Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
ти раннего рок-н-ролла с энергией
панк-рока". То есть как будто Элвис Пресли вколол себе четыре куба героина,
запил это дело пинтой пива и с криками "No Future!" рванул рубаху на
облысевшей груди.
Специалисты уверяли, что среди петербургских рокабилов Кирилл если и не
номер один, то скоро им станет. По клубам за ним ездили поклонники и
особенно поклонницы. Мне запомнились две: обе в кожаных жилетках и с
одинаковыми tatoo. Танцевали они так, что Ума Турман из "Pulp Fiction"
казалась безногим инвалидом. В паузах между песнями девушки иногда
обнимались и целовались взасос.
Несколько раз мы пересекались в клубах и на вечеринках. Потом он стал
приглашать меня на свои концерты. К тому, чем он занимается, Кирилл
относился нормально. При встрече не цедил, что опаздывает: его уже несколько
часов дожидаются голландские продюсеры. Но и не строил глазки насчет:
"Да-ладно-вам-ребята-это-ж-я-просто-так-на-гитарке-потренькать-вышел". Еще
до нашего знакомства он записал первый альбом. Вкладыш с текстами песен
оформил тоже сам. Рисовал Кирилл очень прилично. Вроде бы даже закончил
художественное училище. По черному вкладышу ползали инопланетные уродцы, а
парни в нашейных платках катали на "Кадиллаках" красноротых блондинок.
Он поздно просыпался, выкуривал утренний джойнт и садился играть. Через
полчаса забивал еще один. Иногда что-то писал на мятых бумажках. В комнате
стояли диван, два кресла и столик со следами от сигарет на полировке. Над
диваном висели постеры любимых "BatMobile" и "Stray Cats". Музыканты
рассматривали гостей Кирилла и собирались поинтересоваться: "Кошелек или
жизнь?".
Читал Кирилл много. Как-то взял у меня "Электро-Прохладительный
Кислотный Тест". Речь там идет о первых американских хиппи. Запасшись парой
ведер ЛСД с орандж-джюсом, они колесили по стране на старом автобусе,
устраивали концерты и скандалы. Книга произвела на Кирилла впечатление. Мы
сидели в "Трех Мертвецах". Он говорил, что если подтянуть под спонсорство
богатый пивзавод... и пару радиостанций... а автобус купить списанный и
отремонтировать... что я по этому поводу думаю?
Я сказал, что никогда не пробовал искать спонсоров. На стене раз в
тридцать секунд взмахивал пластиковой рукой зубастый скелет. Он внимательно
следил, чтобы я каждый раз допивал пиво до дна.
- Я пробовал. Когда писал альбом. Но теперь, наверное, придется ехать в
Москву. У нас никто не даст таких денег.
- А сколько надо?
- Я бы назвал это "Большой Рокабильно-Пивной Тур". Ездили бы по
провинции. Давали бы по концерту в день. Если заснять все это и сделать
фильм, то часть денег можно было бы отбить.
- Серьезно?
- А ты пробовал ЛСД?
- Нет.
- А хотел бы?
- Где ж ее взять?
- С пивом выйдет, конечно, не то. Хорошо было этим... из твоей книги. С
ЛСД я бы такой тур забабахал!
- Да?
- На самом деле из легких драгс я пробовал почти все. Пи-Си-Пи, там...
грибочки... А вот вены мои девственны.
x x x
Спонсора Кирилл так и не нашел. Денежным мешкам было не до глупостей. В
конце концов он плюнул и решил просто съездить в провинцию на гастроли. А
дальше видно будет. Парень, которого все называли Зуб, договорился, что
самый дорогой клуб города Суздаль оплатит группе дорогу и проживание. Я
удивился: неужели в Суздале есть музыкальные клубы?
Зуб был молод, но успел провести в тюрьме то ли пять, то ли шесть лет.
Что-то связанное с грязными деньгами. У него были детские губы бантиком и
вечно выпученные глаза. Ходил он, загребая косолапыми ступнями. Зуб пытался
делать музыкальный бизнес. К гастролям Кирилла он подошел ответственно.
Областная FM-станция рассказывала о визите столичных знаменитостей раз в
полчаса. Вряд ли суздальцы понимали, что за концерт их ждет. Но билеты
худо-бедно раскупили.
В день выступления Кирилл нервничал. Одно дело играть для заранее
оргазмирующих петербургских девчонок. Другое дело здесь. Лучше было,
конечно, спеть в Нью-Йорке, но ведь с чего-то надо начинать? Он лично
проверил всю аппаратуру. Наорал на кадыкастого контрабасиста. Вынюхал
пополам с Зубом целый грамм привезенного кокаина... А когда концерт
кончился, вышел на крыльцо клуба:
- Мы поставили этот городишко раком!
Группа отыграла так, что если бы зрителей попросили, они тут же
нататуировали бы фамилию Кирилла у себя на лбу. На чьей-то машине Кирилл уже
ехал к девушке. Что-то пил с ней и водителем из одной бутылки. У девушки
были смешные неровные зубы. Дома она прижала пальчик к губам: "Тсссс!
Родители!" Она очень хотела понравиться знаменитому музыканту. В темноте ее
ягодицы белели, как круглые фаллосы на полотнах Дали. Потом Кирилл курил и
слушал, как снаружи воют замерзшие собаки. Может быть, это были даже волки
из дремучих суздальских лесов.
Совсем ночью он вернулся к клубу. Двери были уже заперты. Он отыскал
Зуба и тот провел его через черный вход. Бармен отказался бесплатно давать
им алкоголь. Здоровенный Зуб ударил бармена в лицо и сгреб со стойки все
бутылки, до которых мог дотянуться. Кирилл рассмеялся. В глазах расплывались
деревянные стены и зеркала. Они вышли на улицу. На улицах покоренного города
Суздаль не горел ни один фонарь. Только большие зимние звезды. Невдалеке за
сугробами кого-то били. Жертва орала и звала на помощь. Они сделали по
большому глотку, каждый из своей бутылки. Кириллу досталась водка.
Как ни странно, на улице его узнали. Девушки смеялись и лезли
целоваться. Он тоже смеялся. Кто-то сунул в руку Кириллу петарду. Он поджег
запал, размахнулся, чтобы зашвырнуть ее в штурмом взятые суздальские небеса,
и тут петарда рванула у него в руках. Ожог был такой, что врач "скорой"
причмокнул и велел водителю включить мигалку. До самого утра, шипя и
вполголоса матерясь, доктора зашивали Кириллу руки. В поддонах брякали
металлические инструменты. На брюки капала кровь. Он зажмуривался и
отворачивал голову.
Больница в Суздале старая. Желтая штукатурка снаружи, кафель со
стершимися надписями внутри. Несколько дней он отсыпался и почти не вставал.
Мучило похмелье. По утрам нужно было ходить на перевязки. Вечерами Кирилл
сидел у телевизора и пытался общаться с соседями. Все равно было скучно.
Один раз в больницу пришел Зуб. Он принес сигареты и пару бутылок
местного пива.
- Слушай, может, нам в Лавру съездить?
- Куда?
- В Троице-Сергиеву Лавру. Это недалеко. На автобусе.
- И чего там?
- Монастырь. Большой, старинный.
- Я не о том. Чего там делать?
- Что делают в монастырях?
- Понятия не имею, что делают в монастырях.
Большой русский парень Зуб скривился.
- Брось выпендриваться. Съездим, проветришься. Все равно заняться
нечем.
Руки под бинтами чесались так, что можно было завыть. Хворые суздальцы
отвернулись к стенам и посапывали.
- Ну, давай съездим в Лавру.
x x x
Услышав о руках Кирилла, я решил его навестить. Диван в комнате был
аккуратно застелен. Пахло чистотой и чем-то цветочным. В CD-рекордере играли
грегорианские песнопения. Не замиксованная попса вроде "Энигмы", а настоящие
хоралы.
- Привет, калека! Как съездил? Хорошо, что тебе никто не сунул боевую
гранату.
Кирилл взмахивал забинтованными клешнями. Я выставил на столик пиво.
Выливаясь из бутылки, оно радостно булькало.
- За гастроли! Куда теперь? В Лондон? Пей пиво.
Кирилл улыбнулся.
- Тебе не взять бутылку? Давай помогу. Не стесняйся.
- Да понимаешь... Я больше не пью.
- Что-то случилось?
- Хм...
- Что с тобой?
Кирилл все еще улыбался. Он начал говорить о том, как съездил в Лавру.
Пиво успело нагреться и по вкусу напоминало хлеб, вымоченный в кефире.
- Ты только не говори, что я псих, о'кей? Я раньше сам к таким вещам
относился, как к шизофрении. Но это другое, понимаешь? Там, в этой Лавре,
вообще все другое. Я подхожу к батюшке... он старенький такой... борода
седая... а на свитере вывязан череп с костями... прямо вот здесь, на груди.
Он смотрит на меня и спрашивает: "Что с руками?" Я рассказал, а батюшка
говорит: "Тяжело тебе, сынок, будет... после смерти". Понимаешь? После
смерти! То есть он смотрит на меня, а я вижу, что он все знает! И про кокс,
и про теток этих суздальских. Ты в курсе, что это был за день, когда мы
выступали? Это рождественский сочельник был. В этот день поститься надо. То
есть... короче, грех это. А Зуб тому блядскому бармену нос сломал... и я...
ну, ты понимаешь... Я от батюшки отошел и думаю: как это? Почему мне будет
плохо именно после смерти? Перед иконой встал на колени. А молиться-то не
умею, понимаешь? Стою, как дурак! Слушаю. И... блин, как сказать-то? Ну, как
будто понимаю, что мне НА САМОМ ДЕЛЕ будет тяжело после смерти! Ну, как бы
ад... и все такое... понимаешь? Стою и шалею!
Кирилл рассказывал, как ночью, укрывшись тонкой курткой, спал на
каменном церковном полу. Его трясло. Под куполом древней церкви шелестели
мохнатыми крыльями ангелы. Как он вдруг понял, что такое грешить, и плакал,
глядя на тусклые золотые иконы. Там его распятый Бог пальцами трогал зимнее
небо. Он боялся и чувствовал, что не стоит бояться. Зуб давно уехал в
Петербург. Кирилл все еще жил в Лавре.
Теперь в его жизни все должно было измениться. Вместо людоедских
постеров на стене у него в комнате появилось распятие. Над диваном висела
бумажная иконка с Девой Марией. Богородица грустно опускала глаза и
тоненькими пальчиками касалась большого сердца. Он перестал брить голову и
носил серое колечко со словами "Господи Иисусе Христе, помилуй мя,
грешного". Он знал, что такое быть грешным. Он слушал хоралы и читал Библию.
К концу зимы дочитал до Книги Судей. Мало чего понял, но все равно читал.
По воскресеньям Кирилл ходил в церковь. Приход выбирал долго.
Остановился на небольшой церквушке в новостройках. Она стояла посреди
большого двора, а вокруг были квадратом выстроены блочные девятиэтажки.
Типичный русский храм с луковками на колокольнях. Может быть, такая
архитектура как-то ассоциировалась у него с Суздалем? Прихожане из окрестных
домов могли выскочить на службу, просто накинув куртки на плечи.
Раз в неделю настоятель приглашал желающих попить чаю. Все не спеша
разговаривали. Кирилл внимательно слушал. Дома он наизусть учил непонятные
молитвы. Каждый вечер он вставал на колени и просил незнакомого Бога,
Который говорил к нему в Лавре, чтобы Он освободил тех, кто мучается в
аду... чтобы в аду никого не осталось... Ты же можешь, Бог!.. пожалуйста...
ведь ад - это так страшно!
Одинокий, весь в черном, он бродил по зимним улицам и улыбался. Это
было правильно. Ему нужно было побыть одному. Многое понять. Иногда он
садился где-нибудь на скамейку и просто смотрел по сторонам. Представлял
себя семидесятилетним... с седой бородой... в том свитере с черепом на
груди... Иногда уезжал куда-нибудь погулять. Как-то доехал до Зеленогорска и
над верхушками голых деревьев разглядел купола собора. Он был агентом, а все
церкви мира - явочными квартирами. В соборе был огромный, крашенный в
голубое потолок. Через окна светило зимнее солнце. Было тихо и пусто. Только
нестарая еще женщина чистила подсвечники и красивым голосом громко пела
псалмы. Жизнь напоминала неправдоподобное кино.
Тем, что удалось понять, он делился с окружающими. Ему казалось, что он
действительно ЗНАЕТ. Мне было неудобно его слушать. Так бывает, если утром
ты идешь проводить до двери незнакомую девицу, а она спрашивает, когда ты
придешь знакомиться с ее родителями.
- Пару лет назад собирался съездить отдохнуть в Карелию. Ну, там,
пансионат, сосенки, все такое. Напихал целый рюкзак джинсов и футболок. А
потом до меня вдруг дошло. В пансионате небось только дамочки за сорок, а
местные девицы... из этих... как сказать?.. сперва штамп, потом в койку. Так
загрузился - хоть путевку сдавай! Неделя без секса! Взорвусь же! А теперь
даже не помню, как это. Даже мыслей не возникает.
- Совсем не возникает?
Он подумал.
- Приснилось тут недавно. Как будто я все забыл и... это... Как будто
вылетело все из головы и я с кем-то переспал. Как раньше. Не поверишь - в
слезах проснулся! Лежу и думаю: как же жить после такого?
Он поил меня чаем. На столе лежал порезанный рулет с маком. Рядом с
диваном я разглядел раскрытый на середине томик в черном переплете.
"Афанасий Великий. Творения". Я спросил: интересно ли это читать? Кирилл
сказал, что пока трудно. Но со временем...
- Не скучно тебе?
- В смысле?
- Да вообще. Ты же привык к другой жизни.
- Ну, привык... Отвык уже... То, что сейчас, - это лучше.
- Играешь?
- Не знаю. С этим сложно. Как раньше - не хочу. Хочу религиозную музыку
играть. То есть... такой рокабили, чтобы можно было играть в церкви.
- Во ты дал! Получается?
- Не-а. И так пробовал, и этак. Пока не выходит. Недавно думал: продам
на хрен гитару и в Лавру уеду. Сразу месяца на три. А деньги на монастырь
пожертвую. Не хочешь, кстати, съездить? Тебе бы понравилось.
- Неужели действительно все бросишь? Ты же не был таким.
- Ну, не был.
- Ты же был number one!
- Я и сейчас намбер уан!
Мы о чем-то договорились. Кто-то кому-то должен был позвонить... Иногда
я спрашивал о нем у общих знакомых. Те пожимали плечами: наверное, он
все-таки уехал в свою Лавру.
В то время я любил выпить пива со знакомой корейской девушкой. У нее
были завитые пышные волосы и будто нарисованные глаза. Очень чувственные.
Она была настоящей кореянкой, хоть и родилась в Петербурге. Иногда выпить
пива ее приглашал кто-нибудь другой.
Такие девушки появляются в Лениздате где-то раз в три месяца. Может
быть, они члены тайного фан-клуба всех журналистов Петербурга одновременно?
Девушек водят на презентации, знакомят со знаменитостями, а потом запираются
с ними в редакционных кабинетах. Возвращаясь, они равнодушно поправляют
смятые юбки. Так продолжается некоторое время, а потом девушки исчезают.
Работа в петербургских газетах оплачивается плохо. Должны же у журналистов
быть хоть какие-то радости?
В тот раз вечеринка не задалась. Кто-то из коллег купил бутылку
шампанского. Народу было столько, что я не понял даже, каким оно было на
вкус. Потом все переместились за угол, в "Бар Юрского Периода". Потом сидели
в садике рядом с Публичной библиотекой.
- Зачем было покупать это шампанское?
- Куда пойдем?
В глубине, за деревьями, мужчина в шляпе и с портфелем писал на кусты.
Денег оставалось катастрофически мало. Кореянка за рукав дергала фотографа
Щукина.
- Сфотографируй меня!
- Отстань!
- Ну сфотографируй!
- Знаешь, сколько стоит моя пленка?
- А если я лифчик сниму? Сфотографируешь?
Я предложил пойти в "Money-Honey".
- Там дорого?
- Так себе.
- А за вход заплатить?
- Я договорюсь.
- Точно?
- Ну, хотя бы попробую.
Пойти решили пешком. По дороге выпили еще пива. Кореянка пробовала
икать, но передумала. "Money-Honey" квартирует за оградой Апраксина Двора.
Под аркой там обычно наблевано и валяются коробки из-под бананов. Возникла
мысль бросить всех и увести кореянку в глубь территории. Впрочем, пива
хотелось больше. Пару раз я обо что-то споткнулся. Перед входом толклись
девушки и охранники в камуфляже.
Знаете, кого я увидел, пройдя вовнутрь? Ну да, все правильно, Кирилла.
Длинный, тощий, ухмыляющийся, он, оседлав стул, сидел на сцене. Снова наголо
бритая голова и глумливая тишотка. Сапоги - такие острые, что дотронься - и
палец придется бинтовать.
В руках Кирилл держал бутылочку "Балтики No5". Он отхлебнул и
наклонился к микрофону.
- Ну что? Начинаем?
Зал оторвался от кружек и приветственно замычал.
- Эй, носатый! Ты! ты! Тебе тоже привет! Как у тебя с той девицей?
Все посмотрели на носатого. Парень смутился и сказал, что не помнит
никакой девицы.
- Твою вчерашнюю подружку запомнил весь клуб. Она была такой жирной,
что, выходя, снесла боковые стойки двери.
Было тесно и накурено. Как и должно быть в салуне для настоящих
ковбоев. Только настоящие алабамские ранчмены и сидели вокруг. У некоторых
коки были такой длины, что, поворачивая голову, они задевали сразу троих
соседей. К кирпичной стене напротив входа было прибито старое кожаное седло.
Сесть всем вместе не удавалось. Коллеги расползлись по залу.
- Разобрались? Имейте в виду: я начинаю!
"Йух-ты!" - взвизгнули девушки.
Одна, ослепительная, сидела на высоком стульчике прямо передо мной. У
стула были бесконечно длинные ноги. У девушки тоже. Пиво она потягивала из
бутылки через трубочку. Гадость ведь! Пиво нужно пить, широко открывая рот,
запрокидывая голову и проливая немного на грудь. Я посмотрел на свою кружку
и понял, почему так пьян.
Это не было концертом. Это была граната, взорвавшаяся в голове каждого
сидящего. Выкатывая глаза и упираясь губами в микрофон, Кирилл ревел и
стонал, а я знал, что он имеет в виду с точностью до миллиметра. Это обо
мне. Обо мне и таких, как я. Это песня о моей жизни. Эта песня и есть моя
жизнь.
Девица махала красивыми растатуированными руками и пронзительно, как на
большом концерте, визжала. Кирилл усмехался. Все девушки клуба принадлежали
только ему. Щукин без пауз сверкал своей вспышкой. Он не мог упустить ни
мгновения. Он был пьян и снимал плохо. Но это было не важно. Кирилла нельзя
было не снимать.
Он допил свою "Балтику", взял следующую, потом еще одну. После каждой
песни он орал: "А ну-ка! До дна! Не халявить! Задние ряды! Не вижу!" Обливая
футболки, все опрокидывали пиво себе на лицо и хлопали бокалами об стол. У
кого-то бокалы бились. Кто стал бы обращать на это внимание?
К грифу контрабасиста был привязан большой, красный с синим флаг. Мы
были солдатами, и этот кадыкастый парень с контрабасом знал, куда нас вести.
"Бумс-бумс-бумс" его струн вбивало гвозди в мою пьяную голову. Кореянка
что-то кричала. Я не слышал, но кивал и смеялся. Мурашки вгрызались в
затылок. Кирилл все пел. Кончиться это не могло никогда.
Все были пьяны и параноидальны, и группа тоже была пьяна и сошла с ума.
Незнакомые люди улыбались и чокались и даже целовались. Эта музыка была
лучшей на свете. Какой мерзавец усомнился бы в этом? Ничего, что барабанщик
сбивался с ритма, а гитарист только с третьей попытки смог сыграть свое
соло. Было время, и школьный учитель Гордон Самнер так же сбивался с ритма у
себя в эдинбургских пивнушках. А сегодня никто не помнит его фамилии. Все
зовут его просто Стинг. Это имя собирает стадионы. И Кирилл соберет!.. ведь
он лучше Стинга!.. как я лучше Ирвина Уэлша!.. все будет супер!
Парень напротив меня, ни к кому не обращаясь, что-то говорил и качал
головой. Я расплывался у него в глазах. Его приятель улыбался кореянке. В
улыбке не хватало двух передних зубов. Это было ничего! Это было здорово!
Кто-то пытался танцевать. Площадка была маленькая, как туалет в моей
петербургской квартире. Танцы выходили очень кубическими, а может, мне
просто не следовало больше пить? Это с утра танцоры будут жмуриться,
вспоминая свои коленца. Сейчас не утро! Все отлично! Давайте, парни!
дав