Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
воей каморке на
чердаке; пока в конторе мистер Брэндон услаждался тонким разговором Ганна и
Свигби за вином и трубкой, - Андреа ходил по берегу океана; и, покуда не
промок насквозь, уходился до самой пламенной любви к бедной, всеми гонимой
Каролине, Читатель мог бы увидеть его (если бы ночь не была так темна и не
было слишком уж мокро, чтобы разумный человек захотел выйти из дому ради
такого зрелища),читатель мог бы увидеть, как он влез на прибрежную скалу и
извлек спрятанный на груди медальон, в котором хранился перевязанный
ленточкой локон. С минуту он смотрел на локон ж затем швырнул его прочь, в
черный, кипящий далеко внизу прибой.
- Ничей локон, кроме тваво, Каролина, вовеки не будет покоиться на
ентом сердце! - сказал он и, поцеловав пустой медальон, водворил его на
место. Ветреный юноша, чей это локон он бросил в волны? Сколько раз Андреа
под величайшим секретом показывал эту самую прядь то тому, то другому из
собратьев по кисти и объявлял, что это - волосы одной прелестной испанки,
которую он любит да безумия? Увы! Это было только измышлением его
распаленного ума; каждый из его друзей носил на груди медальон с прядью
волос, и Андреа, до сих пор еще не любивший, срезал сей бесценный залог с
парика обворожительного манекена - с железными прутьями на шарнирах вместо
рук и ног и картонной головой, стоявшего одно время в его студии. Я не
думаю, чтобы художник почувствовал стыд, совершая этот поступок: обладая
пламенным воображением, он и сам уверовал в то, что локон дан ему в залог
прелестной испанкой, и он решился расстаться с ним, лишь уступая более
сильному чувству.
Когда чувство определилось, молодой художник, промокнув до нитки,
вернулся домой; потом ночь напролет читал Байрона; делал наброски и сжигал
их;- писал стихи, обращенные к Каролине, и стирал их безжалостной рзинкой.
Романтику положено не спать всю ночь и мерить шагами комнату; и вы могли бы
увидеть не одно произведение Андреа Фитча с пометкой; "Полночь, 10 марта. А.
Ф.", - и вокруг инициалов лихой завиток его росчерка. Он отнюдь не
огорчился, когда за утренним завтраком дамы сказали ему, что он ужасно как
бледен, - и ответил, прижав руку ко лбу и мрачно тряся головой, что не спал
всю ночь. И тут он испустил глубокий вздох; а мисс Белла с мисс Линдой
переглянулись, как у них было заведено, и захихикали. Он, повторяю, был рад,
что его печаль замечена, и провел без сна еще две-три ночи; но его,
разумеется, еще более порадовало, когда на четвертое утро мистер Брэндон
резким, сердитым голосом крикнул Бекки, чтобы она передала от него поклон
джентльмену на третьем этаже - поклон от мистера Брэндона - и сообщила ему,
что он всю ночь не сомкнул глаз от топота над головой. "Черт возьми! Я
сегодня же съеду, - решительно добавил второй этаж, - если мистер Фитч не
перестанет так шуметь!"
Мистер Фитч достиг "всего и с этого дня стал тих, как мышка; ибо ему
желательно было не только влюбиться, но еще дать всем и каждому уразуметь,
что он влюбился, - а без этого что проку в la belle passion? {Прекрасной
страсти (франц.).}
Он взял теперь в обычай, где бы ни встречал он Каролину, за столом ли
или в коридоре, выкатывать на нее большие свои глаза и испускать
драматический стон. Блюда он оставлял нетронутыми, все только стонал, и
вздыхал, и выкатывал глаза. Миссис Ганн со старшими дочерьми дивились такому
кривлянью: они не допускали мысли, что мужчина может быть настолько глуп,
чтобы влюбиться в Каролину. Когда же эта мысль все-таки пришла им в голову,
она породила бурный смех и восторг; и дамы уже не упускали случая подтрунить
над Каролиной в своей изящной манере. Ганн тоже любил подшутить (за два
десятка лет немало милых шуток сыграл этот почтенный господин в залах
избранных рестораций) и стал называть бедную Каролину "миссис Ф.", и
приговаривал, что вместо "Карри-пари", как он называл ее раньше, он впредь
станет именовать ее "Карри в варе", - и сам смеялся над своим роскошным
каламбуром и сочинил еще много других все в том же роде, каждый раз вгоняя
Каролину в краску.
Девушка, между прочим, страдала от этого вышучивания куда сильней, чем
можно бы подумать. Потому что, когда почтительный страх, внушенный поначалу
бородою Фитча, рассеялся и художник написал с девиц портреты и сделал ряд
рисунков в их альбомах, слушая в нерушимом молчании их шутки и разговоры,
семейство Ганнов пришло к заключению, что жилец их - круглый дурак, и,
сказать по правде, они были недалеки от истины. Во всем, что не касалось его
искусства, Фитч и впрямь был дурак дураком; а так как в живописи Ганны, как
и большинство англичан их круга, были глубоко невежественны, получалось так,
что нередко он за много дней подряд, завтракая и обедая с ними за одним
столом, не произносил ни слова. Они стали смотреть на него с презрением и
жалостью, видя в нем безобидного, доброго человечка, немного помешанного,
стоящего по умственному развитию куда ниже их и терпимого лишь потому, что
он еженедельно вносил в казну Ганнов столько-то шиллингов. Миссис Ганн,
везде и всюду говоря о нем, называла его не иначе, как "мой дурак". Соседи и
дети глазели на него, когда он важно вышагивал по улице; и хотя любой
девице, в том числе и нашей милой Каролине, лестно, если завелся у ней
поклонник, все же такому поклоннику ни одна бы не порадовалась. Барышни
Макарти (после того как обе они поначалу, когда он только что въехал в их
дом, яро принялись за ним охотиться и ссорились из-за него) теперь клялись и
божились, что он форменный шимпанзе; а Каролина с Бекки сошлись на том, что
художник все ж не заслужил такого злого оскорбления.
- Он добрая душа, - сказала Бекки, - даром что тронутый. Знаете, мисс,
он после той давешней истории дал мне полсоверена на новый воротник.
- А... а мистер... а на втором этаже, - спросила Каролина, - ничего не
говорили?
- Как это ничего! Веселый он господин, этот Брэндон, право слово! Когда
я на другое утро подавала ему завтрак, он стал меня расспрашивать о лоцмане
Симсе и что-де Симс, хе-хе, получил с меня за воротник и брошку!
Бекки, надо сказать, очень верно передала свой разговор с мистером
Брэндоном; все происшедшее чрезвычайно его позабавило, и в письме к своему
другу виконту он дал обстоятельный юмористический отчет о нравах и обычаях
туземцев, обитающих на острове Танет.
И вот, когда страсть мистера Фитча достигла полноты развития - то есть
в той мере, в какой она проявляла себя вздохами и влюбленными взглядами, - в
поведении мистера Брэндона проявился дух соперничества, которым недаром
славятся мои соплеменники. Хотя Каролина в тайниках своего глупенького
сердца возвела его в божество, в чудесного сказочного принца, который должен
вызволить ее из горестного плена, она ни разу ни словом ни делом не дала
мистеру Брэндону знать о своей склонности к нему, но, напротив того, с
врожденной скромностью избегала его теперь более старательно, чем раньше. Он
же и вовсе о ней не помышлял. Как мог бы такой Юпитер, как мистер Брэндон, -
С заоблачной вершины своего великосветского Олимпа уронить взор на такое
ничтожное и робкое создание, как бедная маленькая Каролина Ганн? Подумав в
день приезда, что она не лишена приятности, он затем, вплоть до того званого
обеда, не удостоил ее больше ни единого помысла; и только после, обозленный
поведением барышень Макарти, он стал подумывать, что было бы неплохо
пробудить в них ревность и досаду.
"Какие-то грубые твари с дурацкой ухмылкой на рожах и противными своими
кавалерами, со всякими Бобби Смитами и Джекки Джонсами, смеют смотреть на
меня сверху вниз - на меня, на джентльмена и знаменитого mangeur de coeurs
{Сердцееда (франц.).} - на умного, светского человека из благородной семьи!
Вот бы отомстить им! Какую придумать обиду, чтоб она их побольней задела?"
Удивительно, до чего может дойти человек в своей злобе. Дело в том, что
мистер Брэндон уже давно старался нанести девицам злую обиду, потому что с
самого начала, еще на заре их знакомства, как мы с прискорбием должны
признать, у него сложилось твердое намерение погубить одну из них - ту или
другую. И когда благосклонное это намерение разбилось о холодность и
безразличие девиц, он тут же вообразил, что они его жестоко оскорбили, и
стал прикидывать, каким бы способом им отомстить.
Касаться этого предмета следует, конечно, деликатно, так как наш век,
по крайней мере на словах, стал удивительно нравственным и даже слышать не
желает о таких вещах. Но природа человеческая, насколько я мог ее изучить,
не слишком изменилась за одно столетие - со времен, когда Ричардсон писал
свои романы, а Хогарт свои полотна. Развратные Ловласы встречаются,
сударыни, и ныне, как тогда, когда не почиталось зазорным разоблачать
подлецов; а потому мы просим извинить нас за упоминание, что они существуют.
Наши светские повесы еще нередко совершают roueries {Подлость, обман
(франц.).}, подобные той, что задумал мистер Брэндон, и не только что не
видят греха в amourettes {Любовных интрижках (франц.).}, но даже готовы ими
похваляться, особенно если их жертва - девушка простого звания. Если бы
Брэндон преуспел в задуманном, все его друзья (так высоко нравственное
состояние нашей британской молодежи) объявили бы его обаятельным счастливцем
- да и сам он был бы о себе того же мнения; и совесть, я уверен, ни разу ни
одним напоминанием не укорила бы его за совершенный им подлый поступок.
Мужчина разрешил себе эту предельную гнусность - обманывать женщину. Когда
мы примем во внимание, как он пользуется созданными им для себя
привилегиями, пожалуй, и впрямь начнешь сочувствовать поборникам женского
равноправия, указывающим на эту чудовищную несправедливость. Мы читали о
несчастной женщине древних времен, которую набожные фарисеи требовали
немедленно побить камнями; по мы не слышали, чтобы они поднимали вопль
против мужчины, соучастника в ее преступлении. Где был он? Наверно, весело,
с легкой душой, попивал в кругу друзей, угощая собутыльников рассказом о
своей победе.
Итак, почитая себя обиженным, мистер Брэндон жаждал мести. Как ему
отплатить дерзким девчонкам за то, что они пренебрегли его ухаживанием?
"Pardi! {Черт возьми! (франц.).} - сказал он. - Просто, чтоб наказать их
наглость и заносчивость, я готов всерьез приударить за их сестрой".
Все же некоторое время он не снисходил до исполнения своей угрозы.
Такой орел, как Брэндон, не ринется вниз из-за горних своих облаков лишь
затем, чтоб ухватить мелкую мошку и снова взмыть в поднебесье, довольствуясь
столь незавидной добычей. Словом, он ни разу не уделил мисс Каролине хотя бы
мимолетной мысли, пока не развернулись дальнейшие события, побудив великого
человека увидеть в ней предмет, достойный все-таки его внимания.
Бурная страсть, неожиданно проявленная художником Фитчем к бедной
маленькой Каролине, и была тем, что подвигло Брэндона приступить к действию.
"Мой дорогой виконт (писал он тому самому лорду Синкбарзу, к которому
адресовал свое прежнее письмо), пожелайте мне удачи, ибо я вознамерился
через неделю напропалую влюбиться - а любовь не малое развлечение в
приморском городишке зимой.
Я Вам рассказывал о прекрасной Джулиане Ганн и ее семействе. Не помню,
упоминал ли я, что у Джулианы имеются две прекрасные дочери, Розалинда с
Изабеллой; и еще третья, по имени Каролина, менее красивая, чем ее сестры
(те от другого мужа), но все же довольно приятная молодая особа.
Так вот, когда я прибыл сюда, я от нечего делать решил приударить за
двумя более красивыми; и приударил - гулял с ними, говорил им всякие
глупости; проводил долгие скучные вечера с ними и с их маменькой за чашкой
сквернейшего чая: словом, по всей форме вел осаду этих маргетских красавиц,
рассчитывая, что они, по общему для подобных случаев правилу, долго не
устоят.
Как же я обманулся! Жалкая слепота аристократа! (Мистер Брэндон всегда
исходил из предпосылки, что его родовитость и высокое положение в обществе
не подлежат сомнению.) Можете ли Вы поверить, что я, который привык всегда и
всюду прийти, увидеть, победить, - что здесь я потерпел позорное поражение?
Подобно тому как американец Джексон одержал победу над нашими ветеранами
Испанской кампании, так и я, бывалый покоритель континента, был разбит
недостойным противником. Эти бабенки так прочно укрепились в своей пошлости,
что много раз мои атаки бывали постыдно отбиты, и я не мог произвести
впечатления. Мало того, мерзавки открывали бешеный огонь из своих редутов; и
вдобавок подняли против меня весь край. Скажу без околичностей, все их
знакомые пошляки ополчились на меня. Есть тут Боб Смит, торговец
галантереей; Гарри Джонс, содержатель чайной для боксеров; юный Глаубер,
аптекарь; и еще несколько субъектов, которые, как завидят меня, готовы
съесть живьем; и все они но первому зову выйдут в бой за победоносных
амазонок.
Как джентльмену вести успешную борьбу против cette canaille {Этого
сброда (франц.).} - против форменной жакерии? Я уже подумывал об
отступлении. Но отступить мне неудобно по ряду моих особых причин. Уехать в
Лондон я не могу; в Дувре меня знают; в Кентербери на меня, кажется, подано
к взысканию; в Чатеме расквартировано несколько полков - могут узнать, а это
для меня небезопасно. Я вынужден оставаться на месте - на этом распроклятом
месте! - пока надо мной не взойдет более счастливая звезда.
Но я решил хоть как-то использовать свое пребывание здесь; и чтобы
доказать свою настойчивость, я сделаю еще одну попытку - с третьей сестрой,
- да, с третьей, с Золушкой в их семействе, и пусть ее сестрицы crevent
d'envie {Лопнут от зависти (франц.).}. Я замыслил только лишь позабавиться,
- не причиняя зла, - потому что Золушка совсем еще дитя; а я - я ведь самый
безобидный человек на свете, но надо же мне повеселиться. У Золушки, да
будет Вам известно, есть воздыхатель, бородач художник, о котором я Вам
рассказывал в нервом письме. Он с недавних пор воспылал к ней бурной
страстью, и если и раньше он был сумасброд, то сейчас рехнулся вовсе. Горе
тебе, о художник! Делать мне нечего; впереди еще целый пустой месяц; за это
время, помяните мое слово, я вволю посмеюсь над сей художественной бородой.
Не желаете ли получить выдранный из нее добрый клок? Или набитый волосом
диван? Бороды достанет и на это; или Вы предпочтете увидеть образчик золотых
кудрей бедной маленькой Золушки? Только прикажите Вашему покорному слуге.
Жаль, у меня не хватает бумаги, чтобы написать Вам отчет о званом обеде у
Ганнов, на коем я присутствовал, и о сцене, разыгравшейся за столом; и о
том, как Золушку приодела не фея, а милосердная судомойка; и как маменька в
негодовании выгнала дочку из комнаты за то, что она предстала гостям в
наряде, принадлежавшем служанке. Но я не силен в описаниях быта - мое forte
{Здесь: моя сила (итал.).} в другом. После обеда мы пили опорто и
провозглашали тосты. Вот - меню, имена обедавших, их расположение за
столом".
* * *
Перечень блюд и прочее мы приводили выше, так что нет нужды снова
выкладывать их здесь перед читателем.
- Что за человек! - сказал, читая письмо друзьям, юный лорд Синкбарз в
искреннем восторге перед гением своего наставника.
- И подумать только! Ведь такой был книгочей, кончил первым и по
классике и по математике! - воскликнул другой. - Да не студент, а прямо
Чудо-Крайтон!
- А по-моему, честное слово, он позволяет себе лишнее, - сказал третий,
который был моралистом. Но тут как раз из буфетной колледжа принесли в
дымящейся чаше молочный пунш, и веселые друзья взялись за дело.
ГЛАВА V,
которая содержит в себе всяческие любовные переплеты
Барышень Макарти крайне возмутило, что мистер Фитч посмел влюбиться в
их сестру; и жизнь бедной Каролины, как вы понимаете, не стала
сколько-нибудь легче от пробужденной таким образом зависти и злобы. Любовь
мистера Фитча стала для нее источником новых мучений. Мать говорила ей в
насмешку, что так как они оба нищие, то они не могут сделать ничего умней,
как пожениться; и заявила в том же язвительном тоне, что лучшего она и
пожелать не может, чем видеть вокруг себя целый выводок внуков, которые
будут для нее пыткой и обузой, как сейчас ее дочка. Когда намерения молодого
человека стали всем ясны (а ясны они стали в самом скором времени), его едва
не попросили немедленно съехать с квартиры - или, говоря языком мистера
Ганна, чуть не прогнали взашей; к каковой мере, в негодовании возгласил
достойный муж, он прибегнул бы всенепременно. Но его супруга не пожелала
допустить подобной грубости, хотя и она, со своей стороны, выражала
художнику сильнейшее свое презрение. Ибо надобно упомянуть об одном
прискорбном обстоятельстве: незадолго перед тем Фитч по просьбе миссис Ганн
уплатил ей за стол и квартиру не больше и не меньше, как на целый квартал
вперед, и художник имел в руках расписку хозяйки в получении соответствующей
суммы; упоминание жены об этом обстоятельстве заставило Ганна прикусить
язык. Впрочем, точно известно, что сколько бы миссис Ганн ни язвила дочь и
как справедливо ни поносила Фитча за бедность, в душе она была отнюдь не
против их брака. Во-первых, она любила устраивать браки; во-вторых, она была
бы рада хоть как-нибудь сбыть дочку с рук; а в-третьих, у Фитча была богатая
и бездетная тетка - супруга аукциониста; к тому же она слышала, художники
нередко зарабатывают большие деньги, и Фитч, кто его знает, мог оказаться
талантливым художником. Итак, ему позволили остаться в доме на ролях хотя и
не сделавшего предложения, но весьма усердного поклонника; и сколько угодно
вздыхать, и стонать, и писать стихи и портреты своей возлюбленной, и строить
воздушные замки. Наша смиренная Золушка оказалась в довольно сложном
положении: она питает нежное чувство ко второму этажу, обожаема третьим и
должна услужать и тому и другому, кидаясь на каждый звонок; при этом, как
старается она не замечать вздохов и взглядов, которыми дарит ее художник,
так равным образом она приучила себя, бедняжка, к сдержанности и спокойствию
в отношении мистера Брэндона и не позволяет ему проникнуть в тайну,
трепещущую в ее сердечке.
Мне кажется, можно установить как почти неизменное правило, что
большинство романтичных девочек Каролининого возраста лелеют такое же
полурасцветшее чувство, какое вынашивала в себе наша юная героиня; вполне,
конечно, невинное: лелеют и с наслаждением рассказывают о нем по секрету
какой-нибудь confidante {Наперснице (франц.).} на час. А то чего бы ради
сочинялись романы? Напрасно, что ли, читала Каролина о Валанкуре и Эмилии? И
неужели же она не извлекла доброго примера из всех пяти слезоточивых томов,
описывающих любовь девицы Эллен Map и сэра Уильяма Уоллеса? Много раз она
рисовала себе Брэндона в причудливом наряде, какой носил обольстительный
Валанкур; или воображала себя самое прелестной Эллен, повязывающей ленту
вкруг лат своего рыцаря и отправляющей героя в битву. Спору нет, глупенькие
фантазии; но примите в расчет, сударыня, возраст нашей бедной девочки и ее
воспитание; ниоткуда не получила она наставлений, кроме как от этих милых,
доб