Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
воде полно краски! - и прыснула со смеху.
Тут миссис Ганн сразу пришла в себя, вскочила, повела бессмысленным
взором и вышла вон.
- Вы не знаете маму, - сказала мисс Линда, все еще хихикая. - Она
только и делает, что хлопается в обморок.
- Бедняжка! - воскликнул Фитч. - Очень нервная, да?
- О да, очень! - ответила девица, плутовски переглянувшись с мисс
Беллой.
- Бедная женщина! - продолжал художник. - Мне ее жаль от всей души.
Разве не сказал бессмертный эвонский бард, что хуже, чем укусы злой змеи,
детей неблагодарность? А это правда, сударыня, что эта молодая особа бич для
всей семьи?
- Бич? Чепуха! - отрезала мисс Белла. - Господи, мистер Фитч, вы не
знаете маму. На нее иногда находит.
- Так, значит, это все неправда? - воскликнул простодушный Фитч. На что
ни та ни другая девица на словах ничего не ответили, а почему они посмотрели
друг на дружку и расхохотались обе враз, художник понять не умел. Он
удалился, раздумывая о том, что видел и слышал, и, будучи по природе очень
впечатлительным, безоговорочно поверил всем обвинениям, высказанным бедною
милою миссис Ганн, и решил, что ее дочь Каролина ничуть не лучше чем твоя
Регана или Гонерилья.
Однако же пришла пора, когда он уверовал, что она самая чистая, самая
добрая Корделия; и о том, как и почему Фитч изменил свое мнение, мы
расскажем в третьей главе.
ГЛАВА III
Обед не хуже, чем у благородных; и некоторые происшествия в том же
благородном духе
Письмо мистера Брэндона к лорду Синкбарзу произвело, как мы видели,
большое впечатление на семейство Ганнов; впечатление, еще усугубленное
последующим поведением их жильца: потому что, хотя люди, с которыми он здесь
общался, были куда как просты и смешны, они отнюдь не стояли для мистера
Брэндона так низко и не настолько казались смешны, чтобы ему не хотелось
выставлять себя перед ними в самом выгодном свете; и он соответственно,
когда находился в их обществе, напускал на себя самый важный вид и
непрестанно выхвалялся знакомством и дружбой со знатью. Мистер Брэндон и
сам, на свой особый благородный лад, преклонялся перед титулами; в сущности,
гордость его была такой же рабской, высокомерие таким же мелким и угодливым,
как глупый восторг и преклонение бедной миссис Ганн перед всяким, чье имя
пишется с обозначением титула. О вы, свободные, счастливые британцы, какое
вы жалкое, угодливое, раболепное племя!
Читатель, вращаясь в свете, несомненно, встречал немало таких хвастунов
- вполне почтенных людей из среднего сословия, чванливо презирающих свою
среду и увивающихся за особами высшего круга. Это в человеке -
оскорбительное свойство, которого никто из нас простить не может; мы зовем
такого лизоблюдом, прихвостнем, подхалимом, человеком, лишенным достоинства;
мы ненавидим его и громогласно говорим, что презираем. Боюсь, это совсем не
так. Мы завидуем Подхалиму, вот в чем суть; и потому ненавидим его. Если бы
он надоедал нам рассказами о наших знакомцах, о Джонсе и Брауне, его считали
бы просто скучным и терпеливо выслушивали бы его рассказы; но коль скоро он
говорит о милорде и о герцоге, мы ополчаемся на него. Я видел недавно, как в
одной веселой компании на Рассел-сквере вдруг все сделались сразу угрюмы и
немы, потому что какой-то нахальный адвокат громким, пронзительным голосом
стал что-то рассказывать о лорде Таком-то и маркизе Таком-то. И мы все
возненавидели этого адвоката; а я пошел бы на пари, что каждый из
четырнадцати человек, собравшихся вокруг вареной индейки и седла барашка (да
прибавьте еще пироги и прочее от кондитера, что напротив Британского музея),
- я пошел бы, говорю я, на пари, что каждый подумал про себя: "Вот подлец,
чума на него! Он водит знакомство с лордом, а мне за всю-то жизнь едва
довелось поговорить с двумя-тремя". С теми, что выше нас по состоянию, мы
миримся, пожалуйста, - мы искренне их уважаем, смеемся их шуткам, извиняем
их глупости, кротко сносим их дерзость. Но мы не можем простить нашим
равным, если они возносятся над нами. Был у меня приятель, счастливо живший
в Хакни среди друзей и родственников; по родные вдруг все разом отказались
от него, и друзья с ним порвали, и все в один голос сулили ему разорение, -
а все лишь потому, что он завел себе лакея - безобидного, маленького,
краснощекого мальчишку в светлой ливрее табачного цвета, сплошь усаженной
блестящими пуговицами торчком. И могу указать еще на одного человека,
большого человека, литератора, любимца публики, который вдруг из
безвестности поднялся к славе и богатству. Это было преступлением; но он нес
свое возвышение с такою скромностью, что даже собратья по перу не питали к
нему зависти. И вот в один печальный день он завел одноконный выезд; с этого
часа он был обречен.
- Вы видели его новую карету? - говорит Брюзгли.
- Да, - говорит Гавкинс. - Он так возгордился, что, когда едет в своей
карете, не замечает старых друзей.
- Тове скавете, ка'эта! - гнусавит Гундас. - Телевка с осликом! Я
всегда - по его мане'э письма - гово'ил, что из этого че'а'эка вышел бы
очень п'иличный зеленщик.
- Да, в самом деле! - восклицает старый Честенс. - Такая жалость! Он,
мне говорили, крайне расточителен... Здоровье плохое... разорительная
семья... Пишет со дня на день все слабее - только недоставало ему заводить
карету!
Брюзгли, Гавкинс, Гундос, Честенс ненавидят своего собрата. Если бы он
погибал, они были бы к нему добры и справедливы; но он преуспевает - горе
ему!
* * *
Это пустячное отступление на полстраницы или около того, хотя с виду
оно в нашей повести как будто и ни при чем, все же имеет к ней очень близкое
отношение; и сейчас вы узнаете почему.
Скажу без долгих слов, мистер Брэндон так выхвалялся и смотрел с таким
превосходством, что за короткий срок он совершенно опротивел миссис Ганн и
барышням Макарти: они сами были из благородных, и им ничуть не нравился его
обычай то и дело показывать им, что он-де человек более высокого круга.
Мистер Фитч с головой ушел в свое (говоря на его лад) "йискусство" и не
замечал, как Брэндон важничает. Ганн в своей угнетенности совершенно
распластался перед мистером Брэндоном и взирал на него с благоговейным
восторгом. А бедная маленькая Каролина разделяла религию своего отца и к
концу шестой недели пребывания мистера Брэндона в их пансионе уверовала, что
во всем роде человеческом нет джентльмена более совершенного, законченного,
воспитанного и любезного. Ведь бедная девочка до сих пор никогда не видела
ни одного джентльмена и безотчетно всем своим благородным сердцем потянулась
к благородству. Брэндон никогда не обижал ее грубым словом; не оскорблял
жестоким презрением, какое она встречала со стороны матери и сестер; было
что-то спокойное в манере этого человека, отличное от всего, что она видела
раньше среди знакомых своей семьи, а если он разговаривал с нею и другими
тоном превосходства, Каролина полагала, что он и в самом деле выше их, и за
это она восхищалась им и уважала его.
Что получается, когда у неопытной шестнадцатилетней девочки возникают
такие мысли? Что получалось, с тех пор как мир стоит?
Я сказал, что у мисс Каролины не было на свете ни единого друга, кроме
ее отца, но, с вашего разрешения, я здесь позволю себе взять назад эти свои
слова: был у нее друг, несомненно, был - и не кто иной, как честная Бекки,
чумазая судомойка, чье имя уже не раз упоминалось выше. Мисс Каролина,
прожив всю жизнь под тиранией маменьки, усвоила кое-что из ее понятий и
сильно оскорбилась бы, что Бекки назвали ее другом; а все-таки они были
друзьями; и Каролина с большою радостью спускалась из гостиной с ее грозами
в тихую кухню и там изливала очередные свои маленькие горести перед
участливой служанкой.
Когда миссис Ганн с дочерьми отправлялись в гости, Бекки, бывало,
возьмет свою работу и придет составить компанию младшей барышне; и сказать
по правде, не было для них обеих большего удовольствия, как посидеть вот так
среди дня и вместе почитать что-нибудь из драгоценных томов, засаленных, в
переплетах под мрамор, какие миссис Ганн имела обыкновение приносить из
библиотеки. Не один роман прочли они вдвоем от корки до корки. Я так и вижу
их над повестью "Мэнфрон, или Однорукий монах": в комнате темно, улица
утихла, десять часов - высокий, красный фитиль свечи зловеще клонится вниз,
пламя играет бледным отсветом на бледном личике мисс Каролины, читающей
вслух, и зажигает выпученные глаза честной Бекки, которая молча сидит,
уронив свою работу на колени (вот уже час, как она не сделала ни одного
стежка), когда медленно открывается дверца люка и грозный Алонсо, склонясь к
уснувшей Имоинде, вынимает пистолет, взводит курок, смотрит, в порядке ли
заряд, приставляет дуло к уху спящей и... - дром-дорором! - на пол падают
щипцы! Бекки десять минут продержала их в руке, боясь снять нагар со свечи.
Каролина вскакивает и бросает книжку обратно в маменькину корзинку. Это
значит - мадам с дочерьми вернулись из гостей, где два молодых кавалера из
Лондона были так любезны, - ну, право же, настоящие джентльмены!
На сентиментальное, равно как и на страшное, мисс Каролина и кухарка
были очень падки и чуть не выплакали бедные свои глаза над "Тадеушем
Варшавским" и над "Шотландскими вождями". Утвердившись в своей вере на
примерах, почерпнутых из этих поучительных книг, Бекки была убеждена, что ее
молодая хозяйка в один прекрасный день встретится с важным лордом или увезет
ее, как Золушку, блестящий принц, к злой обиде старших ее сестер, которых
Бекки сильно недолюбливала. Поэтому, когда явился новый жилец, одинокий,
загадочный, печальный, элегантный, с романтическим именем Джордж Брэндон,
когда он написал письмо, адресованное лорду, и мисс Каролина вместе с Бекки
изучила надпись на конверте, - они обменялись такими взглядами, что передать
их мог бы нам разве что карандаш Лесли или Маклиза. Очи Бекки загорелись
огнем некоего тайного знания, тогда как Каролина мгновением позже потупила
свои, и вспыхнула, и сказала:
- Чепуха, Бекки!
- Чепуха, по-вашему? - ответила Бекки, ухмыляясь и с торжеством
прищелкивая пальцами. - Карты-то правду сказали, и я знала, что они не врут.
Разве вам не легли три раза подряд король и дама червей? А ну, расскажите
мне, что вы видели во сне в ночь на вторник?
Сна своего мисс Каролина не рассказала, потому что в эту минуту ее
сестры вприпрыжку сбежали вниз по лестнице и принялись рассматривать письмо
жильца. И все же Каролина уходила к себе, сильно призадумавшись; и мистер
Брэндон стал ей видеться с каждым днем все более необычайным и прекрасным.
Между тем как мисс Каролина невинно отдавалась своему влечению к
блистательному съемщику второго этажа, случилось так, что к ней воспылал
романтической страстью наниматель третьего. Изо дня в день на протяжении
двух недель прообедав за одним столом со всем их семейством и проведя немало
вечеров с миссис Ганн и молодыми девицами, мистер Фитч, как ни туго он
соображал, начал понимать, что ежевечерние обвинительные речи против бедной
Каролины не могли соответствовать истине. "Как же так, - раздумывал он про
себя. - Во вторник старая леди сказала, что дочка сведет ее в могилу, потому
что кухарка недоварила картошку. В среду она сказала, что Каролина - убийца,
потому что сама же никак не могла найти свой наперсток. В четверг она
клянется, что Каролина забыла бога, потому что пара старых шелковых чулок
осталась незаштопанной. А этого не может быть, - премудро рассудил Фитч. -
Ни одна девушка не становится убийцей через то, что ее маменька не может
найти свой наперсток. Если женщина колотит взрослую дочку по спине - да еще
при посторонних - за такую мелочь, как пара старых чулок, то, уж конечно,
никак не может быть, чтоб она говорила правду". И первое его впечатление,
враждебное Каролине, постепенно стиралось. Когда же оно стерлось вовсе, его
душой овладела жалость (а мы знаем, чему жалость сродни) и с нею вместе
ненависть к угнетателям милого создания.
В итоге через шесть коротких недель после появления двух джентльменов
список наших главных dramatis personae {Действующих лиц (лат.).} предстает
нам в следующем виде:
Каролина - невинная девушка, влюбленная в Брэндона.
Фитч - знаменитый художник, полувлюбленный в Каролину.
Брэндон - молодой джентльмен, влюбленный в самого себя.
Поначалу мистер Брэндон с редким постоянством сопутствовал барышням
Макарти в их прогулках, и те не без удовольствия принимали его ухаживание;
но он обнаружил, что слишком уж много маргетских кавалеров, заурядных,
некрасивых пошляков, вечно увиваются за его дамами и любезничают с ними
неизмеримо успешней него. На этих господ Брэндон смотрел с превеликим
презрением; они же в ответ ненавидели его от всей души. Вскоре и девицы
пришли к тому же: его надменная манера, хотя вполне свободная и дерзкая, не
была и вполовину так приятна им, как шутки Джонса или веселое дурачество
Смита; и очень скоро сестры дали ему понять, что без него они чувствуют себя
куда лучше.
- Дамы, ваш покорный слуга! - услышал он возглас Боба Смита, когда этот
маленький торговец галантереей подлетел к парадному, откуда они выходили. -
Солнышко пригрело, лавка опустела; если вы на прогулку, я ваш спутник.
И мисс Линда с мисс Беллой с двух сторон взяли под руку мистера Смита и
поплыли по улице.
- Я рад, что с вами нет этого важного господина со стеклянным глазом, -
сказал мистер Смит. - Сроду не видал такой невоспитанной и надменной
скотины.
- Вот именно! - говорит Белла.
- Тише вы! - говорит Линда.
В эту минуту "важный господин со стеклянным глазом" стоял у окна
второго этажа, покуривая свою неизменную сигару, и его монокль был нацелен
на дам, которым он и отвесил нижайший поклон. Можно представить себе, как
они после этого стали ему милы и каким взглядом смерил он мистера Боба
Смита, когда встретил его в следующий раз: у мистера Боба так затрепетало
сердце, что потом весь день не унималось; и он поторопился в город по делам.
Однако потребность общения сильнее даже гордости; и великий мистер
Брэндон временами бывал рад-радешенек спуститься со своей высоты и
пообщаться с вульгарными людьми, в чьем доме" он был жильцом. Но, как мы
говорили, он это делал всегда с видом особого снисхождения, давая
присутствующим понять, какую великую честь он им оказывает.
И вот однажды он был так необычайно любезен, что принял приглашение
первого этажа, переданное ему в коридоре мистером Джеймсом Ганном,
сказавшим, что, мол, больно видеть, как джентльмен ест от субботы до субботы
одни лишь бараньи котлеты; и если мистер Брэндон не против познакомиться с
самым что ни на есть чертовски славным малым, его другом Свигби, человеком,
который держит собственный выезд и имеет на расходы пять сотен в год; и если
его соблазнит сочный кусочек, вырезанный из наилучшего свиного окорока, в
какой когда-либо вонзался нож (хоть не ему бы это говорить!), то они сегодня
обедают ровно в три, и миссис Г. с дочерьми будут весьма польщены, если он
почтит их своим обществом.
Гордеца позабавили обороты речи, к которым прибег мистер Ганн, выполняя
эту миссию, гостеприимства; и в три часа он предстал в задней гостиной,
откуда имел честь повести миссис Ганн (в очаровательном желтом платье из
mousseline de laine {Шерстяного муслина (франц.).}, и к нему огромный
красный тюрбан, ferroniere и пузырек с нюхательной солью, прицепленный на
колечке прямо к жирной и влажной руке) в "контору", где стоял накрытый к
обеду стол. Барышни Макарти были одеты с не меньшим вкусом. Одна села справа
от гостя, другая рядом с жильцом-нахлебником, мистером Фитчем, который в
великолепии своей пышной бороды, сиреневого бархатного жилета,
свеженапомаженных длинных волос, рассеченных пробором точнехонько посередине
и спадавших завитками на воротник, был бы, право же, неотразим, будь этот
воротник хоть немножко, хоть чуть-чуть белее.
Мистер Брэндон тоже надел лучший свой костюм. Сколько бы ни щеголял он
презрением к своим хозяевам, ему хотелось произвести на них самое
благоприятное впечатление, и он не преминул сообщить миссис Ганн, что во
всем мире, кроме него самого, только лорд Такой-то является обладателем
жилета, подобного тому, который так ее восхитил, - ибо миссис Ганн была
чрезвычайно благосклонна и действительно расхвалила жилет, дабы щегольнуть
своим жильцом перед другом и почитателем мастера Ганна, мистером Свигби -
человеком со средствами, который тем не менее был завсегдатаем клуба при
"Сумке Подмастерья".
Об этом клубе гость мистера Ганна мистер Свигби и сам мистер Ганн вели
перед обедом превеселый разговор, наперебой припоминая все шутки обо всех
членах клуба.
Мистер Брэндон, чувствуя себя главной персоной за столом, безудержно
отдался своим наклонностям и нарассказал миссис Ганн всяческих историй о
половине всей английской знати. Миссис Ганн со знанием дела толковала про
оперный театр; и объявила, что считает Тальони лучшей в мире певицей.
- Мистер... э... Свигби, вы когда-нибудь видели, как танцует Лаблаш? -
спросил мистер Брэндон у джентльмена, которому его представили по всей
форме.
- Где, в Воксхолле, что ли? - сказал Свигби, только что вернувшийся из
поездки в Лондон.
- Да, на канате. Удивительный артист!
На что мистер Ганн рассказал, как он был однажды в Воксхолле, когда в
Лондоне чествовали иностранных принцев; а мадам высказала свое веское мнение
и о них. Потом разговор перешел на фейерверки и ромовый пунш; причем мистер
Брэндон уверял девиц, что Воксхолл - это самое аристократическое место, и
добавил, что почел бы за честь потанцевать там с ними кадриль. Словом,
Брэндон пустился в такую тонкую иронию, что за столом ни одна душа его не
понимала.
Стол, согласно плану, посланному позже милорду Синкбарзу, выглядел так:
Мисс Каролина Мистер Фитч Мисс Л. Макарти
-----------
1 |картофель| 3
--------------------------------------------------------------
Мистер | Жареный сви- Три кусочка Отварная | Миссис
Джеймс | ной окорок с сельдерея в треска, а затем | Джеймс
Ганн. | луком и шал- стакане. баранье рагу. | Ганн.
| феем. |
--------------------------------------------------------------
2 | капуста | 4
-----------
Мистер Свигби Мисс Мистер Брэндон
Б. Макарти
"1" и "2" - это кувшины с портером; "3" - кварта эля: любимый напиток
миссис Ганн; "4" - бутылка отличного золотистого хереса - благодатный дар
виноградной лозы, купленный мистером Ганном в "Сумке Подмастерья" за один
шиллинг девять пенсов.
Мистер Ганн. Отведайте этого хереса, сэр. Пью ваше здоровье и весь к
вашим услугам, сэр. Это вино, сэр, уступил мне в виде особого одолжения
мой... гм!.. поставщик, который уделяет его своим клиентам только в
небольших количествах и ввозит его, сэр, прямо из... гм... из...
Мистер Брэндон. Из Хереса,