Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
тся, чистой brehnioi, зато
звучало в их детском воображении diko элегантно. Я им говорю:
-- Ладно, Марточка-Сонеточка, horosh питаться. Пошли, крутнем диски.
Ноги-ноги-ноги!
Выйдя на холодную улицу, они решили, что автобус -- это им не в kaif,
им нужна tatshka, так Что пришлось оказать им такую честь, внутренне при
этом diko потешаясь. Я подозвал такси со стоянки на площади. Шофер, stari
усатый kashka в замызганном костюме, предупредил:
-- Только чтоб сиденья не драли. Они у меня новые, только что обивку
менял. -- Я развеял его глупые страхи, и покатили мы в сторону дома, причем
храбрые kiski непрестанно хихикали и шептались. Короче, прибыли, я шел по
лестнице впереди, они, пыхтя и похихикивая, спешили за мной, потом их обуяла
жажда, в комнате я отпер один хитрый ящичек и налил своим десятилетним
невестам по изрядной порции виски, хотя и разбавленного должным образом
содовой шипучкой. Они сидели на моей кровати (все еще неубранной), болтали
ногами и тянули свои коктейли, пока я прокручивал им на своем стерео жалкое
их fuflo. Крутить на нем такое -- это было все равно что хлебать сладковатую
кашицу детского питания из драгоценных, прекрасной работы золотых кубков.
Однако они ахали, baldeli и только выдыхали временами "pisets", или
"montana", или еще какое-нибудь из идиотских словечек, которые тогда были в
моде у этой возрастной группы. Проигрывая для них этот kal, я то и дело
напоминал им, чтобы пили, наливал еще, и они, бллин, надо сказать, не
отказывались. Так что к тому времени, когда их жалкенькие пластиночки
прокрутились каждая по два раза (а их всего было две: "Медонос" Айка Ярда и
"Ночь за днем и день за ночью", с которой блеяли какие-то два однояйцевых
евнухоида, чьих имен я не помню), -- в общем, к этому моменту kiski мои были
уже в состоянии буйного восторга -- прыгали и катались по кровати, и я
вместе с ними.
Что в тот день у меня с ними было, об этом, бллин, так нетрудно
догадаться, что описывать не стану. Обе вмиг оказались раздетый заходились
от хохота, находя необычайно забавным вид дяди Алекса, который стоял голый и
торчащий со шприцем в руке, как какой-нибудь падо! доктор, а потом,
выбрызнув из шприца тонкую струйку, вколол себе в предплечье хорошенькую
дозу вытяжки из мартовского вопля камышового кота. Потом вынул из конверта
несравненную Девятую, так что Людвиг ван теперь тоже стал nagoi, и поставил
адаптер на начало последней части, которая была сплошное наслаждение. Вот
виолончели; заговорили прямо у меня из-под кровати, отзываясь оркестру, а
потом вступил человеческий голос, мужской, он призывал к радости, и тут
потекла та самая блаженная мелодия, в которой радость сверкала божественной
искрой с небес, и наконец во мне проснулся тигр, он прыгнул, и я прыгнул на
своих мелких kisk. В этом они уже не нашли ничего забавного, прекратили свои
радостные вопли, но пришлось им подчиниться, бллин, этаким престранным и
роковым желаниям Александра Огромного, удесятеренным Девятой и подкожным
впрыском, желаниям мощным и tshudesnym, zametshatellnym и неуемным. Но так
как обе они были очень и очень пьяны, то вряд ли сами много почувствовали.
Когда эта последняя часть докручивалась по второму разу со всеми ее
выплесками и выкриками о Радости, Радости, Радости, две моих маленьких kiski
уже не играли во взрослых опытных dam. Они вроде как малопомалу
otshuhivaliss, начиная ponimatt, что с ними маленькими, с ними бедненькими
только что проделали. Начали проситься домой и говорить, что я зверь и тому
подобное. Вид у них был такой, будто они побывали в настоящем сражении,
которое, вообще-то, и в самом деле имело место; они сидели надутые, все в
синяках. Что ж, в школу ходить не хотят, но ведь учиться-то надо? Ох я и
поучил их! Надевая платьица, они уже вовсю плакали -- ыа-ыа-ыа, -- пытались
тыкать в меня своими крошечными кулачками, тогда как я лежал на кровати
перепачканный, голый и выжатый как лимон. Основной kritsh издавала
Сонеточка: "Зверь! Отвратительное животное! Грязная гадина! " Я велел им
собрать shmotjo и валить подобру-поздорову, что они и сделали, бормоча, что
напустят на меня ментов и всякий прочий kal в том же духе. Не успели они
спуститься по лестнице, как я уже крепко спал, прямо под звуки
сталкивающихся и переплетающихся призывов к Радости, Радости, Радости...
Проснулся я, однако, несколько поздновато (на моих часах было около
полвосьмого), что, с моей стороны, было, как оказалось, не слишком умно.
Дело в том, что в этом svolofshnom мире все идет в счет. Надо учитывать, что
всегда одно цепляется и тянет за собой другое. Так-так-так-так.
Проигрыватель уже не пел ни о Радости, ни о том, чтобы обнялись миллионы, а
это значило, что какой-то veto нажал на "выкл. ", и скорее всего то был па
или ма -- родители уже вернулись с работы, судя по доносящемуся из столовой
позвякиванию посуды и причмокиванию, с которым они тянули горячий чай из
чашек: усталый обед двух trudiastshihsia после рабочего дня у одного на
фабрике, у другой в магазине. Бедные kashki. Жалкая старость. Я надел халат
и, прикинувшись смиренным tshadom, выглянул со словами:
-- Привет-привет-привет! Вот, отдохнул хорошенько, и все прошло. Готов
теперь вечерок поработать -- надо ведь и зарабатывать хоть чуть-чуть! --
Дело в том, что, по их сведениям, именно этим я вечерами последнее время
занимался. -- Ням-ням, мамочка. Хочу ням-ням. -- На столе был какой-то
stylyi пудинг, который она разморозила, подогрела, и в результате он не
слишком-то аппетитно выглядел, но ничего не поделаешь. Отец не очень
радостно и как-то даже подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал,
зная, что связываться не следует, а мать чуть озарилась подобием усталой
улыбки типа "сыночек, дитятко мое, кровиночка! ". Я зарулил в ванную,
наскоро принял душ -- я и в самом деле чувствовал себя липким и грязным, --
потом вернулся в свою berlogu переодеться в вечернее. Потом, сияющий,
причесанный, чистый и блистающий, сел пообедать ломтиком пудинга. Заговорил
рара:
-- Пойми меня правильно, сын, я не хочу лезть в твои дела, но хотелось
бы знать, где именно ты вечерами работаешь?
-- Ну, в общем-то, -- с набитым ртом прочавкал я, -- по мелочам, на
подхвате. То там, то здесь, где придется. -- Я бросил на него резкий
jadovityi взгляд, как бы говоря: не лезь ко мне, и я к тебе не полезу. -- Я
ведь денег у вас не прошу, правда же? Ни на развлечения, ни на тряпки,
верно? Ну так и чего же ты тогда спрашиваешь?
Отец смущенно похмыкал, покашлял и говорит: -- Ты прости меня, сын, но
иногда я за тебя беспокоюсь. Сны всякие снятся. Ты, конечно, можешь сколько
хочешь смеяться, но, бывает, такое приснится! Вот и вчера тоже видел тебя во
сне, и совсем мне тот сон не понравился.
-- Да ну? -- Мне даже интересно стало, что же он такое про меня увидел.
Мне тоже что-то вроде бы снилось, но я никак не мог вспомнить, что именно.
-- Расскажи.
-- Причем так явственно! -- начал отец. -- Вижу, ты лежишь на мостовой,
избитый другими мальчишками. Ну, вроде тех, с которыми ты хороводился, перед
тем как последний раз попасть в исправительную школу.
-- Да ну? -- Внутренне я посмеивался над незадачливым своим papoi,
который верил или думал, что верит, будто я там действительно исправился. И
тут я вспомнил свой собственный сон, который мне как раз в то утро
приснился, -- где был Джорджик, который по-генеральски распоряжался, и Тем
со своей беззубой ухмылкой и обжигающим хлыстом. Однако сны, как мне
когда-то говорили, сбываются с точностью до наоборот. -- Отец, отец, не
изволь беспокоиться за единственного своего сына и наследника, -- сказал я.
-- Оставь пустые страхи. Он сможет сам за себя постоять, и с большим
успехом.
-- И еще, -- продолжал отец, -- мне виделось, будто ты весь в крови,
обессилел и не можешь им сопротивляться. -- Вот уж действительно все
наоборот; я снова не мог внутренне не усмехнуться, а потом я вынул весь свой
deng из карманов и хлопнул его на скатерть.
-- Вот, папа; здесь немного, конечно. Это все, что я заработал вчера
вечером. Но, может быть, этого хватит, чтобы вы с мамой сходили куда-нибудь,
посидели, выпили по рюмочке хорошего виски.
-- Спасибо, сын, -- ответил он. -- Мы редко теперь куда-либо ходим. Да
ведь и опасно стало -- на улицах сам знаешь, что творится. Всякие малолетние
хулиганы и так далее. Все же спасибо. Завтра я куплю на них бутылочку, и мы
с мамой посидим дома. -- С этими словами он сгреб мои netrudovyje babki и
сунул их в карман брюк, а мать пошла на кухню мыть посуду. И я ушел, со всех
сторон обласканный улыбками.
Дойдя до нижней лестничной площадки, я, прямо скажем, удивился.
Удивился -- это даже не то слово. Застыл, можно сказать, с открытым rotom.
Меня, понимаете ли, пришли встречать. Стояли на фоне всех этих iskariabannyh
стенных росписей, которым полагалось воплощать величие подвига во имя
трудовой славы, увековечивать его в виде голых yekov и kis, сурово приникших
к рычагам индустрии, изрыгая при этом скабрезности, пририсованные к их rotam
хулиганистыми мальчишками. У Тема в руке был тюбик черной масляной краски, и
он как раз обводил очередное ругательство большим овалом, как всегда
одновременно похохатывая -- ух-ха-ха-ха. Но когда Пит и Джорджик со мной
поздоровались, вовсю щеголяя ощеренными в дружеских улыбках zubbjami, он
завопил во всю глотку: "Наконец-то, их величество прибыли, ур-ра! " и сделал
что-то не вполне понятное на манер салюта с прищелкиванием каблуками.
-- Мы беспокоились, -- сказал Джорджик. -- Сидим-сидим, пьем tshiortovo
молоко с ножами, а потом думаем, вдруг на тебя нападут или еще чего-нибудь,
вот и пришли на подмогу. Как, Пит, я правильно излагаю?
-- Верно, верно, -- ухмыльнулся Пит. -- Иззи-винни-нитте, -- осторожно
проговорил я. -- У меня немножко tykva разболелась, пришлось это дело
zaspatt. А родители не разбудили меня, когда я им велел. Что ж, мы собрались
тем не менее и вместе возьмем то, что нам предложит старушка notsh... н-да.
-- Я поймал себя на том, что подхватил это дурацкое лишнее "н-да" у П. Р.
Дельтоида, моего наставника по перевоспитанию. Очень странно.
-- Насчет tykvy -- сочувствую, -- сказал Джорджик как-то даже чересчур
участливо. -- Много думаешь, не иначе. Приказы, дисциплина, то, се... Но она
прошла, ты уверен? Уверен, что тебе не захочется снова пойти прилечь? -- И
все они эдак подленько zaostsherialiss.
-- Постой, -- проговорил я. -- Давай-ка проясним обстановку. Этот
сарказм, если я правильно понял вашу интонацию, не идет вам, о дружина и
братие. Возможно, вы устроили маленький такой sgovoriting за моей спиной,
потешились на славу, отпуская шуточки и тому подобный kal. Однако в качестве
вашего друга и предводителя я, видимо, имею все-таки право знать, что
происходит, или как? Ну-ка, давай, Тем, выкладывай, что означает эта твоя
дурацкая обезьянья ухмылка? -- Я это не случайно по Тему проехался -- он как
раз стоял с открытым rotom и вид являл совершенно bеzumni. Тут внезапно
встрял Джорджик:
-- Ладно, Тема больше не задираем, приятель. Это теперь у нас будет
такой новый курс.
-- Новый курс? -- удивился я. -- Что еще такое за новый курс? Я смотрю,
вы успели основательно все обсудить за моей сонной спиной. Ну-ка, давайте
подробнее! -- С этими словами я скрестил rukery на груди и поудобнее
прислонился к изломанному поручню лестницы, все еще стоя тремя ступеньками
выше этих моих так называемых друзей.
-- Не обижайся, Алекс, -- сказал Пит, -- но мы хотим, чтобы и у нас
была кое-какая демократия. А не так, чтобы ты все время говорил, что делать
и чего не делать. Но ты не обижайся. Джорджик поддержал его:
-- Обиды тут вообще никакой быть не может. Все дело в том, у кого есть
идеи, а у кого их нет. Что он нам всю дорогу предлагал? -- И Джорджик очень
прямо взглянул мне в лицо храбрыми своими glazzjami. -- Мелочевку, ерунду
всякую, вроде как прошлой ночью. Но мы-то растем!
-- Так, дальше, -- процедил я, не двинувшись. -- Слушаю, слушаю.
-- Что ж, -- продолжал Джорджик. -- Хочешь выслушать до конца --
слушай. Мы, понимаешь ли, по задворкам ходим, трясем мелкие лавчонки, а в
результате мелочью в карманах звякаем. При том что в кафе "Масклмэн" есть
такой Билл Англичанин, и вот он говорит, что способен narisovatt нам такой
krasting, о котором каждый malltshik только мечтать может. Настоящее дело
может оформить -- briuliki, -- говорил Джорджик, не сводя с меня взгляда
холодных глаз. -- Это пахнет большими, очень большими деньгами -- вот что
говорит Билл Англичанин.
-- Так, -- протянул я небрежно, хотя и diko razdrazh внутри. -- С каких
это пор ты снюхался с Биллом Англичанином?
-- Знаешь, -- ответствовал Джорджик, -- я ведь, бывает, и сам по себе
туда-сюда похаживаю. Ну вот хоть в прошлый shabbat. Могу я иметь какую-то
личную zhiznn, нет?
На его личную жизнь мне было natshatt это уж точно.
-- А что, интересно, ты делать-то будешь с этими большими-пребольшими
babkami, или деньгами, как ты их столь почтительно именуешь? Тебе что, не
хватает чего-нибудь? Нужна tatshka -- срываешь ее прямо с дерева. Нужен кайф
-- его тоже lovish. Да или нет? Чего это тебе вдруг так захотелось стать
жирным капиталистом?
-- А-а, -- махнул рукой Джорджик, -- ты иногда думаешь и говоришь, как
маленький ребенок. -- Тут Тем снова заухал филином -- "ух-ха-ха-ха! " --
Сегодня, -- заявил Джорджик, -- сделаем взрослый krasting.
Стало быть, сон был все-таки в руку. Джорджик стал генералом, говорит,
что делать и чего не делать, а Тем, этот ухмыляющийся безмозглый бульдог,
того и гляди вытащит хлыст. Однако я разыграл свою роль как по нотам, очень
осторожно разыграл, улыбчивый, со всем согласный:
-- Ладно. Tshudnennko. Кто долго ждет своего часа, тот дождется. Я
многому научил вас, други мои. Но, может, ты хоть посвятишь меня в свои
планы, Джорджик?
-- Ну, -- с хитрецой ухмыльнулся Джорджик, -- что ж планы... любимое
молоко-плюс -- видимо, так, а? Надо сперва взбодриться, всем надо, а тебе
особенно у тебя сегодня трудный день. -- Ты прямо будто мои мысли читаешь!
-- Я изобразил улыбку. -- Как раз хотел предложить наведаться в добрую
старую "Korovu". Чудно-чудно-чудно. Ну веди нас, Джорджик! -- И я выдал ему
вроде как низкий поклон, улыбаясь, как bezumni, но при этом лихорадочно
соображая. Однако, когда мы вышли н улицу, я понял: думает glupi, a umni
действует по озарению, как Бог на душу положит. И снова мне помогла
прекрасная музыка. Мимо проехала машина, в не работало радио, до меня
донесся всего лишь такт или полтора, но то был Людвиг ван Скрипичный концерт
заключительная часть, и я сразу понял, что от меня требуется. Хриплым
голосом говорю: "Ну, Джорджик давай! " и выхватываю свою britvu. Джорджик от
неожиданности как-то так ухнул, но очень даже быстренько -- шшшасть! --
выщелкнул из рукояти клинок поzha, и мы кинулись друг на друга. Старина Тем
говорит "Ну нет, так дело не пойдет", и начал отматывать с талии tsepp, но
Пит удержал его, схватив за руку: "Оставь их. Так надо". В результате
Джорджик и ваш покорный слуга, как коты, заходили друг возле друга, выжидая
мгновенье, когда противник otkrojetsia, причем обе друг друга назубок знали,
слишком даже хорошо знали; Джорджик время от времени шасть-шасть сверкающим
своим клинком, но все впустую. То и дело мимо шли люди, видели все это, но
не совались -- надо полагать, такого рода зрелища им давно примелькались.
Потом я сказал себе: "Раз, два, три! " и бросился хак-хак-хак бритвой, --
правда, не в лицо и не по glazzjam, а нацеливаясь на руку, в которой у
Джорджика был nozh, и он его, бллин, все же выронил. Да, бллин. Выронил, и
nozh дзынь-блям на зимний звонкий тротуар. Я лишь слегка мазнул Джорджика по
пальцам britvoi, а он стоит и смотрит, как набухают под фонарем капельки
крови.
-- А ну! -- повернулся я к Тему (причем теперь начинал я первый, потому
что Пит перед этим дал Тему soviet не разматывать tsepp, и Тем внял ему). --
Ну, Тем, теперь с тобой разберемся, ладненько? -- Тем, как какой-то большой
bezumni зверь, с криком "Гхааааа" мгновенно размотал опоясывавшую его tsepp,
да так ловко, obaldett можно. Тут правильной тактикой для меня было
держаться как можно ниже, прыгая по-лягушачьи, чтобы защитить лицо и
glazzja, и я так и делал, бллин, что беднягу Тема изрядно изумило -- он-то
привык хлестать по открытой morder -- хлесь-хлесь-хлесь! Однако он, надо
признать, здорово влепил мне по спине, меня аж до нутра прожгло, но эта боль
только побудила меня скорей с ним разделаться. Ну я и мазнул его britvoi по
левой ноге через штанину -- штанина тесная, разом на пару дюймов
разъехалась, и брызнуло немножко крови, отчего Тем стал вообще как bezumni.
И тут, пока он завывал вау-вау-вау собачьим голосом, я провел с ним тот же
прием, что и с Джорджиком, вложив все в одно движение -- вверх, вбок, вжжик,
-- и почувствовал, как brilva вошла в мякоть его запястья, отчего он выронил
змеиную свою tsepp и заверещал, как ребенок. Потом попытался всосать всю
лишнюю кровь с запястья, одновременно не переставая верещать, но крови было
слишком много, и он захлебнулся ею -- бупль-бупль, -- а кровь хлестанула
фонтаном, хотя и ненадолго. Я говорю: -- Ну что, други, вам все ясно? Ты
как, Пит? --- А я разве чего говорил? -- отозвался Пит. -- Я и не говорил
ничего! Слушай, как бы Тем до смерти не истек кровью!
-- Не sdohnet, -- сказал я. -- Sdohnutt можно только один раз. А Тем
sdoh еще до рожденья. Вся эта кровища сейчас перестанет. -- Я знал, что
главные кабели у него целы. Вынул свой чистый платок из кармана, чтобы
обернуть ruker бедному умирающему Тему, который вопил и стенал, и кровь
действительно вскоре остановилась -- да и куда бы она делась-то! Будут
теперь знать, кто истинный vozhdd и хозяин, бараны tshiortovy, подумал я.
Довольно быстро я обоих раненых бойцов успокоил в уюте бара
"Дюк-оф-Нью-Йорк", поставив перед ними двойные бренди (купленные на их же
babki, поскольку свои я все отдал отцу) и сделав пару примочек из
пропитанных водой носовых платков. Старые veshalki, к которым мы в
предыдущий вечер отнеслись с такой заботой, снова были тут как тут и
наперебой твердили: "Спасибо, ребятки", "Дай Бог вам здоровья, мальчики",
прямо удержу на них не было, хотя мы вовсе не собирались вновь расшибаться
перед ними в lepioshku. Однако Пит сказал: "Что будем пить, девушки? " и
принес им пивка s pritsepom, как будто у него денег куры не клюют, и тут уж
их совсем зациклило: "Уж как мы вам рады, как рады, мальчики", "Никогда не
заложим вас, ребятишки", "Вы самые лучшие в мире ребятки, вот вы кто! "
Наконец я говорю Джорджику:
-- Ну что, возвратимся туда, откуда начали, да? Ссоры забыты, все как
было, правильно?
-- Во-во-во! -- сказал Джорджик. Однако старина Тем все еще смотрел
несколько ошалело и даже так высказался: "А я ведь достал бы гада, ну, как
ее, этой -- tseppju, просто мне какой-то vek под локоть попался", -- словно
он все еще продолжал dratsing, причем даже не со мной, а с каким-то другим
противником. Я говорю:
-- Ладно, Джорджибой, так что там у тебя на уме-то было?
-- Да ну, -- отмахнулся Джорджи