Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
е. Таким образом, у Григорса
оставалось время, чтобы усердно поупражняться в практическом (а не только
внутреннем) применении рыцарского языка, тем более что зимняя кампания
чуть ли не каждый день предоставляла ему такую возможность. Ибо небольшие
приключенья, рыцарская перестрелка, схватки, конные и пешие, наполовину
всерьез, наполовину забавы ради, случались у городской стены почти
ежедневно, и он всегда в них участвовал, так что вскоре прослыл среди
ополченцев, рыцарей и сервиентов "главой в погоне, хвостом в бегах". Я
воспроизвожу их выраженье дословно. Мне оно кажется неуклюжим, как и
другое - "град для врагов". Это, на мой взгляд, тоже не очень-то удачная
метафора, но что поделать, если такие образы внушала им его tenue.
Лучше всего он чувствовал себя верхом на коне, ибо слишком часто и
тщательно сжимал шенкеля, затягивал повода и выделывал вольты в мечтах,
чтобы все это показалось ему незнакомым или невыполнимым в
действительности. Это искусство было, как говорится, дано ему от природы,
оно было заложено в нем, и он сразу же овладел им настолько, что никто не
подумал бы, что доселе ему не случалось сидеть в седле. В конюшне
господина Пуатвина стоял добрый конь, купленный на золото Григорса,
жеребец с белой звездочкой на лбу, брабантской породы, с прекрасными, как
у единорога, глазами, горячо преданный своему хозяину: когда тот к нему
подходил, он тянулся к юноше лоснящейся шеей и звонко ржал от радости и
ретивости, столь же пронзительно, как кричат петухи поутру. Звали его
Ветерок. Мне самому нравится это ладное животное со светлым хвостом и
такой же холкой и гривой; с похвалой упомяну еще об его крепких, тонких
бабках и маленьких копытах. Шелку подобна была его шерсть, тщательно
вычищенная скребницей, а под нею, играя, так и ходили сильные мышцы. Как
красила Ветерка кольчужная попона из тонких и частых стальных колечек,
которую конюх покрывал ковертюрой зеленого арабского ахмарди. Ковертюра
свисала сзади до самых копыт, а слева и справа на ней была вышита рыба.
Так скакал Григорс на своем любимом коне - все это было уже хорошо знакомо
ему по его мечтам и благодаря его природным задаткам - в отличных латах,
защищавших голову, туловище и ноги, с мечом на бедре, надев на руку лямку
щита, - так, повторяю, часто скакал он на своем Ветерке вместе с другими
витязями герцогини к городской стене, сопровождаемый повозкой, груженной
турнирными, без острия, копьями. Ибо, поверьте мне, шутливость и взаимная
полуприязнь сторон, столь свойственные этой любовной войне зимой, зашли
так далеко, что горожане и осаждающие мирно состязались друг с другом во
владении оружием, и рыцари госпожи Сибиллы, как и бургундские рыцари, на
глазах друг у друга дрались на тупых ратовищах, отчасти для собственного
увеселения, отчасти же для того, чтобы постращать противника своим
кавалерийским и фехтовальным искусством. В этим боях Григорс снискал себе
ту честь, о которой он с детства мечтал, и бурные похвалы врагов.
Я должен радоваться, что ему представились время и случай поупражняться
наяву, ибо не могу не желать, чтобы намеренье, упорно и глухо запавшее в
его душу, увенчалось удачей, хотя, как рассказчик, я вижу все наперед и
знаю, какую несказанную, немыслимую беду сулила ему именно эта удача. Если
бы я, в своем никому не доступном всевиденье, не мог заглянуть еще дальше,
в самый конец, я должен был бы пожелать, чтобы наш мальчик, как мне его ни
жаль, себе же на благо погиб, осуществляя задуманное, - и даже вопреки
моему всеведенью я почти готов этого пожелать, хотя, с другой стороны,
понимаю, что такое желанье бессмысленно, коль скоро я знаю, что было
дальше, и должен рассказать эту историю так, как к вящей славе своей
направил ее господь. Мне хочется только смиренно указать на
противоречивость чувств, разрывающих душу повествователю подобной истории.
Ведь тяжкий грех, грех его рожденья, и старания смыть с себя это пятно
толкнули юношу на еще более ужасный грех! Он подолгу читал свою дощечку,
читал со слезами, поистине, он жил точно так же, как когда-то на острове:
образец храбрости и величайшей собранности в рыцарских играх, он был
вместе с тем печален и озабочен. Tristan le preux, lequel fut ne en
tristesse [храбрый печальник, который всегда в печали (старофранц.)], как,
покачивая головой, говаривал господин Пуатвин, когда Григорс выходил из
своей каморки с заплаканными глазами. Ибо юноша имел обыкновенье
запираться там с заветной, бережно хранимой дощечкой, чтобы в сотый и
тысячный раз прочитать о необыкновенных обстоятельствах своего рожденья: о
том, что его мать приходится ему теткой, а его отец - дядей, что он
является как бы их братом, которого они греховно, сроднив своего потомка с
грехом и позором, произвели на свет. Его тело как будто и не отличалось от
плоти других людей, оно было достаточно благообразно, и все же от головы
до пят оно было детищем греха и позора. Злополучье его рожденья, вновь и
вновь напоминавшее о себе письменами, вызывало у Григорса горькие слезы и
всячески укрепляло юношу в его тайном намеренье. Он хотел поставить на
карту свое молодое, насквозь греховное тело, рискнуть им в отчаянной
жеребьевке и либо умереть (что его вполне удовлетворило бы), либо же
оправдать свое противоестественное существование, освободив несчастную
страну от дракона. Но этим сказано еще не все.
Ибо в сердце своем, освящая это насквозь греховное сердце, он носил
образ женщины, чей голос, показавшийся ему столь прекрасным и
полнозвучным, так ласково побранил его за легкомыслие, так по-матерински
замолвил перед ним слово за него же самого. Как повиноваться такому
повелению, как отблагодарить такое заступничество?
Пожертвовав собой ради повелевшей или одержав ради нее победу и
освободив ее от дракона! Этот дракон был мужчина, к которому она питала
отвращенье, но мужчина, хотя и до смешного молодой, был также и он,
Григорс. Сразиться с Роже один на один значило сразиться не только за нее,
но и из-за нее, и в обоих случаях, сложив голову или победив, снискать ее
благосклонность, причем столь же великую благосклонность, сколь велико ее
отвращенье к тому, другому. Ну что ж, скажу все до конца и напишу, что
Григорс рассуждал так: если победит тот, кого он ненавидел, ибо желал эту
женщину, и если она достанется ненавистному сопернику, то в насильственных
объятьях победителя она вспомнит и будет звать того, кто за нее и из-за
нее сражался, и, стало быть, сама гибель здесь означает победу. В любом
случае, рассуждал Григорс, ему выпадет счастливый жребий, и, кроме своего
греховного тела, терять ему нечего.
Но не следует думать, будто поэтому он готовился к поражению. Отнюдь
нет, он готовился победить в поединке за герцогиню, и когда наступила
весна, взвился первый жаворонок, вернулись из страны мавров дикие гуси и
белые аисты и распространилась весть, что Роже Козлиная Борода снова
возглавил осаду полумертвого Брюжа, тогда гость поведал хозяину давнишний
свой замысел - потягаться с волосатым захватчиком, чего бы это ни стоило,
едва лишь тот повторит свой самоуверенный вызов.
- Не могу одобрить вашей затеи, - отвечал староста. - Поверьте мне, я
душевно к вам расположен, как и все здешние жители, и вместе с вами дорожу
вашей честью. Но, хоть вы и держали себя молодцом тогда, на мосту, и в бою
показали себя, как говорится, градом для врагов, я боюсь, что здесь у вас
дело не выгорит. Спору нет, вы обладаете мужеством, ловкостью, хваткой, и
Ветерок под вами стоек и поворотлив. Но в общем-то у вас еще нет
необходимой твердости и зрелости, и ваш боевой опыт не идет ни в какое
сравнение с опытом этого петуха-полководца, столь же победоносного на
турнирной площадке, как и в постелях женщин. Откажитесь от своего каприза!
Мы не хотим в стыде и печали взирать с крепостной стены, как он, по праву
победителя, уведет вас в плен, чтобы подчинить вашу дальнейшую жизнь
своему произволу.
- Этому не бывать, - перебил старосту Григорс, - ибо я не стану просить
у него пощады, я либо одолею его, либо умру. А все остальное, насчет
турнирного поля и постелей, скорее укрепит меня в моем намеренье, чем
заставит от него отказаться. В конце концов это становится ennuyant
[скучно (франц.)] - сражаться за герцогиню в числе многих других бойцов. Я
хочу выйти на поединок, и тут видно будет, не сильнее ли тот, кто стоит за
ее свободу, чем тот, кто, сражаясь, уготовляет ей позор и неволю.
- Ах, друг мой, - вздохнул староста, - это ведь, в общем, еще не самый
страшный позор - стать законной супругой короля Арелата и Верхней
Бургундии, и не в одну душу закралось сомнение в том, что государыня,
наотрез отказавшаяся дать стране герцога и потому обрекшая свой народ
проклятью злосчастной любовной войны, защищает такое уж безупречно правое
дело.
- Для моей души, - возразил Григорс и сразу похорошел, - ее дело свято!
Тут мэр поглядел на юношу, и если при этом взор господина Пуатвина
задумчиво расплылся, то лишь потому, что в мыслях его поразительным
образом сплылись воедино словечки "за" и "из-за".
- Желаю вам, господин чужеземец, - молвил он наконец, - чтобы Козлиная
Борода изменил своей привычке и на этот раз не повторил вызова.
- Не желаю таких пожеланий! - воскликнул Григорс, все еще очень
красивый.
И желание старосты не сбылось.
Ибо весьма скоро у крепостной стены появились два всадника, у одного из
них в руке был походный рог, в который он громко трубил, у другого -
штандарт с геральдическим львом Арелата и Бургундии. Этот второй
прокричал, что если у герцогини еще найдется рыцарь, достаточно смелый,
чтобы завтра под стенами города на потеху и в поученье горожанам один на
один, в смертном бою, помериться силами с непобедимым повелителем
бургундцев Роже, то пусть он выйдет на поединок: ему обеспечены
беспрепятственный въезд в неприятельский лагерь и справедливый условия
боя. К удивлению герольдов им ответили, что такой рыцарь явится и надеется
с изволенья господня одолеть герцога.
На следующее утро, еще до рассвета, Григорс отстоял заутреню, а затем
снарядился, как принято перед битвой: он надел латы, и господин Пуатвин,
хоть и покачивая головой, сам помогал ему вооружиться поножами, кирасой,
бармицей, шлемом и нагрудником, а равно мечом, щитом и длинным копьем, на
флажке которого, как и на полукафтане Григорса, красовался знак рыбы.
Пробуя, не скользит ли копье в ладони, юноша то и дело сжимал его древко
десницей в железной перчатке.
Во время сборов Григорс сказал своему помощнику:
- Не падайте духом и не качайте головой! Так уж написано мне на роду -
потягаться с этим злодеем. Я одолею его или погибну. Если я погибну - что
за беда? Моя жизнь - не ахти какая потеря. Этот сильный город будет и
впредь сопротивляться Козлиной Бороде ничуть не хуже, чем до моего
прибытия. Если же я одержу верх, страна будет освобождена от дракона и
избавлена от любовной войны. Возьмите это в толк. Герцог находится в
невыгодном положении, ибо он рискует большим, чем я, но с другой стороны,
именно поэтому он находится и в более выгодном сравнительно со мной
положении, ибо тот, кто рискует большим, дерется лучше. Но, опять-таки, он
находится в менее выгодном положении потому, что дерется за умыкание
государыни, тогда как я дерусь за ее честь. Если это как следует взвесить,
то я все же нахожусь в выгоднейшем сравнительно с ним положении. Поэтому я
надеюсь с божьей помощью одержать победу, но не хочу, поскольку сие от
меня зависит, лишать его жизни. Жадные и грубые домогательства этого
петуха, спору нет, отвратительны, и я тоже считаю его своим смертельным
врагом; но, с другой стороны, усматривая в обладании государыней
величайшее благо, стоящее такой многолетней войны, он встречает у меня
полное понимание, и я не могу ненавидеть его смертельно.
- Ах, рыцарь, - сказал хозяин, - уж лучше бы вы ненавидели его в полную
меру ярости, ибо вам нужна полная ее мера, чтобы тягаться с таким опытным
бойцом!
- Я отлично вижу, что рядом с ним я - слабый юнец, - возразил Григорс,
- и даже допускаю, что мне захочется отступить и спасти свою молодую
жизнь, когда я с ужасом удостоверюсь в его превосходстве. Да, вполне может
статься, что я слишком понадеялся на свое мужество, что под натиском врага
я сразу сробею и по молодости лет пущусь наутек на своем Ветерке, чтобы на
худой конец хоть проворством в бегстве заслужить одобрение зрителей.
- Это на вас не очень-то похоже, - заметил господин Пуатвин.
- Не знаю, похоже или нет, но по молодости можно со страху выкинуть
штуку, совсем на тебя не похожую. Поэтому прошу вас, следите за воротами,
когда я выйду на бой, поставьте за ними стражу и будьте начеку, чтобы
пропустить меня, едва лишь я к ним приближусь - то ли шагом, как
победитель, то ли вскачь, как беглец!
- Об этом, - обещал добрый хозяин, - я уж побеспокоюсь.
Он не переставал качать головой, а меж тем во двор уже выводили
оседланного коня, прекрасное животное, которое мне просто приятно снова
увидеть в его боевом убранстве, отлично взнузданное, в кольчужной попоне и
ковертюре, гордо вскидывающее голову и шумно фыркающее. На прощанье
господин Пуатвин с тревогою обнял своего гостя и молвил:
- Господь с вами, мой друг, рыцарской вам удачи, bonne chance! Как вы
сказали, так и поступите: если увидите, что вам с ним не справиться, то
лучше покиньте поле боя и покажите свое проворство в бегстве! Ворота мы
подготовим, а что касается смеха зрителей, то добрая часть смеющихся будет
на вашей стороне.
- Ну что ж, прощайте, не поминайте меня лихом, если лягу на поле боя! -
отвечал Григорс. - Но такой исход мало вероятен, коль скоро у меня есть
две возможности вернуться целым и невредимым: либо побив противника, либо
вовремя обратившись в бегство.
С этими словами он вскочил в седло, вскинув над крупом коня ногу в
железе, подтянул щит к плечу, взял повода оснащенной рукой и на глазах
бесчисленных горожан, мужчин и женщин, из любопытства усеявших стены и
башни, выехал из города на рыхлую землю предполья и спокойно въехал в
лагерь бургундцев, которые тоже сразу столпились, чтобы посмотреть, как их
повелитель посрамит очередного ленника герцогини.
- Молокосос! - закричали они, узнавши в нем рыцаря Рыбы. - Ты совсем
рехнулся, наглец! Захотел потягаться с непобедимым Роже! Какая наглость!
Видно, тебе не терпится найти на себя управу? Лучше сдавайся сразу -
дешевле выйдет!
Григорс все это молча слушал и невозмутимо следовал своим путем, прямо
к палатке герцога, пока не увидел, что тот, на вид - настоящий рыцарь,
едет ему навстречу. На высоконогом вороном жеребце, защищенном по самые
копыта латами, скакал сей упрямый жених Сибиллы, и панцирь его коня
покрывала попона красного бархата. Привыкший к победам всадник тоже был
весь в железе, и молниями сверкал его щит, украшенный драгоценными камнями
вокруг пупыша из червонного, очищенного в пламени золота. Оно-то и метало
молнии. Шлем целиком скрывал голову страшного воина и прятал его лицо
заостренным забралом, тогда как у Григорса был открытый шлем с
наплечником. Древком копья многострашному воину служило молодое деревце,
прямо с корой - вот уж поистине ужасное зрелище.
Смельчак на Ветерке как будто и впрямь не выдержал этого зрелища, ибо
при приближении противника повернул своего коня и помчался назад, чуть ли
не к самым воротам, покрыв почти весь только что пройденный путь. Вслед за
ним, размахивая деревцем-ратовищем, скакал бронеблещущий герцог, который
кричал сквозь шлем, глушивший звук его голоса:
- Остановись, мальчишка! Остановись, маменькин сынок, трус и ублюдок!
Уж если у тебя хватило наглости выйти на бой, то дерись и получай по
заслугам!
Тут поднялся хохот среди бургундских рыцарей и простых воинов. Но
Григорс опять повернулся лицом к противнику и воскликнул:
- Вы, наверно, смеетесь над вашим герцогом, который, видимо, не знает,
что при поединке нужно позаботиться о длительной puneiz? [схватке
(старофранц.)] Протрубите же сигнал, чтобы мы сразились, как он того
хочет, и дрались до конца, пока один из нас не перестанет сопротивляться!
Тут загремел походный рог, и поединок начался.
Моему монашескому сердцу чуждо грубое безобразье рыцарских потасовок, я
их терпеть не могу, и если бы не весьма удивительный, на первый взгляд
счастливый, а по своим прямым последствиям ужасный исход этого боя, я не
стал бы и повествовать о таких вещах. И уж конечно я не собьюсь на
декламацию и песенный лад, как это случилось с господином Пуатвином, когда
он рассказывал об удальстве Григорса. Как служителя церкви побоища меня
нисколько не опьяняют. К тому же каждый и без того знает, как это
происходит и как себя при этом ведут. Они сжали копья под мышкой, подняли
щиты и во весь опор, с великим грохотом, треском и бряцанием, ринулись
друг на друга, чтобы достать противника копьем и вышибить его из седла.
Это, однако, ни тому, ни другому не удалось. Копья расщепились от удара о
латы и щит, куски их, в том числе и кора с дубинки Роже, взлетели высоко в
воздух, и так никто ничего не добился. Если Григорс непоколебимо сидел на
своем Ветерке, то герцог не менее твердо сидел на своем одетом в броню
вороном! Тогда, как сказал бы поэт, они "не позволили себе забыть о своих
мечах". Да и как, в самом деле, могли они забыть о мечах, если лишились
копий? Настал черед мечей. Они вытащили их из ножен и стали молотить ими
друг друга, так что стук их ударов доносился через поле до ушей глазевших
со стен горожан и только искры сыпались от столкновенья железа и стали.
Право же, они были одинаково хороши в бою, и каждого неоднократно оглушал
гулкий звон его собственного шлема, на который опускался меч противника.
Кони, подпрыгивая, били копытами, а всадники фехтовали, стараясь половчее
нанести удар; иногда они стояли в стременах боком друг к другу, лицом к
лицу. Однако, как уповали бургундцы и опасались горожане, натиск герцога
оказался, видимо, все же сильнее, чем натиск его молодого врага: под
искуснейшими ударами Роже Григорс медленно отступал все ближе и ближе к
воротам, и вдруг настало мгновенье, ужасное для тех, кто надеялся на
победу отважного юноши, - Григорс был обезоружен. Да, тут сказалось зрелое
превосходство герцога: внезапно он вышиб из рук противника меч, и тот,
описавши дугу, взлетел в воздух, что вызвало у бургундцев великое
ликование и торжествующий гомон, а у защитников Брюжа - вопли отчаянья.
Но, покуда меч еще летел, случилось нечто другое, молниеносное, что при
всем отвращении к грубому рукоприкладству согревает душу и чего поначалу
никто не мог уразуметь: правой, свободной от меча рукой в железной
перчатке Григорс схватил за узду коня Козлиной Бороды и тем же цепким
движением поймал его меч, еще не поднятый после победоносного удара.
Теперь он цепко держал и меч и узду, и в то же мгновенье, во всю мочь
своего короткого, славного, складного тела Ветерок стал пятиться назад,
увлекая за собой высокого вороного вместе с герцогом, которому никак не
удавалось выпростать свое столь цепко схваченное оружие - к мосту и к
воротам.
Одному богу известно, было ли бесценное животное натаскано в этом
приеме заранее, ил