так мне  симпатична,
как остальные, но происходит  это  только  оттого,  что  сама  она  от  меня
отдаляется. Мне приятно было бы полюбить  ее,  потому  что  она  удивительно
хороша  и  чрезвычайно  привлекательна,  но  она  как  будто  не  желает  ни
знакомиться,  ни  сходиться  со  мной.  Она   из   Нью-Йорка,   замечательно
хорошенькая, с чудными глазами и самыми  тонкими  чертами  лица;  она  также
замечательно элегантна, и в этом отношении может вынести сравнение со всеми,
кого я здесь встречала. Но мне все кажется, будто она не  желает  признавать
меня или знаться со мною; будто ей хочется как можно резче оттенить различие
между нами. Это похоже на  людей,  которых  в  книгах  называют  надменными.
Никогда не встречалась я до сих пор с личностями в этом  роде  -  с  людьми,
которые желали бы дать мне почувствовать, что они не то, что я; первое время
я сильно заинтересовалась, она так напоминала мне  гордую  молодую  леди  из
романа. Я целый день твердила про себя:  "надменная,  надменная"  и  желала,
чтоб она осталась верна себе. Она себе не изменила, это продолжалось слишком
долго, тогда я почувствовала себя оскорбленной. Я не могла придумать, чем  я
провинилась, и до сих пор не придумала. Точно она составила себе на мой счет
какую-то идею или что-нибудь от кого-нибудь слышала. Веди себя таким образом
какая-нибудь другая девушка, я не обратила бы на это никакого  внимания,  но
эта такая изящная и имеет такой вид, будто могла бы быть  очень  интересной,
если б я хорошенько с ней познакомилась, что я по неволе много думаю о  ней.
Я хочу добиться, какое она имеет основание - так как  она  несомненно  имеет
его; очень любопытно было бы узнать. Третьего дня  я  подошла  к  ней,  чтоб
предложить ей этот вопрос; мне  казалось,  что  так  будет  лучше  всего.  Я
сказала ей, что желала бы ближе познакомиться с нею, желала бы навестить  ее
в ее комнатке, - мне говорили, что у нее прелестная  комнатка,  -  прибавив,
что если она что-нибудь слышала против меня, то, может быть, скажет мне, что
именно. Но она отнеслась ко мне холоднее, чем когда-либо, и просто отклонила
мое предложение, сказала, что никогда не слыхала моего имени и  что  комната
ее слишком мала, чтоб принимать в ней гостей. Вероятно, она говорила правду,
но тем не менее я уверена, что она  имеет  какое-то  основание.  Она  что-то
забрала себе в голову, и я должна узнать что до моего отъезда, хотя  бы  мне
пришлось расспрашивать всех в доме. Любопытство мое  сильно  возбуждено.  Не
находит ли она меня неизящной - или не слыхала ли  когда  дурных  отзывов  о
Бангоре? Не думаю, чтобы было  это.  Помнишь,  когда  Клара  Барнард  ездила
гостить в Нью-Йорк, три года тому назад, какое внимание ей там оказывали?  А
Клара уж совершенная жительница Бангора, с головы  до  ног.  Спроси  Вильяма
Плата, благо он не уроженец Бангора, неужели он  не  находит  Клару  Барнард
изящной? A propos, как здесь говорят, изящество,  у  нас  в  доме  есть  еще
американец - джентльмен из Бостона - из которого оно ключом бьет. Зовут  его
мистер Луис Леверетт - прелестное имя; я думаю, ему около тридцати  лет.  Он
маленького роста и смотрится довольно болезненным; он страдает  печенью.  Но
разговор его замечательно интересен, и я с восторгом слушаю  его  -  у  него
такие прекрасные мысли. Сознаю, что едва ли это хорошо, так как  он  говорит
не по-французски, но  к  счастью  он  употребляет  очень  много  французских
выражений. Разговор его в другом роде,  чем  разговор  m-r  Verdier,  в  нем
меньше комплиментов, но он интеллектуальнее. Он страстно  любит  картины,  и
подает мне относительно их множество  идей,  до  которых  я  никогда  бы  не
додумалась.  Он  очень  высокого  мнения  о  картинах;  он  думает,  что  мы
недостаточно их ценим. Здесь им, кажется, придают большое значение; но я  на
днях никак не могла воздержаться, чтоб не сказать ему, что я согласна, что в
Бангоре мы их мало ценим.
     Имей я свободные деньги, я накупила бы  их  и  повезла  с  собою,  чтоб
увешать ими стены. Мистер Леверетт говорит, что это было бы им полезно -  не
картинам, но жителям Бангора. Он также очень высокого мнения о  французах  и
говорит, что мы и их недостаточно ценим. Я не могла  воздержаться,  чтоб  не
сказать ему, что во всяком случае они сами себя ценят достаточно высоко.  Но
очень интересно слышать, как он толкует о французах, и мне это полезно,  так
как за этим-то я и приехала.  Я  говорю  с  ним  столько,  сколько  смею,  о
Бостоне, но всегда чувствую, что этого делать совсем не следует -  запретное
удовольствие.
     Я  могу  получить  бостоновскую  культуру  в  желанном  количестве   по
возвращении, если осуществлю свой план, свое  радужное  видение,  поселиться
там. Теперь я должна направлять все свои усилия на знакомство с  европейской
культурой, а Бостон сохранить на закуску. Но я не в силах, время от времени,
заранее не заглянуть туда мысленно с помощью бостонца. Неизвестно, когда мне
еще удастся снова встретить  его;  но  если  там  много  таких,  как  мистер
Леверетт,  я,  конечно,  не  стоскуюсь,  когда  осуществлю  свою  мечту.  Он
настолько культурен,  насколько  может  быть  живой  человек.  Странно,  как
подумаешь, сколько различных сортов культуры!
     Здесь двое англичан,  которые,  вероятно,  также  очень  культурны,  но
почему-то мне не легко усвоить себе их образ мыслей,  хотя  я  всеми  силами
стараюсь. Мне нравится их манера говорить, и иногда мне кажется, что было бы
хорошо отказаться от мысли научиться французскому языку, а просто попытаться
научиться говорить на родном языке, как говорят на нем эти англичане. Не так
важен самый их разговор, хотя и он часто  бывает  довольно  любопытный,  как
выговор и мелодичность их голоса. Кажется, будто они должны очень стараться,
чтобы так говорить; но наши англичане, по-видимому, вовсе не  стараются,  ни
говорить, ни что-либо делать. Это - молодая девушка и ее брат. Кажется,  они
принадлежат к аристократическому семейству. С ними  я  находилась  в  частых
сношениях,  так  как  охотнее  позволяла  себе  говорить  с  ними,   чем   с
американцами, из-за языка. Кажется, будто  разговаривая  с  ними,  я  изучаю
новый язык.
     Никак не предполагала я, уезжая из Бангора, что еду  в  Европу  учиться
английскому. Если я действительно научусь, не думаю, чтобы вы  меня  поняли,
когда я возвращусь, и не думаю, чтоб  вы  особенно  пленились  моей  манерой
говорить. Меня бы сильно критиковали, заговори я так  в  Бангоре.  Однако  я
серьезно думаю, что Бангор -  самое  требовательное  место  в  мире;  ничего
подобного я здесь не встречала. Скажи им всем, что я  пришла  к  заключению,
что они слишком взыскательны. Но я возвращаюсь к молоденькой англичанке и ее
брату. Желала бы я показать их вам воочию.  На  нее  приятно  смотреть,  она
кажется такой скромной и сдержанной. Несмотря на это, однако, одевается  она
так, что обращает на себя общее внимание, чего я не могла не заметить, когда
как-то пошла с нею гулять. На нее все смотрели, но она как  будто  этого  не
замечала, пока я, наконец, не выдержала и не обратила на  это  ее  внимание.
Мистер Леверетт  очень  высокого  мнения  о  ее  туалетах;  он  называет  их
"костюмом будущего". Я скорей назвала бы их костюмом прошедшего - англичане,
как тебе известно, так сильно привязаны к прошедшему. Я это на днях  сказала
madame Maison-Rouge - что мисс Вэн носит  костюм  прошедшего.  Прошлогодний,
хотите вы сказать? - сказала она со своим легким, чисто французским смехом.
     Помнишь,  я  писала  тебе  несколько  времени  назад,  что  я  пыталась
сколько-нибудь ознакомиться с положением женщины в  Англии,  и  встретившись
здесь с мисс Вэн, я сочла это удобным случаем несколько увеличить запас моих
сведений. Я много расспрашивала ее  об  этом;  но  она,  по-видимому,  не  в
состоянии удовлетворить меня. На мой первый вопрос  она  мне  отвечала,  что
положение женщины зависит  от  общественного  положения  ее  отца,  старшего
брата, мужа и пр. Она сообщила  мне,  что  ее  собственное  положение  очень
хорошо, так как отец ее родственник - какой именно, я забыла  -  лорду.  Она
этим очень гордится; и это доказывает  мне,  что  положение  женщины  на  ее
родине не может быть удовлетворительно; так как, будь  оно  таково,  оно  не
находилось бы в зависимости от положения ее родственников,  даже  ближайших.
Лорды - не моего ума дело, и я выхожу из терпения, хота она  так  мила,  как
только можно себе представить. Мне кажется, будто моя обязанность спрашивать
ее как можно чаще, неужели она в самом деле не считает всех  людей  равными;
но она всегда отвечает, что не считает и признается, что не смотрит на себя,
как на равную леди, как ее там зовут, жене важного родственника ее  отца.  Я
стараюсь всеми силами убедить ее в противном; но она  как  будто  не  желает
убедиться; и когда я спрашиваю ее, так ли точно думает и  сама  леди  насчет
того, что мисс Вэн ей не ровня, - она  кротко  и  мило  смотрит  на  меня  и
восклицает: "конечно!" Когда я ей  доказываю,  что  это  очень  нехорошо  со
стороны леди, она как будто мне не верит и твердит, что  эта  самая  леди  -
"очень милая". Я вовсе не считаю ее милой; будь она милая, она не  имела  бы
таких понятий. Я говорю мисс Вэн,  что  в  Бангоре  мы  считаем  такие  идеи
вульгарными; но тогда у нее появляется такое выражение, будто она никогда не
слыхала о Бангоре. Мне часто хотелось бы поколотить ее, даром  что  она  так
мила. Если ей не  досадно  на  людей,  которые  возбуждают  в  ней  подобные
чувства, мне досадно за нее. Мне также досадно на ее  брата,  так  как  она,
очевидно, сильно его побаивается, что бросает для меня еще больший  свет  на
вопрос.  Она  самого  высокого  мнения  о  своем  брате  и  находит   вполне
естественным  робеть  перед  ним  не  только  физически  -   это,   пожалуй,
естественно, так как он страшно высок, силен, с  огромными  кулаками,  -  но
нравственно и умственно. Она, по-видимому, неспособна усваивать  себе  какие
бы то ни было аргументы и служит для меня живым доказательством того, что  я
часто слышала, а именно, что если человек робок, то  никаким  аргументом  не
победить его робости.
     Мистер Вэн, брат, - по-видимому, разделяет те же предрассудки, и  когда
я говорю ему, - как часто считаю это своим долгом, - что сестра его - не его
подчиненная, хотя бы она и сама это воображала, но его равная, а может быть,
в некоторых отношениях и выше его, и что, если б мой брат в Бангоре  вздумал
обращаться со мною так, как он обращается с этой бедной молодой девушкой,  у
которой не хватает характера взглянуть на вопрос в его  настоящем  свете  то
тотчас же состоялся бы  митинг  негодующих  сограждан  для  протеста  против
подобного нарушения неприкосновенности достоинства женщины; когда  я  говорю
ему все это, за завтраком или за обедом, он принимается так громко хохотать,
что все тарелки звенят на столе.
     Но в такие минуты всегда есть один  человек,  которого  слова  мои  как
будто интересуют. Это - немец-профессор, который  сидит  рядом  со  мной  за
обедом и о котором я подробнее поговорю с тобой в другой  раз.  Он  -  очень
ученый и всем живо интересуется; он ценит многие из моих замечаний, и  после
обеда в салоне часто подходит ко мне за разъяснениями. Мне иногда приходится
несколько призадуматься, чтоб вспомнить, что я сказала, или что я думаю.  Он
заставляет вас продолжать с того, на чем вы остановились, и почти  такой  же
охотник до всяких диспутов, как Вильям  Плат.  Он  превосходно  образован  в
немецком духе, и сказал мне на днях, что он - "умственная метла".
     Что ж, если это так, он чисто метет, что я ему и  сказала.  После  того
как он со мною побеседует, я чувствую,  будто  у  меня  в  голове  нигде  не
осталось пылинки. Это -  восхитительное  ощущение.  Он  говорит,  что  он  -
наблюдатель; не сомневаюсь в том, что здесь много материалов для наблюдений.
Но довольно на сегодня. Не знаю, сколько времени  я  еще  пробуду  здесь;  я
успеваю так быстро, что мне иногда кажется, будто я себе  назначила  слишком
много времени. Вероятно, у вас холода настали быстро, как всегда;  я  иногда
завидую вам в этом отношении. Здесь глубокая осень - очень тоскливое и сырое
время; и я сильно бы желала, чтобы что-нибудь вывело меня из апатии.


VI

     Мисс Эвелина Вэн, из Парижа, к леди Августе Флеминг, Брайтон.
     Париж, 30 сентября

     Дорогая леди Августа, боюсь, что не буду иметь возможности  приехать  к
вам 7 января, как вы любезно предложили в Гамбурге. Мне очень, очень жаль, и
это для меня большое горе. Но я только что получила  известие,  что  решено,
что мама и дети уедут за границу на часть зимы; мама желает, чтобы я ехала с
ними в Гиер, куда посылают Джорджину для ее легких. Она совсем нехорошо себя
чувствовала последние три месяца, а теперь,  с  наступлением  сырой  погоды,
совсем  расхворалась,  так  что  на  прошедшей  неделе  папа  решил  созвать
консилум; они с мама повезли Джорджину в город и там  советовались  с  тремя
или четырьмя докторами. Ей они предписали  юг  Франции,  но  не  сошлись  во
мнениях относительно выбора места, так что мама сама решила остановиться  на
Гиере, как на самом дешевом месте. Скука там, вероятно,  страшная;  надеюсь,
что пребывание это принесет пользу Джорджине. Боюсь, однако,  что  ничто  не
принесет ей пользы, пока она не согласится  больше  беречься;  кажется,  она
слишком капризна и упряма, и мама пишет  мне,  что  в  течение  всего  этого
месяца нужно было строгое приказание отца, чтобы заставить ее  сидеть  дома.
Она очень досадует - пишет мама - на поездку за границу и как  будто  совсем
не думает о расходах, в которые папа был вовлечен, с досадой говорит о  том,
что пропустит охоту, и пр. Она надеялась начать охотиться в декабре,  и  все
расспрашивает, держит  ли  кто-нибудь  в  Гиере  гончих.  Подумайте  только:
девушка хочет охотиться с гончими, когда легкие ее так плохи! Но,  вероятно,
когда она попадет туда, то будет очень рада сидеть смирно, так как  говорят,
что жара там страшная. Может быть, она и вылечит Джорджину,  но  я  уверена,
что мы все от нее перехвораем.
     Мама, однако, берет с собою за границу только Мэри,  Густава,  Фреда  и
Аделаиду; остальные пробудут в Кингскоте до февраля - числа до 3-го и  тогда
отправятся в Истберн на месяц с мисс Траверс,  новой  гувернанткой,  которая
оказалась премилейшей особой. Мама берет мисс  Траверс,  которая  так  долго
жила у нас, но которая годится только для младших детей в Пере, и, вероятно,
некоторых из кингскотских слуг.  Мисс  Траверс  пользуется  полным  доверием
мама; жаль только, что у нее такое странное имя. Когда она к нам  переехала,
мама думала, было, спросить ее, не согласится ли она переменить его; но папа
сказал, что она, пожалуй, обидится. Лэди Баттльдоун  заставляет  всех  своих
гувернанток носить одну и ту же фамилию; она дает  им  за  это  лишних  пять
фунтов в год. Не помню, как она их называет,  кажется,  Джонсон  -  что  мне
всегда напоминает горничную. Гувернанткам не следует иметь  слишком  звучных
имен; фамилия их не должна звучать лучше фамилии семейства,  в  котором  они
живут. Вы, вероятно, слышали от Десмондов, что я не возвратилась  с  ними  в
Англию. Когда начали поговаривать о том,  что  Джорджину  следует  везти  за
границу, мама написала мне, что мне всего лучше остановиться  в  Париже,  на
месяц, у Гарольда, так чтоб она могла захватить меня на  пути  в  Гиер.  Это
избавляет от расхода на мое путешестве в  Кингскот  и  обратно  и  дает  мне
случай немного усовершенствоваться во французском языке.
     Вам  известно,  что  Гарольд  приехал  сюда  шесть  недель  тому  назад
подготовиться для этих ужасных экзаменов, которые предстоят ему  так  скоро.
Он поселился в одном французском семействе, которое принимает к себе молодых
людей с этой целью; это нечто  вроде  пансиона  с  ручательством  за  успех,
только содержат его женщины. Мама слышала про него много хорошего; а  потому
она написала мне, чтоб я ехала и остановилась здесь,  у  Гарольда.  Десмонды
привезли меня и взяли на себя переговоры или заключили условие, назовите как
хотите. Бедный Гарольд, понятно, совсем не был доволен; но он был очень добр
и отнесся ко мне как нельзя лучше. Он делает огромные успехи во  французском
языке; и хотя я и не думаю, что  пребывание  здесь  было  так  полезно,  как
предполагал папа. Гарольд так удивительно умен, что почти  поневоле  учится.
Боюсь, что я успеваю  гораздо  меньше,  но,  к  счастью,  мне  не  предстоит
экзамена, если мама не вздумает задать мне его. Джорджина даст ей так  много
забот, что я надеюсь, ей не придет этого в голову. А если придет, то я,  как
выражается Гарольд, провалюсь.
     Здесь не так прилично жить девушке, как молодому человеку,  и  Десмонды
нашли необыкновенно странным желание мама, чтобы  я  поселилась  здесь.  Как
говорит мистрис Десмонд, все это оттого,  что  она  до  такой  крайности  не
обращает внимания на принятые приличия. Но вы знаете,  какой  Париж  веселый
город, и лишь бы Гарольд не вышел из терпения, я спокойно дождусь каравана -
так он прозвал маму и детей. Особа, которая содержит  это  заведение,  -  не
знаю, как и  назвать  его,  -  довольно  странная,  совершенно  иностранного
склада; но она удивительно внимательна и постоянно посылает  гонцов  к  моим
дверям узнать, не надо ли мне чего. Слуги совсем  не  похожи  на  английских
слуг; и лакей - у них всего один - и горничные врываются  во  всякое  время,
самым неожиданным образом. А когда позвонишь, они  являются  через  полчаса.
Все это очень неудобно; вероятно, в Гиере будет еще хуже.  Там,  впрочем,  к
счастью, у нас будут наши собственные слуги.
     Здесь есть нисколько  престранных  американцев,  над  которыми  Гарольд
постоянно потешается. Один - ужасный маленький человек, который вечно  сидит
у камина и толкует о цвете неба. Не думаю, чтоб он когда-нибудь  видал  небо
иначе как через оконную раму. На днях он поймал меня за  платье  -  зеленое,
которое вам так нравилось в Гамбурге - и сказал мне, что оно напоминает  ему
девонширский дерн, и с полчаса толковал о девонширском дерне, что показалось
мне совершенно необыкновенным предметом разговора. Гарольд уверяет, что он -
сумасшедший. Очень странно жить в  таких  условиях,  с  людьми,  которых  не
знаешь. Я хочу сказать: которых не знаешь,  как  мы  в  Англии  знаем  своих
знакомых.
     Остальные американцы, кроме сумасшедшего, - две девушки, приблизительно
моих лет, из которых одна довольно милая. У нее есть  мать;  но  мать  вечно
сидит у себя в спальне, что  очень  странно.  Мне  хотелось  бы,  чтоб  мама
пригласила их в Кингскот, но боюсь, что мама  не  понравится  мать,  которая
довольно вульгарна. Другая девушка также довольно вульгарна  и  путешествует
совершенно одна. Мне кажется, она  что-то  вроде  школьной  учительницы;  но
другая девушка, более милая, с матерью, говорила мне, что она приличнее, чем
кажется.  Она,  однако,  придерживается  самых  странных  мнений  -   желает
уничтожить аристократию, считает неправильным, чтоб Артур  получил  Кингскот
после смерти папа. Не понимаю, какое ей дело,  что  бедный  Артур  наследует
имение, что было бы чудо как приятно - не будь тут замешана смерть папа.  Но
Гарольд говорит, что и она - сумасшедшая. Он страшно пристает  к  ней  с  ее
радикализмом, и он так удивительно умен, что она не умеет отвечать ему, хотя
и она довольно умна.
     Здесь есть  также  француз,  племянник  или  двоюродный  брат,  словом,
какой-то родственник хозяйки, необыкновенно противный; и немец  -  профессор
или доктор, который ест с ножа и на всех наводит страшную скуку. Мне  ужасно
жаль, что я должна отказаться от своей поездки. Боюсь, что вы никогда  более
не пригласите меня.


VII

     Леон Вердье, из Парижа, к Просперу Гобену, Лилль.
     28 сентября

     Дорогой Проспер!
     Давно не давал я тебе весточки;  не  знаю,  что  мне