есть  гипотеза,  что  Парацельс
изобрел слово "гном", потому что гномы  знают  и  могут  открыть  человеку
точное местонахождение скрытых в земле металлов.

     ГОЛЕМ

     Мы не вправе предположить, что в книге,  продиктованной  божественным
разумом, может быть что-либо  случайное,  даже  число  слов  или  порядок;
именно так мыслили каббалисты и, побуждаемые  жаждой  проникнуть  в  тайны
Господа,  занимались  подсчетом,  комбинированием  и  перестановкою   букв
Священного Писания. В XIII веке  Данте  провозгласил,  что  всякий  пассаж
Библии  имеет  четыре  смысла:  буквальный,  аллегорический,  моральный  и
анагогический. Шотландец Эригена,  более  последовательно  обходившийся  с
понятием божественности,  еще  прежде  того  сказал,  что  смыслы  Писания
бесконечны, как число красок на  павлиньем  хвосте.  Каббалисты  могли  бы
одобрить такое суждение, одной из тайн, которые они искали в  божественных
текстах, было создание органических существ. О демонах  сказано,  что  они
могли создавать тварей крупных и тяжелых, вроде верблюда, но не утонченных
и нежных; раввин Элиезер отрицал,  что  они  способны  создавать  что-либо
меньшее по размеру, чем зерно овса. Человек,  созданный  путем  комбинации
букв, был назван "Голем": само  это  слово  буквально  означает  аморфную,
безжизненную материю.
     В Талмуде ("Санбердин", 65, b) читаем:
     "Если бы праведники захотели создать мир, они смогли бы это  сделать.
Комбинируя буквы непроизносимых имен Бога, Рава сумел создать  человека  и
послать его к Раву Зера. Тот  заговорил  с  Големом,  и  так  как  тот  не
отвечал, раввин приказал:
     Ты - творение волшебства, обратись снова в прах.
     Оба ученых имели обыкновение каждую пятницу изучать Законы Творения и
создавать тут же трехлетнего бычка, которого они и съедали на ужин" [Нечто
похожее  читаем  у  Шопенгауэра:  "На  странице  325  первого  тома  своей
"Zauberbibliothek"  ("Библиотеки  волшебства")   Хорст   излагает   учение
английской визионерки Джейн Лид следующим образом:  Обладающий  магической
силой способен по своей воле направлять и обновлять  царство  минеральное,
царство  растительное  и  царство  животное;  посему  довольно   было   бы
нескольким волшебникам сговориться для того, чтобы все Сотворенное перешло
в состояние райского блаженства" ("О воле и природе", VII).]
     Славу Голема на Западе создал австрийский писатель Густав Мейринк;  в
пятой главе своего фантасмагорического романа "Голем" (1915) он пишет:
     "История эта восходит к XVII  веку.  Восстановив  утраченные  формулы
каббалы, некий раввин [Иегуда  Лев  бен  Безалель]  создал  искусственного
человека - так называемого Голема, - дабы тот звонил в колокола в синагоге
и выполнял тяжелые работы. Однако то не был человек, как все остальные,  в
нем едва теплилась глухая, растительная жизнь. Да и  та  -  лишь  днем,  и
поддерживало ее влияние магических слов на записке, которую ему засовывали
за зубы и  которая  притягивала  из  вселенной  свободные  звездные  токи.
Однажды перед вечерней молитвой раввин  забыл  вытащить  записку  изо  рта
Голема; тот впал в неистовство и побежал по темным  улицам,  убивая  всех,
кто попадался на его пути. В конце  концов  раввин  его  догнал  и  порвал
оживляющую его записку. Голем рухнул наземь. От него осталась лишь  жалкая
глиняная фигурка, которую теперь показывают в пражской синагоге".
     Элеазар де Вормс сохранил формулу, по которой можно  создать  Голема.
Детали этой процедуры занимают двадцать три  столбца  в  томе  ин-фолио  и
требуют знания "алфавита 221 ворот", который  надо  повторять  над  каждым
органом Голема. На лбу у него  надо  начертать  слово  "Эмет",  означающее
"истина". Чтобы уничтожить глиняного человека, достаточно  стереть  первую
букву, останется слово "мет", означающее "мертв".

     ГРИФ

     "Крылатыми чудовищами"  называет  грифов  Геродот,  повествуя  об  их
постоянной войне с Аримаспами; почти столь же неопределенно говорит о  них
Плиний, упоминая о длинных ушах и изогнутом клюве этих "легендарных  птиц"
(X, 70). Пожалуй, самое подробное описание найдем у  предполагаемого  сэра
Джона Мандевиля в главе 85 его знаменитых "Путешествий":
     "Из этой страны (Турции) совершают путешествия в Бактрию,  где  живет
злобный и коварный народ, и в том краю есть деревья,  дающие  шерсть,  как
если бы они были овцами, и из нее делают ткани. Есть в этом краю "ипотаны"
(гиппопотамы), которые живут то на суше, то в воде, они  наполовину  люди,
наполовину  лошади  и  питаются  только  человечиной,  когда  удается   ее
раздобыть. Еще водится в том краю множество грифов, больше, чем  в  других
местах; одни говорят, что у них перед туловища орлиный, а зад  львиный,  и
это верно, они и впрямь так устроены; однако туловище грифа больше  восьми
львов, вместе взятых, и он сильнее сотни орлов.  Гриф,  разумеется,  может
поднять и унести в свое гнездо лошадь с всадником или пару волов, когда их
в одной упряжи выводят в поле, так как когти  на  его  лапах  огромные,  с
туловище вола, из когтей этих изготовляют чаши для питья, а из его ребер -
луки".
     Другой знаменитый путешественник. Марко Поло, слышал  на  Мадагаскаре
рассказы о птице "рок" и сперва думал, что речь идет о ucello  grifone,  о
птице грифе ("Milione", CLXVIII) [прозвание Марко Поло,  когда  он  достиг
богатства,  было  Messer  Milione].  В  средние   века   символика   грифа
противоречива. В одном итальянском  бестиарии  сказано,  что  он  означает
демона; обычно  же  он  -  эмблема  Христа,  так  и  трактует  его  Исидор
Севильский в своих "Этимологиях":  "Христос  есть  лев,  ибо  он  царит  и
обладает могуществом; он орел, ибо после воскресения возносится на небо".
     В XXIX  песне  "Чистилища"  Данте  грезится  триумфальная  колесница,
запряженная грифом; орлиная его часть золотая, львиная  -  белая  с  алым,
дабы,  согласно  комментаторам,  обозначить  человеческую  природу  Христа
[Стихи  эти  напоминают  описание  Жениха  в  "Песне  Песней"   (5:10-II):
"Возлюбленный мой бел и румян... голова его  -  чистое  золото"].  (Белое,
смешанное с красным, дает цвет плоти.)
     Другие полагают, что Данте тут хотел представить символ папы, который
одновременно  священнослужитель  и  царь.  Дидро  в  своей   "Христианской
иконографии" пишет: "Папа, как понтифик или орел,  возносится  к  престолу
Господа, дабы получать его приказания, и, как лев или  царь,  шествует  по
земле могущественно и властно".

     ГАНИЭЛЬ, КАФЗИЭЛЬ, АЗРИЭЛЬ И АНИЭЛЬ

     Иезекиилю  в  Вавилоне  предстало  видение  -  четверо  животных  или
ангелов, "и у каждого четыре лица, и у каждого из  них  четыре  крыла",  и
"подобие лиц их - лице человека и лице льва с правой стороны... а с  левой
стороны лице тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех".  Они  шли,
куда их вел дух, "каждое в ту сторону, которая пред лицом  его",  или  его
четырех лиц, возможно чудесным образом разрастаясь в четырех направлениях.
Четыре колеса, у которых ободья "высоки и  страшны",  шли  за  ангелами  и
"вокруг полны были глаз".
     Воспоминания об Иезекииле вдохновили святого Иоанна,  в  "Откровении"
которого, в главе IV, мы читаем:
     "И пред престолом море  стеклянное,  подобное  кристаллу;  и  посреди
престола и вокруг престола четыре животных,  исполненных  очей  спереди  и
сзади. И первое животное было подобно  льву,  и  второе  животное  подобно
тельцу, и третье животное имело лице, как человек,  и  четвертое  животное
подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело  по  шести  крыл
вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не  имеют  покоя,
взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель,  Который  был,  есть  и
грядет".
     В "Зогаре", или  "Книге  Сияния",  прибавлено,  что  четыре  животных
зовутся Ганиэль, Кафзиэль, Азриэль и Аниэль и что глядят они на Восток, на
Север, на Юг и на Запад.
     Стивенсон задавался вопросом: если такие чудеса есть на Небе, то чего
только  нет  в  Аду!  Из  приведенного  пассажа  "Апокалипсиса"  Честертон
почерпнул свою блестящую метафору ночи:  "чудовище,  состоящее  из  глаз".
Четвероликие ангелы "Книги Иезекииля" названы "гайот" ("живые  существа");
в "Сефер Ецира" они - десять чисел, которые  вместе  с  двадцатью  буквами
алфавита послужили для сотворения нашего мира; согласно  "Зогару",  ангелы
эти спустились с горних высот, увенчанные буквами.
     От четырех ликов "гайот"  евангелисты  позаимствовали  свои  символы:
Матфею достался ангел, иногда в виде бородатого мужчины; Марку - лев; Луке
- бык; Иоанну - орел. Святой  Иероним  в  своем  комментарии  к  Иезекиилю
попытался разумно обосновать эти атрибуты. Он говорит, что Матфею был  дан
ангел (человек), ибо он представил человеческую природу Спасителя; Марку -
лев, ибо он объявил о царском достоинстве  Христа;  Луке  -  бык,  эмблема
жертвенности, ибо он показал священническую  сущность  Христа;  Иоанну  же
орел - за возвышенный полет его веры.
     Немецкий  исследователь,  доктор  Рихард  Хеннинг,  ищет   отдаленный
источник этих эмблем в четырех знаках зодиака, отстоящих один  от  другого
на девяносто градусов. Что до льва и быка,  тут  нет  никаких  трудностей;
ангел отождествляется с Водолеем, у которого  облик  человека,  а  Иоаннов
орел - со  Скорпионом,  но  это  отвергают,  так  как  Скорпион  считается
предвестником зла. Никола де Вор в своем "Астрологическом  словаре"  также
выдвигает эту гипотезу,  замечая,  что  четыре  эти  фигуры  сочетаются  в
сфинксе, у которого может быть человеческая голова, туловище быка, когти и
хвост льва и крылья орла.

     ГИППОГРИФ

     Желая обозначить невозможность или несообразность, Вергилий говорит о
попытке скрестить коня и грифа. Четырьмя столетиями позже его  комментатор
Сервий утверждает, что грифы - это  животные,  у  которых  передняя  часть
туловища орлиная, а задняя - львиная. Чтобы подкрепить  свое  утверждение,
он  прибавляет,  что  они  ненавидят  лошадей...  Со  временем   выражение
"jungentum iam grypes equis" ["скрещивать грифа с лошадьми" (лат.)]  стало
поговоркой; в начале XVI века Лудовико Ариосто  вспомнил  его  и  придумал
гиппогрифа. В грифе  древних  сожительствуют  орел  и  лев;  в  Ариостовом
гиппогрифе - лошадь и гриф, это чудовище,  или  вымысел,  второй  степени.
Пьетро Микелли замечает, что гиппогриф  более  гармоничное  созданье,  чем
крылатая лошадь.
     В  "Неистовом  Роланде"  дано  его  подробное  описание,  словно   бы
предназначенное для некой фантастической зоологии:

                  Не призрачный под магом конь - кобылой
                  На свет рожден, отцом его был гриф;
                  В отца он птицей был ширококрылой, -
                  В отца весь спереди; как тот, ретив;
                  Все остальное, как у матки, было,
                  И назывался конь тот - гиппогриф.
                  Рифейских гор пределы славны ими,
                  Далеко за морями ледяными

     Первое упоминание этого странного животного обманчиво  случайное:  "У
Роны рыцаря увидел я, который остановил крылатого коня".
     В других октавах описаны изумление и страх при  виде  летящего  коня.
Вот знаменитая октава:

                  E vede l'oste e tutta la familia
                  E qui a finestre a qui fuor ne la via,
                  Tener levati al ciel occhi e le cilia,
                  Come l'Eclisse a la Cometa sia,
                  Vede la Donna un'alta maravigia,
                  Che di leggier creduta non sarva,
                  Vede passar un gran destuero alato
                  Che porta in aria un cavagliero armato.
                        [Глядит, - хозяйская семья в мгновенье
                        Сбежавшись, - кто в дверях, кто у окна, -
                        Как будто на комету иль затменье,
                        Взирает на небо, поражена.
                        И видит дева чудное явленье,
                        И верит лишь с трудом глазам она:
                        Конь, видит, в воздухе летит крылатый;
                        Им правит всадник, облаченный в латы.]

     Астольфо, в одной  из  последних  песен,  расседлывает  гиппогрифа  и
отпускает его на волю.

     ДВА ФИЛОСОФСКИХ СУЩЕСТВА

     Проблема происхождения идей пополнила фантастическую  зоологию  двумя
любопытными созданьями. Одно было придумано в середине XVIII века,  второе
- век спустя.
     Первое -  это  чувствующая  статуя  Кондильяка.  Декарт  провозгласил
учение о врожденных идеях; Этьен Бонно  де  Кондильяк,  дабы  опровергнуть
его,  придумал  мраморную  статую,  устроенную  внутри   и   снаружи   как
человеческое  тело  и  обиталище  души,  но  никогда  не  ощущавшую  и  не
мыслившую.   Кондильяк   начинает   с   того,    что    наделяет    статую
одним-единственным чувством - обонянием, быть может  наименее  сложным  из
всех. Запах жасмина становится началом биографии статуи; сперва для нее во
вселенной будет существовать лишь этот запах, точнее, запах этот будет для
нее вселенной, которая мгновение  спустя  станет  запахом  розы,  а  затем
гвоздики. Пусть в сознании статуи будет один-единственный запах - вот  вам
и внимание: пусть запах этот длится, когда  причина,  вызвавшая  его,  уже
исчезла, вот вам память;  пусть  внимание  статуи  сопоставит  впечатление
настоящего  и  впечатление  прошлого,  вот  -  сравнение;   пусть   статуя
почувствует аналогии и различия, это будет  суждение;  пусть  сравнение  и
суждение  повторятся  снова,   вот   вам   размышление;   пусть   приятное
воспоминание будет живее, чем  впечатление  неприятное,  вот  воображение.
Когда уже родились способности понимания, за  ними  возникают  способности
воли: любовь  и  ненависть  (влечение  и  отвращение),  надежда  и  страх.
Сознание того, что пройдены  многие  состояния,  даст  статуе  абстрактное
понятие числа; сознание того, что сейчас пахнет гвоздикой, а прежде  пахло
жасмином, породит понятие "я".
     Затем автор  придаст  своему  гипотетическому  человеку  слух,  вкус,
зрение и, наконец,  осязание.  Это  последнее  чувство  откроет  ему,  что
существует пространство и что в пространстве он облечен  неким  телом;  до
этого этапа звуки, запахи и цвета казались  ему  простыми  вариациями  или
модификациями его сознания.
     Приведенная аллегория называется "Traite des sensations" ["Трактат об
ощущениях"  (франц.)]  и  издана  в  1754  году:  для  этой   заметки   мы
воспользовались  вторым  томом  "Histoire  de  la  Philisophie"  ["История
философии" (франц.)] Брейе.
     Второе существо, порожденное проблемой  познания,  -  "гипотетическое
животное" Лотце. Оно более одиноко, чем