Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
по квартирам. Весь класс будет конверты разносить.
В меня будто выстрелили... Смотрю на него, дух перевести не могу.
Н„бо пересохло, коленки ослабли... Мы впились глазами друг в друга,
как током пронзенные. Вижу, как его радость сменилась испугом, изумле-
нием. Мне слышалось не "почта и конверты", а сообщение о сожжении всех
мальчиков на костре.
- Почту? Какую почту? Ни в коем случае! - Села на стул и закрыла
лицо руками.
- Ладно, ладно! Не буду, не буду...
Как я тогда посмела не воспринять, не поддержать его! Я, такая ар-
тельская, работящая, вдруг испугалась, воспротивилась, запретила. Нев-
попад запретила. Пресекла то, что надо было поощрить. Не сосредоточи-
лась, не потрудилась разобраться. Перед сном гладила его спину - слава
Богу, не дала, не пустила: "Спи, детка, проживем и без почты..."
Потекла жизнь дальше. Моя опека крепчала: сынок сыт, обут, одет.
Остальное ясно, как день,- приучайся к труду. "Ты моя, я твой" - из-
любленный девиз сына. С детства и навсегда.
С годами и "тыльную" часть жизни каждого знали. Моя битва за жизнь,
за искусство, его две женитьбы и пробы стать актером не лишили нас не-
рушимого сосуществования.
Теперь вот непрестанно является личико второклассника, все слышу
его известие о почте. Как укор, как удар в сердце. Как показатель нев-
нимания матери.
Сижу как-то у телевизора и смотрю рассказ-интервью матери Василия
Шукшина. Крепкое русское лицо пожилой женщины безучастно. Монотонно,
едва шевеля губами, она вспоминает лютое горе и тяжелую жизнь, разго-
вор с Васей, еще мальчиком. "Нарядили его водовозом. Хлеб не на что
было покупать. Вся семья надрывалась от зари до зари, но денег не хва-
тало... Трусится, но не возражает. "Бочка высоко, сынок..." "Мам, как
дырку достать?" "На колесо, Васенька, станешь... Ох, ведро тяжелое!"
"Ничего, мам, я буду набирать по полведерка". "Правильно, сынок...
Жаль было его. Худой, маленький, десятый годок пошел... Не на смерть
же, думаю..."
Она разрешила, а я нет. Пока ребенок дышит кожей матери, можно нап-
равить его, куда твоей душеньке угодно. Я это не принимала во внима-
ние. Меня же никто не направлял! Это не совсем так. В селе упрощенная
схема жизни: не работать - срам. Вот дом твой, вот работающие с детс-
тва люди, игры на поляне, тут тебе песни, сказки, привозное кино и
парное молоко на ночь. Десятый класс я заканчивала в городе Ейске. Ма-
ма не ленилась проследить, с кем я пришла после танцев и во сколько.
Могла и опозорить. "Ах ты, чертова сволочь - по химии двойка, а ты тут
с морячками хаханьки справляешь!" Только стук начищенных ботинок по
камням мостовой остается от новоявленного кавалера... А жернова боль-
шого города сильнее человека. По Москве и ходить нужно по-другому. Тут
сам по себе не заладится человек.
Помню, горели леса Подмосковья. Долго горели. "Это туман или дым?"
н с испугом выходили москвичи на балконы. "Дым, дым!" Какие только со-
общения не витали по радио и в устных рассказах. Тушили пожар все, кто
мог. Торф предательски тлел под толщей земли. Однажды полный солдат
грузовик заехал на поляну и тут же, окруженный дымом и огнем, стал
оседать в тартарары. Крики солдат, взмахи рук! Тщетно... Грузовик все
погружается в кромешный жар. Спасатели, пожарные мечутся. Солдатики
кто окаменел, кто волосы на себе рвет, по земле катается. Кричат в
агонии, помощи просят, спасатели им в глаза смотрят... А помочь не мо-
гут. Ни достать, ни кинуть что-нибудь. Ничего сделать нельзя... Я ос-
талась на твердой почве. Не катаюсь по земле...
Я крепко ухватилась за кровать, на которой лежит мой сын. Он скри-
пит зубами, стонет, мучается. "Чем тебе помочь, детка моя?" Хочется
приголубить его, взять на руки, походить по комнате, как тогда, когда
он маленьким болел. Теперь на руки не возьмешь. Большой - на всю длину
кровати. Хочется погладить, приласкать, но взрослого сына погладить и
приласкать непросто. Помощи не просит...
- Мам, похорони меня в Павловском Посаде.
- Ой, что ты!.. Что ты говоришь?
- Потерпи.
Я чмокнула его волосатую ногу возле щиколотки, горько завыла.
- Потерплю, потерплю, потерпим... Бывают же промежутки.
- Больше не будет, мама. Выхода нет... Ты моя, я твой...
К рассвету он примолк.
Я на раскладушечке неподалеку, смотрю: подымается одеяло от его ды-
хания или нет? Решила не жить. Как и зачем жить без него? Потом заора-
ла на всю ивановскую, вызывая "скорую". Быстро приехали по знакомому
уже адресу. Вставили ему в рот трубочку, она ритмично свистела. Дышит.
Теплый. Живой... Мчимся по Москве.
Когда вносили в реанимацию, я в последний раз увидела его ступни,
узнала бы из тысячи... Помню, грудью кормлю его, держу его ножку и ду-
маю: запомню - поперек ладони в аккурат вмещалась его ступня - от
пальчика до пяточки... В коридоре холодно, лампочка висит где-то высо-
ко. Темно, неуютно. У входа в реанимацию, откуда доносится свист, его
свист, стоит лавка. Я иссякла. Прилегла и подложила ладонь под щеку.
"Зачем мы здесь, сыночек?.." Маленьким был, соску не взял, выплюнул. Я
сокрушалась, видя, что с соской дети спокойнее. Тогда выплюнул, а сей-
час вставили насильно. И я, не дыша, молю Бога, чтоб этот свист не
смолк.
...Позвали меня давно-давно в съемочную группу фильма "Комиссар" на
собеседование. По пути домой я вспоминала встречу, сценарий и изуми-
лась фамилии режиссера - Аскольдов, забавно... "Аскольдова могила".
Может, это рок? Может быть, на съемках боев меня конь забьет...
Оставила своего красивого душевного мальчика-подростка на чужую
тетку, обеспечила разными "пряниками" - и на четыре месяца в киноэкс-
педицию под Херсон. С картиной не ладилось: режиссеру преднамеренно не
создавали условий для съемки, мучили, издевались. Приезжал директор
студии, съемку приостанавливали. Режиссер, человек интеллигентный,
внимательный, предлагал мне не раз:
- Может быть, съездите домой, пока есть пауза?..
- Нет, нет, что вы!
Я скрытно жалела его и картину.
Потом его судили. Уволили из штата студии. Дело-то какое вытащили!
Лошадей много снимали. Конюшня была за двадцать километров от нашего
пристанища. Два конюха-алкоголика не подковывали коней. Их было много,
а значит, и на пропой хватало с лихвой. Стертые копыта от беспрерывных
скачек приводили в конце концов к выбраковыванию. Убыток колоссальный.
Свалили эту беду на режиссера. Владимир Басов, Ролан Быков и я акку-
ратно ездили на суд... Додумались все же адвокаты до того, что коней
подковывать режиссер не должен был. Картину, еще не озвученную, поло-
жили на двадцать лет на полку. И в картине боль, и сына вспоминать бы-
ло тяжело. Не ехала я к нему. Ну что стоило вырваться на два дня...
Старалась не вспоминать его, ни лица, ни пальцев, ни голоса. Бывало,
едва сдерживалась, чтоб не бросить все и съездить. Как-нибудь доведу
съемки до конца, а там и радость моя - сын...
Вот как раз в эти четыре месяца его и "схватили". Вернулась - он в
больнице... Помчалась туда. Он был веселый и виноватый. Признался в
том, что Сашка Берлога принес пиво и "колеса" (таблетки). Пылко заве-
рил меня, что это больше не повторится. Я поверила. Хотела поверить и
поверила. Волнение не покидало меня и дома. Я незаметно смотрела на
него и недоумевала, как он произнес "пиво и колеса", такие чуждые сло-
ва, с пониманием дела...
Долго потом он не виделся с теми дружками. Призвали в армию. Появи-
лась надежда: время, режим службы, он окончательно забудет о прошлом.
Вернулся из армии, и, не объяснившись с ним, я поняла - он прячет от
меня вторую жизнь... "Хоть бы нечасто, хоть бы как раньше",- молила
судьбу. Ходил на студию, ездил с театром по городам... Еще не дошло до
окончательной апатии. Спустя какое-то время я молила о другом: "На
этот раз пауза длиннее, теперь уже, наверное, навсегда. Хоть бы нав-
сегда..."
- Да, мама, все! Сам себе противен...
Снова надежда - отдых душе. Жены пугались его "странных" дней и
уходили. Тем более ни "мерседеса", ни "видюшника", ни светской жиз-
ни...
- Здравствуй! - эхом под сводами старинного коридора прозвучал зна-
комый голос.
- Здравствуй.- Привстав, взглянула на поздоровавшегося.
Это отец его пришел. Я закрыла лицо руками и разрыдалась. Плакать
на его плече не пристало: мы уже давным-давно не жили вместе. Как ока-
залось, ни на его плече, ни на своей подушке не выплачешься за всю ос-
тавшуюся жизнь...
САША
Когда в теплую городскую квартиру втаскивают срубленную елку, в дом
входят лес, небо, морозный воздух. Человек рад встретить Новый год
возле наряженного чуда. Елочка смирно служит хозяевам. Ей, может быть,
не нравится прикасаться к тюлевым занавескам и к полированной мебели,
но она помалкивает. Вошедшая в дом зеленая красавица явилась от земли,
дороги - оттуда, где начинается все и вся.
Вот так же откуда-то "оттуда", где лес, дорога, песни, колоски хле-
ба, явилась Саша Порогова и предстала перед экзаменационной комиссией
актерского факультета Института кинематографии. "Не звали? А я тут",-
словно хотела сказать. Дыхание не унять, волнение тоже. Будто от само-
го села Шураново бегом бежала.
С улыбкой, готовая выполнить любое задание, Саша никак не могла
справиться с волнением.
- Что вы будете читать, девушка?
- Читать? - изумленно спросила она.- Ничего!
- Как? Вы не подготовились?
- Ну...
- Приехали издалека...
- Да вы не переживайте!
- Вы хотите поступать на актерский факультет?
Глаза Саши загорелись, она ждала подсказки...
- Давайте я лучше спою вам!
- Спойте,- согласилась комиссия, стараясь не спугнуть присевшую пе-
ред ними редкую птицу.
Саша обрадовалась, улыбнулась, обнажив белые ровные зубы, приподня-
ла брови. Потом приложила ладонь к правой щеке и, чуть склонив голову,
запела... Поначалу деликатно, зная, что ее голос тут не поместится, а
потом - была ни была! "Хазбулат удалой, бедна сакля твоя..." Низкий
тембр ее голоса всех заворожил. На второй песне неожиданно голос
взмыл, она запела колоратурным сопрано.
Саша поправляла платье, чтоб вырез был в середине. Платье из тем-
но-зеленого трикотажа, явно с чужого плеча. Поясочек "не отсюда", спе-
реди завязан на бантик, подчеркивая тонкую талию, высокую грудь. Русые
косы, собольи брови, дымчатые глаза. Красавица без косметики. Лицо
подкрашено природой и молодостью. "Вы слышали?" "Видели?" "Уму непос-
тижимо!" - понеслось по институту.
"Может быть, пойдешь учиться петь?" "Нет. Я сперва буду играть, а
потом петь..." Горячо и старательно принялась учиться Саша по всем
предметам, особенно по мастерству актера.
На актерском факультете есть любимые амплуа и нелюбимые. Саша ски-
сала, когда нужно было надевать кринолины и в угоду программе быть
светской дамой, да еще страдать, кричать и думать на "ихнем" языке.
Отделавшись, она ныряла к своим героям. Бить кулаком по подошве ботин-
ка, возмущаться тем, что простому человеку можно и ненастоящую кожу
поставить, шепелявить и не выговаривать букву "эр". На очередном экза-
мене комиссия валялась от смеха. Иногда вырывались краткие аплодисмен-
ты, что не разрешалось. А как в спектакле "20 лет спустя" Михаила
Светлова исполняла Тоську! Сцена с типографским наборщиком. Первый
комсомольский журнал. Это очень красиво: "Ю-ный про-ле-та-рий",- пояс-
няла она нараспев. Точным жестом показывала, каким должен быть заголо-
вок.
Саша училась с душой, с полной отдачей. Радовалась, что не только в
селе Шураново, но и в "Поднятой целине" и в "Молодой гвардии" - все
люди, люди - настоящие! Они могут и последним куском поделиться, и по-
мочь, если надо, и спеть песню навзрыд.
"Саша, Саша! Потише, уймись!" - учили ее педагоги. А Саша уж если
захохочет, то слышно далеко. "Ну и что? Дите с голосом родилось",- го-
ворил преподаватель физкультуры. Она приложит ладонь ко рту и начинает
смеяться тихо. А то, бывало, как прыснет, скривит лицо, так засмеются
и те, которые даже не знали, в чем дело. Много ли надо тому, кто смеш-
лив, и тому, кто
(Ростислав Васильевич). По всем предметам у нее пятерки. Все прочи-
тано, усвоено, но посмеяться - хлебом не корми! Мы просили пересказать
тот или иной обязательный по общеобразовательной программе роман. Она
садилась и рассказывала. Шли и сдавали экзамены, кто на тройку, а кто
и на четверку. Сильный голос не соответствовал ее лирической внешнос-
ти, шаловливости. Мы беспрестанно заводили ее в свободную аудиторию,
просили спеть. Она не отказывала - пела и пела. Меня Саша полюбила,
урывками заглядывала в нашу аудиторию и, подморгнув, вызывала в кори-
дор на перерыв.
Никто из нас не был еще влюблен: так, поцеловывались с мальчишками
по темным углам - и все. Ребята с вечера дружбу предлагали, к утру мы
им готовили ответы. Через сутки без обид и выяснений альянсы рушились.
До серьезного дело не доходило - зачем? И так хорошо. Главное - блес-
нуть по основному предмету - мастерству актера. И педагог похлопает по
плечу, и мальчик какой-нибудь в столовую пригласит или место займет в
просмотровом зале, где фильмы показывали по программе.
Саша как-то надела ветхое тряпье старухи и так произнесла монолог
на экзамене, что до слез всех довела. Спектакль этот пошел в защиту
диплома. Саша утвердилась в амплуа драматической актрисы. Ей нравился
также спектакль "Гибель надежды" Гейерманса. Играла рыбачку, которая
вечно ждет своего мужа, братьев, отца.
- Вот тебе и иностранная пьеса.
- Ну и что?
- Ты ведь шарахаешься от всего иностранного.
- Это не иностранная. Это наша!
По предмету "художественное слово" педагог поручил ей парный отры-
вок из чеховской классики.
- Пускай другие про Лужки орут! "Воловьи лужки наши, Воловьи лужки
наши!" - завизжала Саша с гримасой избалованной невесты.
- Вон! - гаркнул педагог.
- Слава тебе, Господи!..- Она послала воздушный поцелуй сидящим, а
в коридоре заорала: - Шумел камыш, деревья гнулись...
Коса на камень...
Не простила Саша преподавателю по художественному слову, когда он
предложил ей кусок из "Плача Ярославны".
- Нудно, мне не нравится.
- Поезжай в колхоз. Из тебя получится хороший бригадир.
- До хорошего бригадира надо еще покорячиться как следует... Поня-
ли?
Потом с удовольствием надела дерюгу рыбачки и стала метаться по во-
ображаемому берегу моря...
- Пороговой надо прочистить мозги! - заявил заведующий кафедрой.н
Надо проработать ее на общефакультетском собрании.
Так и сделали.
Весь факультет явился на суд Пороговой.
- Видите ли, все ей дозволено!
Она оправдывала свою двойку по марксизму-ленинизму: не люблю, мол,
Карла Маркса.
- Сначала надо знать его, а потом любить или не любить! - кричала
ассистент преподавателя.
Саша перепугалась. Опустила голову, слушает внимательно. Вынесли
строгий выговор. Но прошло немного времени, и она уселась внизу в ки-
оске сигареты продавать, газировку. Торговала в очередь со старым де-
дом Ваней. Тот отпускал ее на важные, по ее разумению, предметы.
- Что ты здесь делаешь, Саша? - изумился как-то педагог.
- Богатею, милые мои, кушать-то надо...
По двум спектаклям мы получили высокие оценки и были приняты в Те-
атр киноактера. В театр-то нас взяли, а ролей - никаких, началась по-
лоса застоя в нашей жизни. Саша, как штык, была с утра на репетиции,
хоть и не занята в выпускаемых спектаклях: "Молодая гвардия", "Три
солдата", "Машенька"... Решила самостоятельно приготовить роль Любки
Шевцовой. Я мизансцены показываю, за всех персонажей подыгрываю. Ее
работа понравилась, но... Ведь фильм уже был. Зритель, конечно, поку-
пал билеты на нас - тех исполнителей, которых он знал по кино. Спек-
такль продолжал жизнь фильма "Молодая гвардия" при полных аншлагах.
Новую Любу Шевцову зритель не очень-то жаловал.
И вот появляется в нашем театре знаменитый талантливый режиссер
Алексей Денисович Дикий, чтоб поставить спектакль по пьесе А. Островс-
кого "Бедность не порок". Вывесили список назначенных на те или иные
роли, и Саша, не увидев своей фамилии, выскочила вон, чтоб не показать
своих слез. С издевкой над собой и судьбой она подала заявку на эпизо-
дическую роль придурковатой старухи. Таким образом она нашла способ,
чтоб внимать Островскому и Дикому. Репетиции для всех были чудом.
Смотрели все - и не занятые в спектакле: "Островского хотя бы послу-
шать, и то - радость". Саша зажглась спектаклем, влюбилась в Алексея
Денисовича, а уж своей старухой уложила всех наповал. Придумала гово-
рить низким голосом, сначала завывая, с протяжкой: "А-а-а",
"а-га-а-а",- потом отмахивать рукой несуществующего проказника, кото-
рый якобы норовил ухватить ее сзади или из-за пазухи что-то выта-
щить...
Островский не нарушался, а зал хохотал. "А-а-э-кхэ, кхэ",- и погро-
зит пальцем зрителям, когда те гудят от смеха. Постоит, посмотрит, по-
дождет, пока утихнут... Иногда этот номер не проходил - гудели долго.
Тогда она садилась за стол. Сидит, степенно чай из блюдечка пьет, пока
другие актеры "берут зал на себя", но перед своей репликой заготавли-
вает "вступительную" краску: как прыснет, заквакает, изображая смех,
аж чертям тошно. Однажды вдруг замерла и стала глядеть, не моргая, на
исполнителя главной роли. Актер растерялся, подумал, что реплику за-
был... Тогда она внезапно схватила его за ботинок и, разогнувшись,
снова смотрит на него. Зал реагировал бурно, актер ушел в глубь сцены,
чтобы скрыть давящий его смех. Саша с удивлением и назиданием посмот-
рела на зал: дескать, в чем дело?
Боже сохрани, чтоб она помешала другим исполнителям или вышла за
рамки спектакля. Режиссер одобрял эксперимент, и она резвилась, как
хотела. А чего? У автора написано: придурковатая старушонка. Мы были
приятной массовочкой - пели и танцевали в русских сарафанах вокруг не-
весты. Освободившись, поджидали Сашины проделки. Видавший виды Алексей
Денисович Дикий смотрел на Сашу с изумлением. На ее выходки он не хо-
хотал, как все, а, опустив глаза, размышлял. Наверное, о ее таланте.
Но вот настал момент усомниться в отсутствии нечистой силы и проделок
дьявола. Известный кинорежиссер, как это иногда делалось, прочитал
сценарий будущего фильма. Режиссер - не Бог: поначалу и растерян быва-
ет, не знает, с чего начать. А наши "гуси-лебеди" нагогочут, налопочут
н рождается атмосфера, жанр. Голодные к работе актеры и выслушают, и
посоветуют, а то и предложат свою кандидатуру, хотя бы на эпизод. Наши
режиссеры, правда, охотнее приглашали на новый фильм уже известных.
Начинались кинопробы. Ох, кинопробы! Это особ статья. Разрепетиру-
ешься, зажжешься, понапридумываешь, снимешься на пленку, а играть бу-
дет кто-то другой... По четвергам - худсовет. Смотрят, дымят, обсужда-
ют и утверждают кого-то на роль. Помню, мне дали в этом фильме роль
трактористки в эпизоде. Тут же с Кубани полетела режиссура от мамы:
"Доченька! Ты как к трактору подойдешь, губы не кусай. Перебирай себе
запчасти с деловым видом, чтоб было видно, что ты знаешь трактор, как
свои пять пальцев..." И вот четверг. Пробы смотрят творцы с "Мосфиль-
ма". Саша беды не чуяла, была убеждена в том, что только она знает,
какой должна быть Настя.
...И мы, и преподаватели вздохнули с облегчением, восхитившись точ-
ностью ее игры. Ассистент режиссера, искренне сожалея, как могла, по-
добрала слова и сообщила Саше об утверждении известной актрисы Стрел-
ковой на роль Насти. Оказывается, за два дня до злополучного четверга
та изъявила желание попробоваться на эту роль. Мы сидели недалеко от
театра и от дома режиссера в квартире учительницы по танцу. Саша наки-
нула пальто, вступи
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -