Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
Вольдемар Бранк.
Маленький человек на большом пути.
Рисунки А. Егера.
Автобиографическая повесть старейшего латышского писателя В. Бранка
знакомит читателей с нелегкой жизнью бедной латышской семьи начала нынешнего
века Герой книги, юный Волдис, рассказывает о своем первом заработке -
деньги нужны, чтобы пойти в школу, об играх и шалостях, о войне с сынками
местечковых богатеев. Первые столкновения с суровой действительностью
приводят мальчика к пониманию, что жизнь устроена несправедливо, если вс„ -
и лес, и земля, и озера - принадлежит барону.
РАННЕЙ ВЕСНОЙ
Давно это было, очень давно. Еще только сменились века, и люди, путаясь,
по привычке часто писали "тысяча восемьсот" вместо "тысяча девятьсот", как
мы сейчас путаем года, когда приходит новый январь...
Начало весны у нас, на севере Латвии, выдалось в тот год очень
переменчивым. То сияет совсем по-весеннему яркое, теплое солнышко, то снова
набегают тучи, сыплет снежная крупа, метелит, морозит.
Мы ожидали возвращения отца с лесных работ. Старшего брата, Густава, мать
послала на хутора навестить дядю Андриса, в надежде, что тот не поскупится,
подарит гостю немного копченого сала.
- Вот когда напечем пирогов! - заранее радовался я.
- А на чем? Дров-то кот наплакал. Хочешь пирогов - беги в баронский лес
за хворостом! - возясь у плиты, сказала мать.
Я обрадовался. Ведь за хворостом можно пойти через остров - на озере еще
лед. Перебраться на остров, полазить по развалинам замка, а потом напрямик
через замерзший пролив к Храмовой горке, в лес. Версты две, не больше.
Разыскал в чулане мешок; к нему пришиты лямки из грубого льняного полотна
- удобно тащить на спине.
- Оденься как следует, Волдис, апрель обманчив. - Мать подала мне
старенькие, подшитые кожей валенки.
Я не стал спорить. Обул валенки, ветхий полушубок перехватил пояском,
засунул за него топорик. Нахлобучил лопухастую заячью шапку, не забыл и
рукавицы.
- Смотри только, чтобы хворост сухим был, - прозвучало вслед последнее
напутствие.
В то время мы жили в доме торговца обувью Закиса, в чердачной комнате с
единственным окном на северную сторону. Съехав по перилам лестницы, я
выбежал во двор. Сунул под мышку мешок, сорвал на радостях ушанку и
подбросил в воздух - отличная погодка! Сияет солнце, на небе ни облачка...
Вот и бугор. Рысцой с него - и передо мной озеро. Возле берега лед
ненадежный: в тех местах, куда ветер за зиму нагнал солому, мелкие ветки и
прочий мусор, солнце протопило изрядные полыньи. Подойдешь поближе - лед
колышется, дышит, вода под ним угрожающе булькает. Поэтому ступать нужно
осторожно.
Но вот я уже на острове. Передо мной высятся руины старинного замка.
Походил по земляным валам, осмотрел, запрокинув голову, крепостные стены -
когда-то неприступные, они за сотни лет основательно пообсыпались.
Нащупывая ногами трещины в почти отвесной стене, забрался на верх самой
высокой башни. С нее видно далеко-далеко. В одну сторону смотришь - все наше
местечко как на ладони. А повернешься - озеро чуть ли не до самого
горизонта.
От большой проруби, выдолбленной еще зимой рыбаками, доносился истошный
птичий крик, гомон. Здесь собралась стая черных скворцов - уже вернулись из
южных стран. Птицы весело возились на краю полой воды, прыгали, размахивали
крыльями. Неужели купаются? Совсем как летом!
Интересно! Я быстро спустился с башни, сбежал с насыпи на лужайку. Сверху
казалось - она почти сухая, а тут кругом талый снег и вода! Прыгаю с кочки
на кочку, чтобы не промочить ноги.
Пока добрался до песчаной косы недалеко от проруби, стало совсем тепло.
Здесь хорошо: солнышко пригревает, а от порывов по-зимнему холодного ветра
защищают развалины.
С запада на небо тяжело взбиралась темная слоистая туча. Что-то она мне
напомнила. Я присмотрелся и увидел над далекими лесами огромную черно-синюю
птицу. Раскинула крылья с одного края горизонта на другой и с каждой минутой
взлетает все выше. Значит, скоро опять быть метели!
Подобрался почти к самой проруби. Скворцы и в самом деле купаются. Смешно
как! Окунут па миг голову в воду и отряхиваются, разбрасывая вокруг себя
сверкающие брызги. Пока я стоял так и смотрел, солнце неожиданно скрылось за
тучей. И сразу, словно, притаившись где-то, выжидал в нетерпении этого мига,
налетел пронизывающий ветер. Птицы перестали купаться, но от проруби
почему-то не улетали: взъерошившись, жались друг к другу.
Посмотрел на темную тучу, за которой спряталось солнце. Ни единого
просвета! Становилось все холоднее. Надо бы идти, но я не уходил, наоборот,
даже на корточки присел, наблюдая за птицами. Многие скворцы, видно,
порядком уже продрогли, размахивали крыльями. Но ни один так и не улетел.
Странное дело! Что их держит здесь, возле проруби?
Ой, да что это я! С минуты на минуту повалит снег, а мне в лес через
пролив, да еще собрать целый мешок хвороста. И обязательно сухого!
Заторопился, побежал, размахивая мешком на птиц - нечего им здесь сидеть!
Пусть улетают, глупые, прячутся от метели. Скворцы напугались. Прыгали,
кувыркались, падали, словно обессилевшие, на бок. И все-таки не улетали. А
некоторые даже и не шевелились. Я на них - а они стоят себе, будто застыли.
И тут я, наконец, понял все. Да они просто не могут улететь! Ледяной
ветер подул слишком неожиданно, у птиц мгновенно смерзлись мокрые после
купания перья. Я стал бить в ладони и кричать:
- Эй, эй!
Но и это не помогло.
Что делать? Ведь если их так оставить, то скоро лед вокруг проруби
превратится в заснеженное птичье кладбище. Над озером уже кружат белые
хлопья, угрожающе прошумел первый порыв метели.
Думал-думал и придумал. Развернул мешок, поднял со льда первых
подвернувшихся под руку птиц. Осмотрел. Так и есть - на перышках лед!
Скворцы смотрят на меня своими черными блестящими бусинками, мигают.
Напугались? Нет, наверное, о помощи молят... Не бойтесь, я вас в беде не
брошу!
Сунул осторожно скворцов на дно мешка и стал собирать всех подряд.
Метель усилилась, снег повалил вовсю; я заторопился. Боялся только - не
задохнутся ли? Поэтому клал клювиками к грубой редкой мешковине, чтобы могли
дышать.
Ряд за рядом - мешок наполнялся. Ух ты! Куда тяжелее, чем сухие ветки.
Приближаться к краю проруби было опасно - лед трещал под ногами. Я лег на
живот, пополз...
У самой воды, на тонком, прозрачном льду, еще осталось несколько
скворцов. Лежат беспомощно на боку, не шелохнутся.
Отполз задним ходом от проруби, побежал к кустам на берегу. Отыскал лозу
подлиннее, с раздвоенным концом. Срубил топориком, наскоро сделал некое
подобие крючка. Скорее, скорее!
Ветер поднимал со льда снежную пыль, скручивал со свистом в жгуты,
взметая над озером метельные облака.
Опершись на локти, я подтащил к себе лозой полузасыпанных снегом птиц.
Подобрал всех до единой. Просунул руки в лямки, с трудом взвалил ношу на
плечи. Мешок грузно улегся на спину.
У берега хрупкий лед с треском проваливался подо мной. Валенки промокли.
К тому же идти было очень неудобно: руками я придерживал мешок, чтобы на
нижние ряды не так сильно давило. Пуститься бы бегом, но ноги заплетались,
непривычная тяжесть гнула к земле. Снег бил в глаза, ветер перехватывал
дыхание. По лицу текли ручейки пота и тающего снега.
Дорога домой казалась длиной в сто верст. Так хотелось присесть,
перевести дух! Но я боялся за птиц и все шагал, шагал вперед.
Наконец втащился во двор и стал взбираться по лестнице. На спине словно
мельничный жернов. Ноги дрожали, не хотели подчиняться. Ухватившись рукой за
перила, я считал каждую ступеньку. Третья... пятая... седьмая.
Пыхтя как паровоз, ввалился в комнату. У стола стоял брат - вернулся уже
из гостей.
- Ты что?! - поразился он. - Мешок заснеженный зачем-то в комнату
приволок!
- Ой, помоги! - только и смог выдавить я, проведя рукавицей по мокрому
лбу.
Лицо у брата вытянулось, глаза округлились, как у совы. Но расспрашивать
не стал, взялся за лямки.
- Осторожно! - завопил я. - Раздавишь! Вдвоем мы поднесли мешок к плите.
Я торопливо развязал веревку и выгрузил на пол содержимое.
- С ума сошел! - воскликнул Густав. - Дохлые скворцы!
- Живые! У них только крылышки смерзлись... Смотри, смотри! - обрадовался
я.
Птицы начали шевелиться, пытались встать... Вот уже скворцы, пострадавшие
меньше других, стали отряхиваться и чиститься. Нашелся и такой храбрец, что
взмахнул крыльями - и в стекло. Пришлось спешно закрывать окно одеялом -
сами побьются и стекла нам расколотят.
Еще через несколько минут в комнате кишмя кишели птицы. Они прыгали,
размахивали крыльями, кричали. Мы оба стояли у горящей керосиновой лампы и
едва успевали отбивать ее от чересчур любознательных.
Пришла мать. Открыла дверь, застыла в изумлении на пороге.
- Что... что здесь происходит?
Потом, узнав обо всем, сама предложила накормить птиц. Они охотно клевали
крупу, крошки хлеба. Размельченная мороженая рыба тоже пришлась им по вкусу.
- Да, ребята, не попробуете сегодня пирогов, - покачала головой мать,
глядя, как хозяйничает в комнате уже вполне освоившаяся пернатая орава.
Мы с братом нисколько не огорчились:
- Не беда! Зато скворцы будут живы!
ШКОЛЬНЫЕ ДЕНЬГИ
Разговор про школьные деньги начался за столом. Мать вязала; я как умел,
то и дело спотыкаясь о малопонятные слова, читал вслух газету. Мать
слушала-слушала, потом вздохнула:
- Да, надо бы тебе этой осенью в школу. Да вот нечем заплатить за ученье.
- А много нужно? - спросил я.
- Один серебряный в школу, другой на книги, тетрадки, доску с грифелем.
Вот уже два рубля. Да еще приодеть надо; стыдно ведь пускать тебя в
постолах1. У детей торговцев, домохозяев, ремесленников - у всех ботинки,
один только ты, серенький воробышек, будешь портянками сверкать. - Мать
отложила вязанье и грустно посмотрела на меня,
- Заработаю, - сказал я решительно.
- Где ж ты, малыш мой, заработаешь?
- Мало ли... Соберу ягоды, продам!
- Хорошо задумано, ничего не скажешь. Да только в местечке-то нашем
покупателей раз-два и обчелся. Все сами в лес по ягоду ходят.
Я стал доказывать с жаром:
- Ничего, купят, вот увидишь! Наберу целую корзину черники. Крупной,
спелой. Купят!
- Где ты ее такую найдешь?
- Да хоть в Саранчовом сосняке!
- Ну тебя! - усмехнулась мать. - Глупенький ты еще. Это же совсем рядом с
местечком. Там детишки просто так, прогуливаясь, все обирают, до единой
ягодки... Вот если бы попробовать нам с тобой в Зиемерском бору.
Я обрадовался: мама тоже пойдет!
- Только учти: корзины придется тащить на себе.
- Ну и что!
- Одиннадцать верст! - Мать испытующе смотрела на меня...
Дома нас в то время было только двое: я и мать. Отец нанялся ямщиком и
уехал на почтовых лошадях в далекую поездку, прихватив с собой в помощники
моего старшего брата. Ничто не мешало нам отправиться в дальний лес по
ягоды. Так и договорились: пойдем следующим утром.
С вечера приготовили корзины, связали по две, чтобы нести через плечо. Я
был счастлив: казалось, что передо мной уже открылись двери школы.
Ночью никак не мог заснуть. Метался по кровати, ворочался с боку на бок.
А заснув на минуту, тут же просыпался и смотрел в окно: не забрезжил ли
рассвет, не пора ли уже обуваться? Мать тоже спала неспокойно - то и дело
шуршал сенник на ее кровати.
Только заснул покрепче - мать уже будит:
- Вставай, вставай! Скоро солнце трубы позолотит!
И, как на грех, сон такой сладкий, ну совсем не хочется просыпаться! И
куда только пропала вчерашняя решимость! Дремота обволакивала сознание,
опускала перед глазами туманные завесы. Никуда не хотелось идти. Только
спать, спать, спать...
Пришлось матери взяться за меня. Наконец, превозмогая сон, я спустил ноги
на край кровати и встряхнулся.
Вскоре с пустыми корзинами на плечах вышли на улицу. В местечке еще
царила утренняя тишина.
Мы бодро зашагали по берегу озера. Роса окропила тропинку, к постолам
прилипала мокрая земля. Потом взошло солнце, идти стало легче. С озера
повеял свежий ветерок, волны с шелестом накатывались на берег.
Когда подошли к бору, солнце уже припекало. Птицы на вершинах деревьев
щебетали, свистели, пели каждая на свой лад.
Интересно, нет ли среди них моих скворцов? Вон тот, с ободранным
хвостиком - не старый ли знакомый? Усядется на дерево и свистит, свистит не
умолкая, пока мы не подойдем. Потом перелетит на следующее и опять свистеть.
Может, он мне спасибо говорит?
Присели отдохнуть у дороги. Пройти одним рывком одиннадцать верст - дело
нешуточное. Мы оба порядком притомились. Особенно ноги: подошвы словно
горели.
Прямо отсюда, с дороги, на лесных полянках просматривались светло-зеленые
кустики черники.
- Начнем, мам, начнем! - Я сразу наполнился нетерпением.
Не впервой мне по ягоды - трудного ничего. И наешься, и належишься, и
кружка уже с верхом.
Перешли канаву, присели у кустиков. Ягоды полно. Вон ее сколько,
сине-черной, блестящей, рассыпано между листиками! Первые пригоршни дробно
ударили о плетеный кузов. Еще, еще...
Сыпал я, сыпал, а глянул - даже дно не прикрыто. Да, это не жестяная
кружка!
Подошла мать, тоже заглянула в мою корзину:
- Листики-то зачем? Такую ягоду у тебя никто не возьмет.
Вот ведь беда! Набрать корзину - еще вовсе не значит получить за нее
деньги. Теперь я уже не сыпал без разбору. Пусть покупатель как глянет на
мою ягоду, так сразу и лезет за кошельком!
Руки быстро стали синими, лицо тоже не чище - я ведь и себя не обижал; не
знаю, куда клал чаще: в корзину или в рот. До тех пор, пока не услышал
тайный укоряющий голос:
"Думаешь, ты чернику ешь? Ты съедаешь свои школьные деньги!"
И сразу как отрезало. Хоть и вкусная в бору черника, но не для меня.
Вначале я никак не мог приспособиться: руки больше давили ягоду, чем
срывали. Потом приловчился, стал работать обеими руками. Но все равно
медленно что-то наполнялась моя корзина. Уж и спина заныла от беспрерывных
поклонов, а заглянешь в кузов - дно все еще просвечивает.
Только к полудню наполнилась первая тара - сначала у матери, потом и у
меня. Сели на пенек, поели с аппетитом Прихваченный с собой хлеб, запили
чаем из бутылки.
Вторая корзина пошла еще труднее. Спина совсем перестала слушаться:
надоело ей без конца сгибаться и выпрямляться. Встал на четвереньки и так
ползал по кустарнику. Я ругал втихомолку и ягоды: "Не могли вырасти погуще!"
- и корзину: "Как заколдованная, не наполняется, хоть тресни!"
Когда собирал последние пригоршни, в глазах прыгали огоньки, каждый
листочек казался сверкающей ягодой.
Но всему приходит конец, и моим мучениям тоже. Мать отвела меня на край
болота. Там сырым мхом я оттер черноту с рук и лица: стыдно ведь таким
перемазанным появляться на дороге. Снова связали корзины, взвалили на плечи.
Тяжесть сразу сгорбила, как старичка.
- Устал? - заботливо спросила мать, когда мы вышли на дорогу и
остановились ненадолго, чтобы поправить перевязь. Стиснул зубы:
- Нет!
- Видишь, сын, как нелегко даются школьные деньги. Смотри учись хорошо,
если все у нас получится как задумано. Ученому человеку жить легче.
Мать уголком платка вытерла запотевший лоб, поправив корзины на плече:
- Ну, пошли!
Заходящее солнце дробилось в розовых водах озера. Чайки, уставшие от
дневных полетов, качались на волнах. Кричали, перекликались, словно у них
шел спор, где лучше провести ночь.
Все короче становились мои шаги. Как я ни старался держаться рядом с
матерью, все равно отставал. Она меня не ждала - приходилось бежать
вдогонку.
Красная макушка солнца спряталась за горизонт, а мы вс„ шли и шли.
Перевязь резала плечо, как острая пила. Корзины сползали с плеча через
каждую сотню шагов. Ног под собой я не чувствовал: казалось, вместо ног у
меня каменные тумбы. Когда в полной темноте мы подходили к дому, я уже и не
поднимал их, а волочил по земле.
В комнате у меня только хватило сил сбросить с себя корзины. Не сняв даже
постол, я мешком повалился на кровать...
Утром проснулся и никак не мог понять, где я: в лесу или дома? Черника
так и плясала перед глазами.
Корзины с ягодой, накрытой широкими листьями папоротника, мать расставила
у стены.
- Одевайся и начинай разносить. Одну корзину отнесешь мадам Карозе,
другую - жене аптекаря Фрейберга. Затем бабушке доктора Рауве. Последнюю
предложишь купчихе Бремзе.
Еще и продавать!
- А если они не купят?
- Тогда обойдешь всех богачей подряд.
Меня словно ушатом ледяной воды окатили. В горле застрял горький комок, в
глазах снова заплясали темно-синие звездочки. Стоять у них под дверью,
предлагать, унижаться, упрашивать...
Мать взглянула на меня искоса, сказала спокойно:
- Хочешь в школу - спрячь гордость в карман. Собрать ягоды - это полдела.
Ягоды - еще не деньги.
Куда денешься! Я потоптался босыми ногами по прохладному полу, кашлянул:
- Сколько просить?
- Хорошо бы за твои маленькие корзинки выручить хотя бы копеек по
тридцать. А мои побольше, за них проси тридцать пять. Не дадут - по пять
копеек уступишь.
Двинулся я в нелегкий путь - ох, лучше бы еще раз туда и обратно по
одиннадцать верст! Первую корзину, как мать и говорила, понес мадам Карозе.
Та вышла из кухни с накрученными на бумажки волосами и, изобразив на дряблом
лице сладкую улыбку, не спросила, а пропела тонким голоском:
- Что мальчику от меня потребовалось?
Я приподнял папоротник и предложил свой товар. Желтоватые костлявые
пальцы сунулись в корзину, мадам бросила в рот горстку ягод.
- Дорого! - Она скривила бледные губы. - Черника твоя мелкая и кислая.
У меня глаза наполнились слезами. Это неправда, неправда! Ягоды из
дальних лесов самые лучшие, самые сладкие - это знают все в местечке. Но я
пришел сюда не спорить, а продавать. Проглотив обиду, назвал место, где
собирали чернику, - Зиемерский бор, разгреб рукой ягоды, показывая, какие
они крупные. У мадам Карозе жадно загорелись глаза. Но она сказала:
- Короче: хочешь - получай двадцать пять копеек. Не хочешь - ешь сам!
Жалко было отдавать так дешево. Но возьму ли больше? Может, пробегаю без
толку по местечку?
Домой я вернулся хоть и с пустой корзиной, но с таким траурным выражением
на лице, что мать сразу все поняла.
В тот день я обошел много богатых домов. Предлагал, показывал,
уговаривал. Всюду пробовали, небрежно перебирая ягоду в корзине, морщились,
торговались...
А вечером, когда мы с матерью стали считать вырученные деньги, не вышло
даже полного рубля.
Еще дважды ходили мы по ягоды в далекий лес. Лишь тогда мать смогла
отнести один серебряный рубль в общинную школу, а на другой купить учебники
и тетрадки.
Ничто в мальчишечьи мои годы не далось мне так трудно, как школьные
деньги.
НОЖ
С восхода солнца мы рыбачили на берегу озера возле Храмовой горки. Рыба
просто не хотела ловиться, только трогала крючок, обкусывала червяка - и
все. Напрасно мы снова и снова забрасывали удочки.
Что за рыбалка без клева? Скука. Наш приятель Август, сын соседского
столяра, предложил:
- Знаете что, ребята, давайте лучше вырезать лодочки из сосновой коры.
- Да ну! - дружно скривились мы с Густавом. - Скажешь тоже! А нож?
Но Ав