Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
вы соблаговолите его
принять. Это всего лишь блюдо сладостей из королевского дворца, но, мадам,
обратите внимание, это угощение со стола самой королевы. Да, мою пьесу
играли в Гринвиче, специально для ее величества. Для самой королевы? Да,
именно так. А в каком она была платье, а кто из благородных лордов и знатных
дам там был, расскажите мне все-все-все... И я рассказал.
2 февраля
Сегодня день рождения Гамнета и Джудит. Подумать только, как давно я не
был дома... Но все-таки я отправил им письмо и деньги. Я здесь очень занят,
загружен работой, и вырваться никак не удается. Ведь я стараюсь ради их же
блага, разве нет? Да уж, занят! Имей мужество быть честным, если уж не с
другими, то хотя бы с самим собой...
Я расспрашивал мою смуглянку о ее теперешней жизни, но она мало что мне
рассказала. О чем она мечтает, что хочет получить от этой жизни? Она
затруднилась ответить. Наверное, любовь, предположил я; мы все мечтаем о
любви и хотим найти в ней не только наслаждение, но и защиту в нашей тяжелой
жизни. Смуглая леди снова затруднилась с ответом. Тогда я спросил у нее,
каким именем мне следует ее называть, ведь не могу же я вечно "мадамкать".
Она ответила, что ее настоящее имя - Фатима. Целуя обе ее руки при прощании,
я позволил своим губам задержаться. Она не стала возражать и не отдернула
рук.
6 февраля
Работаю над новой пьесой, "Ричард Второй", так что Холишед {Холишед
Рафаэль (ум. 1580) - английский хронист, соавтор "Хроник Англии, Шотландии и
Ирландии", откуда Шекспир заимствовал сюжеты своих хроник.} и "Эдвард" Марло
постоянно находятся передо мной на рабочем столе. Бедняга Кит, ты небось уже
сгнил в сырой земле, и черви уже сожрали твои бренные останки... Интересно,
сколько времени отпущено судьбой каждому из нас, пока еще живущих? Сегодня
утром в сточной канаве неподалеку от Майнориз нашли окровавленный труп
одного торговца: беднягу ограбили, раздели догола и убили. Зрительно я знал
этого человека, часто видел его на нашей улице. Кажется, звали его Джервиз,
или как-то в этом роде. Теперь он мертв, и его бедное тело валяется в
грязи... Я выпил немного сладкого вина, чтобы рассеять туман в голове. Нужно
было отправиться к ней, и я хотел собраться с духом и набраться храбрости.
Хотя я выпил самую малость, но сразу почувствовал опьянение. И вот я у нее:
говорю, что хотел бы почитать ей стихи. На ней свободное платье с декольте,
открывающее руки и плечи. Она согласна слушать. Так слушайте! Эти стихи
написал римский поэт Ка-тулл. Не знаете латыни? Хорошо, я переведу на
английский. Давай же будем жить, моя Лесбия, и любить... (Кто эта Лесбия? -
Она любовница поэта.) Солнце будет скрываться за горизонтом и вновь
восходить на небо. Для нас же если забрезжит рассвет, то день пролетит
незаметно, а ночь будет бесконечна, и мы заснем навсегда. Лесбия (то есть
Фатима), ты только послушай, как ужасно это звучит на латыни: nox est
perpetua una dormienda. Она зябко поежилась. А что они делали потом? О, он
просил ее подарить ему тысячу поцелуев, а потом еще сто, а потом еще тысячу
и еще сотню, а потом снова еще одну тысячу и сотню. Это была череда из тысяч
и сотен сладких поцелуев. Но это ведь слишком много...
- А у вас в стране люди целуются?
- Мы целуемся не так, как вы здесь. У нас это называется chium. Это
делается носом.
- Покажите как.
- Нет, я не могу.
- Ну пожалуйста. Умоляю, покажите. Она застенчиво прикоснулась к моей
левой щеке своим симпатичным, чуть приплюснутым носом и слегка потерлась о
нее движением вверх и вниз.
- Да, необычно. Но английский поцелуй все же лучше.
Сказав это, я сжал ее в объятиях и припал ртом к ее губам. Это был
самый необычный и незабываемый английский поцелуй в моей жизни: ее губы
нельзя было сравнить ни с розовым бутоном, ни с тонкими, чопорно поджатыми
английскими губками; эти губы были полными и мягкими, словно какой-то
экзотический фрукт или цветок с ее далекой родины. Ее зубы были сжаты, и это
было похоже на прочную стену, которая выросла на пути более интимного
поцелуя. Я перестал целовать ее губы и принялся осыпать поцелуями гладкую
кожу смуглого плечика. Она не была настроена на такие ласки, но ничего
поделать не могла. Попыталась оттолкнуть меня от себя, и тогда я жарко
зашептал:
- Я люблю тебя, видит Бог, как я люблю тебя. Любимая, любовь моя, я
люблю тебя...
- А я тебя нет.
И она решительно оттолкнула меня. Вот уж не ожидал, что в этих с виду
безвольных ручках может скрываться такая сила. Но я был разгорячен и объят
страстью, а потому даже не думал отступать. Я прижал ее к себе, и она
принялась лупить меня своими маленькими смуглыми кулачками, гневно
выкрикивая что-то на своем языке, но вырваться не смогла. Понимая
безысходность своего положения, она попробовала было кусаться, и я услышал,
как щелкают ее маленькие острые зубки. Тогда мне пришлось навалиться на нее
всем телом, снова припасть к ее губам и слиться с ней в долгом,
обезоруживающем поцелуе, при этом продолжая крепко прижимать ее к себе. И
вскоре она сдалась. ...Скоро ли? Очень скоро. Вскоре я понял, что она знает
все. Она не была новичком в этой игре. Я был разочарован, как и любой
мужчина, который узнает, что он, увы, не первый, после чего разочарование
сменяется яростью и хищным злорадством. Но я обладал ею с неописуемым
восторгом и с аппетитом, разгорающимся все больше и больше по мере
насыщения. И уже в самом конце вдруг понял, что теперь у меня есть
любовница. И к тому же очень необычная.
14 февраля
Сегодня день святого Валентина, шумный пир благословенного птичьего
епископа. Темная и белая птицы лежат рядом на кровати. Боже мой, каким
милым, пикантным штучкам она уже меня научила: мой клюв уже болит, а крылья
ломит. Мы летали, честное слово, клянусь, мы взлетели и устремились ввысь,
минуя потолок, который превратился вдруг в легкое облако, и воспарили над
землей в золотисто-желтом тумане. Это было торжество плоти, земное
воплощение слова. Она призывала своих странных богов с непривычно звучащими
именами: Хейтси-эбиб, Ганпутти и Вицлипуцли, а еще четырех архангелов,
окружающих мусульманского бога... В этой горячке я снова принялся за
сочинение пьесы и занялся театральными делами. Написал несколько строк
"Ричарда", и меня охватило отчаяние. Я заставляю себя ненавидеть ее и то,
чем мы с ней занимаемся, стараюсь сокрушаться о собственном грехопадении и
убеждаю сам себя в том, что если так будет продолжаться и дальше, то мне и
вовсе придет конец. Гоню от себя посторонние мысли, пишу про прошлое Англии,
ощущая себя беспристрастным летописцем... И все это время меня преследует
одно и то же видение - смуглая дама в шелках, фривольно лежащая на диване.
Ее слуги украдкой посмеиваются надо мной, над моей худобой и темными кругами
под глазами. Я предложил ей встречаться у меня: так будет лучше. В ее
спальне (мне все вспоминается август прошлого года) я чувствую себя неуютно:
то меня раздражают шаги в коридоре, то вдруг начинает казаться, что запертая
дверь вовсе не заперта, а изо всех щелок за
нами подглядывают любопытные глаза. Она сказала, что придет.
25 февраля
Деньги-денежки! Моих подарков ей уже недостаточно (а это были рулоны
шелка, платье из тафты и полумаска, украшенная бриллиантами)... Уильям
Шекспир, преуспевающий деловой человек, дарит своей любовнице золото. Она
жалуется, что цены слишком высоки: наверное, из-за прошлогоднего неурожая. А
что она предпочитает из еды? Тушеную баранину со специями и жгучим перцем.
Odi et ото. Презираю и люблю: Запах ее тела, такой терпкий и сладкий,
вызывает во мне отвращение и в то же время сводит с ума. (И все это время
бедный король Ричард скачет навстречу своему концу. Я придумал для нее имя -
Берберийка: "...на лошади, тобою столь любимой, на лошади, так выхоленной
мной!" Ее двуличность задевает меня. Она все еще восхищается Бербеджем,
считает его неотразимым. Ну уж нет, этому Болингброку никогда не оседлать
мою кобылку.)
4 марта
Лежа рядом с ней, на ней, под ней, я любуюсь из-под опущенных век то
родинкой на золотисто-смуглой, пахнущей солнцем коже, то каким-нибудь
крошечным невыдавленным прыщиком на щеке, рядом с широким приплюснутым
носом. Сегодня ее дыхание было кислым из-за слишком большого количества
съеденных плиток марципана в сахарной пудре. Ей совсем не хотелось
заниматься любовью, но все же она позволила мне сделать это с ней. Сама она
лежала неподвижно, лениво жевала сладости и с безразличием взирала на мое
безумие. Меня переполняла злоба и ненависть, мне хотелось унизить ее,
сбросить на пол и пинать ногами по брюху, словно паршивую суку. Она
капризничает, заявляет, что я должен выводить ее в свет, возить по балам,
как это делают другие. Но я ревную; я даже не хочу, чтобы она появлялась в
"Театре", пусть даже в полумаске и под вуалью, скрывающей ее лицо от
нескромных мужских взглядов. Я сомневаюсь даже в целесообразности ее
приездов ко мне домой - пусть даже и в карете со спущенными шторами, пусть
даже всего на два часа. Может быть, нам надо обосноваться в собственном
доме, раз уж моя квартира так мала? Она пожелала жить у себя, говорит, что
хочет быть свободной. Я до сих пор так и не сказал ей, что у меня есть жена
и дети; она тоже ни разу не завела разговора о браке.
15 марта
До меня дошли слухи, что Г. наскучило ухлестывать за хорошенькими
королевскими воспитанницами и что он, уверовав в свою мужскую неотразимость,
теперь щиплет за розовые щечки какого-то юного мальчика. Подумать только,
как все-таки любовь в разных своих проявлениях овладевает нашими душами и
лишает нас гордости и последнего здоровья... Я одурманен ею, так бы и съел
ее живьем, как зажаренного на вертеле ягненка. Я рассказал ей о
педерастических наклонностях моего друга, надеясь, что это ее позабавит, но
она заявила, что мужчины делают так лишь потому, что рядом с ними нет
властной женщины, которая сумела бы удержать их в узде и направить по пути,
предписанному Богом... Она рассказывает мне "Сказки мудрого попугая",
которые на ее языке называются "Hikayat Bayan Budiman". В этих сказках
ужасные змеи жалят за ноги прекрасных принцесс, отчего те падают замертво и
остаются так лежать до тех пор, пока какой-нибудь заколдованный принц не
забредет в их края, чтобы при помощи поцелуя вернуть девушек к жизни. И
всякий раз, закончив очередную сказку, она просит позолотить ей ручку.
20 апреля
Наконец-то произведение сэра Филипа Сидни "В защиту поэзии" увидело
свет! За время, прошедшее с момента его написания, мы во многом преуспели и
дождались успеха даже большего, чем достался в свое время старому доброму
"Горбодуку". Будь сейчас жив сэр Филип, из-под его пера тоже выходили бы
замечательные трагедии, комедии и поучительные наставления. И все же если мы
взглянем на природу в зеркало (огромное спасибо, милый кретин Чепмен, за
этот афоризм), то в этом отражении нашему взгляду должно открыться все
единство мира... Итак, дрожа от возбуждения и осознания собственной наготы,
подходя к смуглянке, я видел себя как бы со стороны: сознавал собственное
ничтожество, но при этом ощущал себя королем золотого королевства. Трагедия
- это песнь козлов, комедия - деревенский Приап, а связующее звено между
ними - слово "смерть". Рубите голову с плеч своему великому королю и заройте
его в землю в надежде на то, что это даст начало новой жизни.
1 мая
Мы были вместе у меня в спальне, я и она - она только что приехала; ее
платье напоминало наряд для охоты, голову венчала шляпа с пером - когда
дверь открылась, и на пороге возник Г. собственной персоной. Я ничего о нем
не слышал вот уже несколько недель, а не видел и того больше - с того самого
нашего с ним мимолетного разговора, когда я запинаясь, срывающимся голосом
благодарил его за ту тысячу фунтов. Фатима смотрела на него во все глаза.
Она была очарована им - я видел это, - этим самоуверенным, расхаживающим по
комнате лордом, который, небрежно жестикулируя и как бы невзначай
поблескивая перстнями, принялся пересказывать дворцовые сплетни: что сказала
леди такая-то, какие соображения высказал его светлость о нынешних тяжелых
временах и о том, что ее величество вступает в критический возраст. При этом
он щедро пересыпал свою речь французскими словечками - bon, guelauechose,
jenesaisquoi, - так что Фатима слушала его затаив дыхание от восхищения.
Потом он воззрился на нее, как на некую ярмарочную диковинку вроде ребенка с
поросячьей головой, и стал превозносить до небес ее необычность, восхищаться
цветом ее кожи и стройностью стана. Привози ее к нам, говорил он, мы должны
познакомить ее со всеми, мои друзья будут просто в восторге. Все это время
Фатима слушала его разинув рот, а когда он уехал, то не поспешила приступить
к тому, ради чего, собственно, и приехала, а все восторгалась его нарядом,
золоченым эфесом шпаги и галантными манерами. Я грубо сказал ей, что он
отправился сношать своего пухленького мальчишку-проститута. Не может быть, я
в это не верю, отвечала она, он настоящий джентльмен, истинный кавалер и
любит женщин; я сразу же это поняла.
10 мая
Погожим весенним деньком он снова наведался ко мне, чтобы посетовать на
то, как все-таки вероломны бывают хорошенькие мальчики. Из его сбивчивого
рассказа я понял, что Пип (так звали его последнего друга) прельстился
какой-то безделушкой и ушел от него к милорду Т. Знаешь ли, сказал я ему,
любовь всегда неразрывно связана со страхом ее потери: от любви до
одиночества всего один шаг.
- Да уж, - вздохнул он. - С женщинами та же картина. Безмозглые
вертихвостки, вот они кто. И если твоя потаскушка чем-то от них отличается,
то только цветом кожи.
- В каком смысле?
- Здесь, в Европе, мы не можем уследить за тем, куда женщина - или
паршивый мальчишка - ходит и с кем проводит время. А вот какой-нибудь
турецкий паша запер бы ее в своем гареме и выставил бы перед дверьми караул
из евнухов. Нам же этого не дано.
- Но к чему ты мне все это рассказываешь?
- Кажется, я видел вашего Дика Бербеджа в карете вместе с ней. Такой
загар, как у нее, не смыть ничем. Она была под вуалью, но я видел ее смуглую
руку, когда она брала букетик у цветочника.
- Ты нарочно это говоришь, чтобы разозлить меня и заставить ревновать!
- А она что, твоя жена? Разве у тебя есть на нее права?
- Я даю этой лживой суке деньги!
- Заметь, что отчасти это и мои деньги тоже. Ну да ладно... Но ведь все
равно никаких бумаг вы с ней не подписывали.
11 мая
Скорее к ней! Мне не терпится устроить скандал, избить ее до
полусмерти! Я крепко держу ее за запястья, она кричит, срываясь на визг, что
не сделала ничего дурного, но теперь обязательно сделает это мне назло. Мои
пальцы вцепляются в край ее декольте: не помня себя от бешенства, я рву на
ней платье и реву, как затравленный зверь. Ее служанка, испугавшись за
хозяйку, молотит кулаками в запертую дверь, но я выкрикиваю такие страшные
проклятия в ее адрес, что она перестает стучать и удаляется, причитая на
ходу и опасаясь за собственную жизнь. Гнев разливается по моему телу
огненными струями наслаждения. Если прежде мы взмывали ввысь и парили,
словно птицы, то теперь, наоборот, мы зарываемся в землю. В глаза, ноздри и
рот набивается земля вперемешку с червями и какими-то крошечными букашками,
и все вокруг постепенно превращается в густое, тягучее желе из кровавой
плоти и вина. Мы опускаемся все глубже и глубже, устремляясь навстречу
яростному пламени, бушующему в центре земли... В предчувствии седьмого
приближения смерти - моя поясница онемела совершенно, а она и вовсе
превратилась в жалобно воющее привидение, золотистое, блестящее от пота - я
вдруг увидел, как потолок разверзся, словно кто-то отдернул там занавес, и
за ним оказались усыпанные жемчугом небеса, с которых на нас сурово смотрел,
поглаживая окладистую бороду, Бог-Отец в окружении похожих на чертей святых
со странными именами - святой Энгвиш, святой Сайтгранд, святой Исхак, святой
Розарио, святой Киниппл, святой Пог и пухлый красноглазый Бахус. А вокруг
кровати скакал демонический херувим, мастер РГ, с криками: "Делай так и еще
вот так, и еще, еще, я буду учиться, я хочу, чтобы ты показал мне, как это
делается". И я ему показал... Потом, холодным и дождливым майским вечером, я
сидел в одиночестве у себя дома, и на душе у меня было премерзко. Я чувствую
себя пленником собственноручно мною же созданного ада. Я обессилен,
сокрушен, раздавлен, опозорен, но, странное дело, мне не стыдно.
14 мая
Сегодня во второй половине дня я играл в театре. Это была всего лишь
роль Антонио в "Двух веронцах". Я обратился к Протею в третьей сцене первого
акта. А Протей, мой сын, которого играет Дик Бербедж, усмехаясь, стоял
передо мной. Глядя на него, мне захотелось закричать во все горло: "Ответь
мне, признайся, неужели это правда? Отвечай как на духу, ведь эта сцена не
терпит лжи, здесь все как на ладони. Так ты был с ней или нет?" Я так
разволновался, что даже забыл одну строку своего текста и был вынужден
спросить ее у суфлера. Мне было не по себе, я чувствовал, как меня начинает
бить озноб. Смотрю на толпу зрителей, ищу улыбающиеся лица - их мало, очень
мало, эта пьеса не вызывает у них восторга, - а затем перевожу взгляд на
деревянные небеса, на занавес и думаю о том, что, возможно, я уже мертв и
превратился в призрака. И затем мне кажется, что в боковой ложе раздается
знакомый шепот и смех: это она, она с кем-то третьим... С этим невозможно
совладать, я должен избавиться от этого наваждения! Но понимаю, что это вряд
ли удастся.
20 мая
Выхода нет: я должен во всем повиноваться своему господину и
благодетелю. Фатима очень оживленна последнее время и прямо-таки скачет от
радости: думает, что это событие введет ее в высший свет. Она живет
ожиданием этой по-королевски роскошной светской пирушки на барке, на которой
Гарри, его друзья и их подружки (ага, значит, они все-таки научились любить
женщин, и в этом моя заслуга) поплывут по реке в сторону Гринвича. В небе,
конечно, снова будут кружить коршуны...
Вот так. Бедный Уилл одет весьма скромно, Фатима же ступила на борт в
огненно-красном атласном наряде. Лорд П. и сэр Нед Т., а также граф К. при
виде ее просто лишаются дара речи, что вызывает жгучую зависть у белолицых
дам, и они заводят язвительные разговоры о том, что в краях, откуда прибыла
эта "чумазая выскочка", живут люди с четырьмя ногами и что прелести у
тамошних женщин расположены совсем не так, как надо. Они всячески
насмехаются над ней, но, несмотря на все их старания, смуглянка держится со
всеми ровно и спокойно. Лорды обступают ее, предлагая ей наперебой кусочки
гусиных грудок в остром соусе, телятину, дичь на серебряном блюде... Она то
и дело поглядывает на Г. своими черными глазами и ослепительно улыбается
ему, обнажая ровные, ослепительно белые зубы; у него горят глаза, его взгляд
прикован к ее смуглой груди. Я вижу, как он взволнованно сжимает кулаки, и
длинные ногти впиваются в ладони. Я представляю их вдвоем, наедине, лежащими
в постели, благородное сере