и  супружеские  обязанности  или
нет. Твое положение  сейчас  достаточно  прочное,  и  я  не  должен  был
прикасаться к тебе. Ты неопытна, не умеешь скрывать свои  чувства,  и  у
тебя слишком доброе сердце.
   - Значит, ты беспокоишься о том,  что  к  деловому  соглашению  будут
примешаны мои чувства?
   -  Они  уже  примешаны,  -  сказал  Дориан.  -  Ты  сама  только  что
призналась. Хотя это видно по тому, как ты на меня смотришь.
   "Боже мой, неужели я так несдержанна?"
   Конечно,  в  отличие  от  Женевьевы  и  кузины  Джессики  она  лишена
утонченности, зато у нее оставались еще здравый смысл и  чувство  юмора,
которые пришли ей на помощь.
   - Имеешь в виду, что я похожа на влюбленную школьницу?
   - Да.
   - А чего ты ждал? С твоей-то красотой.
   - Я неизлечимо болен. Мой мозг разрушается, и через несколько месяцев
я стану гниющим трупом.
   - Знаю, но ты еще не безумен, а  если  это  случится,  ты  будешь  не
первым сумасшедшим, с которым  я  имела  дело,  и  уж  точно  не  первым
увиденным мною трупом.
   - Однако ты не выходила за них замуж. И не спала с ними! Проклятие! -
Дориан отшвырнул в сторону одеяло и голым подошел к окну. - Я  не  хотел
быть даже  твоим  пациентом,  а  стал  твоим  любовником.  Ты  поддалась
чувствам, и это ужасно.
   Он бы не счел это ужасным, если мог  видеть  себя  сейчас:  красивый,
высокий и сильный мужчина.
   - Ты же говорил, что провидение никому не обещает вечного счастья,  -
возразила Гвендолин. - И тем более не дает каждому то, чего  он  желает.
Провидение ведь не создало меня мужчиной, чтобы я могла стать врачом.  -
Она подошла к мужу. - Но сейчас я не жалею, что  родилась  женщиной.  Ты
заставил меня радоваться этому, а я достаточно практична  и  эгоистична,
чтобы наслаждаться жизнью пока могу.
   - О, Гвен!
   Да, времени у нее  осталось  не  так  много.  Его  застывшее  лицо  и
отчаяние в голосе сказали ей, что дела обстоят хуже, чем она думала.
   "Но это в будущем", - напомнила себе Гвендолин  и  положила  руку  на
грудь мужа.
   - У нас впереди ночь, - тихо сказала она.
 
*** 
 
   Он заставил ее радоваться тому, что она женщина.
   "У нас впереди ночь", - сказала она.
   Даже святой Петр,  окруженный  мучениками  и  ангелами,  не  смог  бы
устоять перед Гвендолин, а  захлопнув  за  собой  тяжелые  врата  рая  и
схватив ее в объятия, положил бы свое тело и душу (пусть даже вечную) на
то, чтобы сделать ее счастливой.
   Поэтому Дориан отнес свою жену на кровать и занялся  с  ней  любовью,
снова испытывая восторг оттого, что  его  любят,  хотят,  доверяют  ему.
Потом он лежал без сна, держа в объятиях заснувшую графиню  и  не  зная,
жив он или мертв, ибо не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал
такое умиротворение.
   И  только  под  утро  Дориан  осознал   причину   своего   блаженного
спокойствия: ведь никогда в жизни он не сделал  ничего  хорошего  другим
людям. Он лишь представлял, как спасет мать, возьмет на  континент,  где
ей не нужно будет лгать и притворяться. А когда соизволил навестить ее в
Дартмуре, то даже не обратил внимания на ее прозрачные намеки и вернулся
к своей веселой жизни.
   Если бы он понял, остался бы здесь, помог бы отцу ухаживать  за  ней,
они сумели бы обмануть деда и "специалистов" из Лондона. В клинике  тоже
все могло обвернуться  иначе,  ему  надо  было  сыграть  на  дьявольской
гордости деда и его  чувстве  долга.  Раз  мать  в  течение  многих  лет
обманывала старого тирана, то и у него это получилось бы.
   Даже после скандала ему не  следовало  в  приступе  детской  истерики
уезжать из Ронсли-Холла, может,  тогда  он  чего-нибудь  и  добился  бы.
Используя деньги и влияние графа, продолжил  бы,  например,  образование
или занялся бы политикой.
   Все умирают, кто-то раньше, кто-то позже, и нечего  тут  хныкать.  Но
горько прощаться с жизнью, сожалея об упущенных возможностях.
   Именно это и тревожило его последние несколько месяцев.
   Сейчас душа у него спокойна.
   Благодаря жене.
   Он сделал Гвендолин счастливой, заставил простить Господа за то,  что
тот сотворил ее женщиной, а это немалое достижение. Ведь она хочет  быть
врачом и, что не менее важно, использует деньги и влияние  графа  Ронсли
на благие цели.
   "Очень хорошо, - мысленно сказал ей Дориан. - Я не в состоянии выдать
тебе врачебный диплом, но дам то, что могу".
 
*** 
 
   После завтрака он повез жену на болота, куда ездил с  матерью  восемь
лет назад.
   Он помог Гвендолин спешиться, ограничив себя лишь коротким  поцелуем,
отвел к валуну у края тропы. Дориан  положил  на  холодный  камень  свой
сюртук и предложил ей сесть.
   - Прошлой ночью ты сказала, что  я  не  первый  сумасшедший  в  твоей
жизни, - начал он.
   - Именно так, - откликнулась Гвендолин. - Доктор Эвершем, к  которому
перешла практика мистера  Найтли,  особо  интересовался  невралгическими
заболеваниями и несколько раз позволил мне  ассистировать.  Конечно,  не
все  пациенты  были  лишены  разума,  однако  мисс  Вэа   считала   себя
одновременно шестью разными людьми, у  мистера  Бауеза  случались  дикие
приступы, а миссис Пиблз... да покоится ее душа в мире...
   - О деталях расскажешь позже, - прервал ее Дориан. - Я  только  хотел
удостовериться, что понял  тебя  правильно.  Боюсь,  я  был  не  слишком
внимателен. Извини, со времени твоего приезда я постоянно отвлекаюсь.
   - Не говори так! - воскликнула Гвендолин. -  За  исключением  мистера
Эвершема ты единственный мужчина, который воспринимает меня  как  врача.
Ты не смеялся над моим желанием построить  больницу,  тебя  не  испугали
рассказы о вскрытии трупов. - И, помолчав, добавила:
   - Правда, ты  слишком  заботлив,  но  это  благородная  черта  твоего
характера.
   - Слишком заботлив? - повторил Дориан.
   Гвендолин кивнула.
   - Ты хочешь защитить меня от неприятностей. С  одной  стороны,  очень
мило, когда с тобой носятся, а с другой - это слегка раздражает.
   Дориан понимал раздражение  жены.  Гвендолин  не  нравилось,  что  ее
держат в неведении относительно его болезни. Он обращался с  нею  как  с
глупой женщиной, то есть не лучше остальных мужчин.
   - Так я и думал. - Он скрестил руки  за  спиной,  борясь  с  желанием
схватить ее в объятия и проявить "излишнюю заботу". - У тебя медицинский
ум, ты смотришь на вещи иначе, чем мы, неспециалисты. Для тебя болезнь -
объект изучения, а пациенты - источник знаний. Их нездоровье не вызывает
у тебя отвращения, так же как у меня диалоги Цицерона. -  Дориан  слегка
покраснел. - Знаешь, я когда-то считал себя филологом-классиком.
   - Знаю. - В ее зеленых глазах было восхищение. -  Берти  говорил,  ты
шел первым.
   - Да, я не только красивый малый, - усмехнулся Дориан.  -  У  меня  к
тому же есть.., был.., ум. Я  тоже  строил  планы  на  будущее.  Которые
оказались.., не слишком  продуманными,  и  все  закончилось..,  довольно
плачевно.
   Глупо чувствовать неловкость, ведь  он  собрался  рассказать  жене  о
себе. Она должна знать факты,  все  факты,  чтобы  принять  обоснованное
решение о своем будущем. Ее привязанность к нему - лишь слепое увлечение
новобрачной, ответ на телесную страсть, которая влечет их друг к  другу.
Если, узнав обо всем, она захочет уйти, то  сможет  быстро  успокоиться.
Если же предпочтет остаться, то по крайней мере осознанно. Из уважения к
ее характеру и уму он  даст  ей  возможность  сделать  выбор,  а  потом,
согласно ее решению, будет жить.., и умирать.
   - Дориан?
   Как нежно Гвендолин произносит его имя. Он навсегда  запомнит  это..,
во всяком случае, пока работает его мозг.
   Дориан с улыбкой повернулся к жене.
   - Тебе хочется узнать подробности моей болезни,  -  сказал  он.  -  Я
пытался сообразить, с чего начать.
   Восхищение в ее зеленых глазах тут же исчезло,  они  мгновенно  стали
изучающе-внимательными, что так заинтриговало Дориана при первой встрече
с Гвендолин.
   - Спасибо, дорогой. - Голос тоже звучал по-деловому спокойно. -  Если
не возражаешь, мне бы хотелось, чтобы ты начал со своей матери.
 
*** 
 
   После  ужина  Гвендолин  составляла  в  библиотеке  список  книг   по
медицине, которые надо привезти из дома.
   Дориан устроился у камина с томиком стихов.
   Она знала, как ему было трудно говорить  о  прошлом,  но  он  слишком
долго все держал в себе. В таких  случаях  люди,  как  правило,  склонны
преувеличивать масштабы своих проблем, а медицинское невежество  Дориана
лишь усугубило положение.
   Например, описанные им зрительные химеры являлись  обычным  симптомом
при ряде невралгических заболеваний, а вовсе не психическим отклонением,
как думал он. Более того, Дориан не понимал состояния матери и не  знал,
как трудно общаться с психически больными людьми. Не понимал он и  того,
что зачастую врачи только после  смерти  пациента  узнают  о  физическом
поражении мозга. К тому же мистер Борсон вряд ли показал себя достаточно
компетентным в случае миссис Камойз.
   Почувствовав взгляд жены, Дориан поднял голову.
   - Сейчас у тебя вид озабоченного доктора, - сказал  он.  -  Может,  я
бессознательно пускаю изо рта пузыри?
   - Я думала о твоей матери, - призналась Гвендолин. -  О  ее  волосах.
Мне кажется, стрижка была не единственным выходом из положения.
   - Видимо, ничего другого не оставалось, - медленно произнес Дориан. -
По словам отца и дяди, она вырывала их с корнем, даже  не  понимая,  что
это ее  собственные  волосы,  и  принимала  их  за  когти,  воображаемых
демонов. - Гвендолин подошла к мужу  и  погладила  его  по  голове.  Тот
улыбнулся. - Разрешаю тебе  остричь  мои  космы,  Гвен.  Мне  надо  было
сделать это месяц назад.., или к свадьбе.
   - Но я не хочу обрезать твои волосы.
   - Я их отрастил не из-за глупой прихоти. У меня были на  то  причины,
хотя сейчас они кажутся пустяковыми.
   - Наверное, ты сделал это назло деду. Будь он моим  родственником,  я
бы непременно сотворила что-то ему назло. - Гвендолин подумала минуту. -
Я бы надела брюки.
   - О нет, - засмеялся Дориан, - до подобной  наглости  я  не  доходил.
Уехав в Лондон, я боялся, что меня там кто-нибудь узнает и сообщит деду,
а он накажет мою квартирную хозяйку  и  работодателей  за  их  помощь...
врагу.
   Он рассказал жене, как работал с утра до  вечера  в  доках.  Так  вот
откуда его  мускулы,  которые  очень  удивляли  Гвендолин.  Атлетическое
сложение редко встречалось у аристократов, хотя было обычным у рабочих.
   - Эксцентричная, возможно, опасная внешность отпугивала любопытных, -
продолжал Дориан, - и мешала им совать нос в  мои  дела.  А  развлечения
подобного рода были весьма популярны в Дартмуре, по  всяком  случае,  до
последнего времени.
   - Я рада, что ты остался непрактичным и не подстригся  к  свадьбе,  -
призналась Гвендолин. - Черная грива очень подходит к  твоей  экзотичной
внешности. Ты не похож на англичанина,  по  крайней  мере  на  типичного
англичанина.
   Она замолчала и, лукаво поглядывая на мужа, усмехнулась. Тот  схватил
ее за руку, притянул к себе и усадил на колени.
   - Лучше не смейтесь надо мной, доктор Гвендолин, - сурово заметил он.
- Мы, сумасшедшие, этого не любим.
   - Я подумала о Джессике и ее муже, - сказала Гвендолин. -  Дейн  ведь
тоже выглядит необычно. У нас с кузиной, очевидно, сходные вкусы.
   - Безусловно. Ей нравятся великаны, а тебе - сумасшедшие.
   - Я люблю тебя, - ответила Гвендолин, прижимаясь к мужу.
   - Интересно, как ты ухитряешься меня любить? -  рассуждал  Дориан.  -
Прошлым вечером я  разглагольствовал  только  о  болезни  и  сумасшедших
домах, а ты слушала это как стихи и чуть ли не умирала от восторга.
   Жаль, что в моей библиотеке нет медицинских трактатов.
   Если бы я прочел оттуда  пару  абзацев,  ты,  без  сомнения,  тут  же
воспылала бы страстью и начала срывать с меня одежду.
   "Тебе  достаточно  для  этого  просто  сидеть  здесь",   -   подумала
Гвендолин.
   - Тебе это понравилось бы?
   -  Срывание  одежды?  Разумеется.  -  Нагнувшись  к  ее  уху,  Дориан
прошептал:
   - Я ведь психически неуравновешенный.
   Она посмотрела на дверь:
   - А если сюда войдет Хоскинс?
   - Мы сошлемся на новый метод лечения.
   За смешинками в его глазах  уже  проглядывала  необузданная  страсть.
Когда-нибудь, увы, скоро, эта необузданность  станет  опасной..,  может,
смертельно опасной.
   Но она еще успеет подумать об этом в тот злополучный день. А пока она
счастлива в объятиях мужа. Гвендолин прижала его руку к своей груди.
   - Прикоснись ко мне, - прошептала она. - Сделай и меня сумасшедшей.
 
*** 
 
   За завтраком она вдруг увидела, как Дориан мигнул,  помахал  рукой  у
лица и, осознав свой непроизвольный жест, засмеялся:
   - Думаю, это называется рефлексом.
   - Ложись в постель, я дам тебе лауданум, и ты даже  не  почувствуешь,
когда начнется головная боль.
   Дориан безропотно встал из-за стола и прошел следом за ней в спальню.
Помогая ему раздеться, она заметила, что зрение у него в порядке, раз он
безошибочно нашел и ласкал ее  грудь,  пока  Гвендолин  развязывала  ему
галстук.
   - Ты, кажется, в очень  веселом  настроении,  -  сказала  она,  когда
наконец уложила мужа под одеяло. - Не  зная  всех  обстоятельств,  можно
подумать, что милорд таким образом заманивал меня в спальню.
   - Я бы тоже хотел, чтобы это было уловкой,  но  проклятые  штуки  уже
здесь и подмигивают. Ты права, Гвен, на призраков они  не  похожи.  Твое
описание лучше:
   "Как будто натыкаешься на фонарный столб, сначала в глазах звезды,  а
потом возникает боль". Хотелось бы знать, на что я наткнулся.
   Гвендолин знала ответ.
   "Я же говорил, что его надо оберегать  от  нервного  возбуждения",  -
сказал ей Нибонс.
   Он был настоящим врачом, с многолетним опытом, и понимал болезнь, так
как долго лечил мать Дориана.
   "Ты помнишь, что с  ним  произошло,  когда  он  узнал  о  трагедии  в
Ронсли-Холле: три приступа за неделю".
   Вспомнив  вчерашний  разговор  с   мужем,   Гвендолин   почувствовала
угрызения совести.
   - Я знаю, в чем дело, - сказала она. - Я заставила  тебя  говорить  о
самом болезненном в твоей жизни.
   Причем не довольствовалась общей картиной,  а  выпытывала  мельчайшие
подробности, даже  результаты  вскрытия  твоей  матери.  Я  должна  была
сообразить, что для тебя это  слишком  большая  нагрузка.  Как  я  могла
забыть столь  элементарные  вещи?  Удивляюсь,  куда  только  делись  мои
мозги?
   Она привстала, собираясь идти за лекарством, но Дориан удержал ее  за
рукав.
   - А меня удивляет, куда они делись сейчас. Ты все  перепутала,  Гвен.
Вчерашний разговор принес мне только облегчение. Сядь.
   - Я должна принести лауданум.
   - Не нужно. Во всяком  случае,  пока.  Раньше  я  принимал  его  лишь
потому, что не доверял себе. Но я  доверяю  тебе.  Ведь  кажется,  я  не
первый сумасшедший в твоей жизни. Ты сама знаешь, когда меня надо  будет
приводить в бесчувственное состояние.
   - Боль невыносима,  -  возразила  Гвендолин,  -  и  я  не  могу  тебе
позволить терпеть ее. Я обязана что-то  сделать,  Дориан.  -  Когда  тот
закрыл глаза, она с трудом заставила себя говорить спокойно:
   - Боль началась, да?
   - Я не хочу отуплять себя наркотиком, - сказал Дориан.  -  Пусть  моя
голова будет ясной. Даже если я стану физически недееспособным,  у  меня
хотя бы останется возможность соображать. Пока смогу.
   Гвендолин приказала себе забыть о  чувстве  вины,  которое  в  данной
ситуации ему вряд ли поможет.  Она  приехала  сюда  без  особых  надежд,
собираясь изучить заболевание графа Ронсли и  по  возможности  облегчить
его страдания. Она не питала никаких иллюзий. Разве ей под силу исцелить
то, о чем медицинская наука  имела  лишь  смутное  Представление,  и  уж
абсолютно не знала, как это лечить.
   Но она не ожидала, что с первого взгляда полюбит графа Ронсли. Теперь
ей придется жить с этим чувством  всю  жизнь.  Однако  нельзя  позволить
эмоциям руководить собой и искушать бесплодной  надеждой  на  чудо.  Она
должна только слушать мужа, выяснять его потребности  и  по  возможности
удовлетворять их.
   - Ты хочешь думать? - неодобрительно спросила она.
   - Да. О матери и о том, что ты сказала о ней. О моем деде. О  врачах.
О сумасшедшем доме. - Дориан прижал большой палец к виску. - Вряд  ли  у
меня разорвался сосуд, хотя передо мной проходит вся моя  жизнь.  И  она
начинает приобретать смысл.
   Гвендолин безжалостно подавила тревогу.
   - Хорошо, - спокойно произнесла она. - Никаких успокоительных. Вместо
них попробуем стимуляторы.
 
*** 
 
   Гвендолин дала ему кофе. Очень крепкий.
   Спустя два часа, за которые Дориан  выпил  несколько  чашек,  он  уже
чувствовал себя отлично, а Гвендолин смотрела на него как на восставшего
из мертвых. Скрестив руки на груди, она наблюдала за одевающимся  мужем,
и на ее лице было почти комическое выражение тревоги и удивления.
   - Я начинаю подозревать, что ты решила, будто  у  меня  действительно
разорвался сосуд, - усмехнулся Дориан, застегивая брюки.
   - Ничего не понимаю. -  сказала  Гвендолин.  -  Честно  говоря,  я  в
замешательстве. Приступ длился  всего  два  часа.  С  медицинской  точки
зрения в этом нет никакого смысла.
   - Я же говорил тебе, что после четвертой чашки давление  уменьшилось,
словно мою голову  вынули  из  шлема.  Может,  кофе  вымыл  давление  из
организма... - Дориан ухмыльнулся. - ..в ночной горшок.
   - Он действительно обладает  мочегонными  свойствами,  -  подтвердила
Гвендолин.
   - Не сомневаюсь.
   - Но ты не должен был реагировать таким образом, - нахмурилась она. -
Видимо, я не правильно поняла твои слова о результатах  вскрытия  миссис
Камойз, хотя не представляю, как это могло случиться.
   - Что тебя беспокоит? Неужели я бредил,  сам  того  не  замечая?  Или
выказал признаки мании? Разве ощущение радости бытия - опасный  симптом?
Поскольку я нахожусь на  смертном  одре,  Гвен,  расскажи  мне  все  без
утайки.
   Гвендолин позволила себе вздохнуть.
   - Не знаю. Я думала, что расширение кровеносных сосудов и  увеличение
притока  крови  являются  причиной  головной   боли.   Но   чтобы   боль
прекратилась,  сосуды  должны  опять  сжаться,  уменьшив   кровоток,   а
предполагается, что ткани мозга у тебя  повреждены  и  не  способны  так
быстро реагировать.
   Дориан вспомнил ее вчерашний рассказ о деятельности мозга.
   - Понимаю. Ты боишься, что это ненормальное явление  и  его  действие
кратковременно?
   - Не знаю.
   Может, через минуту он упадет замертво? Маловероятно. Никогда еще  он
не чувствовал себя таким бодрым.
   Тем не менее следует подстраховаться.
   Дориан схватил жену в объятия и начал  целовать,  чувствуя,  как  она
всем телом прильнула к нему.
   Это было не совсем то, что он собирался делать. Он хотел лишь дать ей
понять, насколько сильны его чувства, однако начав,  оба  уже  не  могли
остановиться. Вскоре одеж да, которую Дориан только что надел,  валялась
на полу рядом с платьем Гвендолин,  а  он  сам  утонул  в  горячем  море
желания.
   Потом, когда они лежали, прижавшись друг к другу, и Дориан обнаружил,
что еще жив да к тому же находится в здравом  уме,  он  решил  объяснить
жене, что она для него сделала.
   Вчера, рассказывая о своем беспутном прошлом, он ожидал с ее  стороны
презрения, но Гвендолин лишь нетерпеливо отмахнулась,  считая  посещение
шлюх и пьянки обычным мужским занятием.
   Он рассказывал ей  о  том  страшном  и  жалком  существе,  в  которое
превратилась его мать, однако  у  Гвендолин  и  тут  нашлось  логическое
объяснение. "Это как при чахотке. Нельзя  с  уверенностью  сказать,  что
именно супружеская неверность и  необходимость  сохранить  все  в  тайне
спровоцировали нервный срыв. Ее брак  оказался  неудачным.  Но  любовные
связи могли только ослабить эмоциональный стресс  и  замедлить  развитие
болезни, а не наоборот".
   Оставшись с матерью, он только подлил бы масла в  огонь,  потому  что
Амнита по духу