Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
вящаю Вам мои строки, нет, не так, мои слабые строки... Из лавки
цирюльника раздались звуки лютни, и звонкий голосок напевал жалобную
песенку. И не подвергнет ли меня суровому порицанию... нет... и не осудит ли
меня свет за избрание столь сильной опоры... В Темзе плавали трупы со
связанными за спиной руками: наверное, их прибило к берегу после наводнения.
...для такой легковесной ноши... Паривший в небе коршун выронил из когтей
кусок человеческой плоти. Но если поэма понравится Вашей милости, я сочту
это высочайшей наградой... Из грязной таверны доносился нестройный хор
пьяных голосов, выкрикивающих какие-то разухабистые куплеты. ...и поклянусь
посвятить весь свой досуг неустанному труду... В толпе деревенских ротозеев
шныряли воришки. ...пока не создам в Вашу честь творение более достойное...
Из переулка выбежал хромой мальчишка, деловито тащивший куда-то свиную
голову. ...Но если этот первенец моей фантазии окажется уродом... Мимо
смиренно прошли два монаха, они тихо переговаривались между собой. ...я буду
сокрушаться о том, что у него был такой благородный крестный отец... Из
корзинки торговца рыбой нестерпимо воняло тухлой селедкой. ...и никогда
больше не стану возделывать столь неплодородную почву... Из-за угла выехала
грохочущая повозка. ...опасаясь снова собрать убогий урожай... Внезапно
солнце выглянуло из-за туч и ярко осветило белокаменные башни. ...Я
предоставляю свое детище на Ваше милостивое рассмотрение... Худенькая
девчушка-оборванка жалобно плакала и просила милостыню. ...и желаю Вашей
милости сердечного довольства... Старый одноглазый солдат спрятался в темном
проулке и мусолил беззубым ртом кусок хлеба. ...и исполнения всех Ваших
желаний... На воротах Темпл-Бар красовались черепа. ...для блага света,
возлагающего на Вас свои надежды. Далекие звуки музыки - корнеты и волынки.
Покорный слуга Вашей милости... Запряженная в повозку ломовая лошадь громко
зафыркала. ...Уильям Шекспир.
- Вот оно как бывает; один выходец из Стратфорда написал книгу, а
другой ее печатает, - сказал Дик Филд. Он все еще говорил с сильным
уорвикширским акцентом.
Филд стоял посреди своей мастерской: серьезного вида толстяк в рабочем
фартуке, одна щека испачкана в типографской краске. У печатного станка
суетился подмастерье, негромко насвистывая мелодию, за столом в углу сидел
мальчишка, осваивающий азы переплетного дела. Работа у Филда шла хорошо:
после смерти своего хозяина, француза Ватролье, Дик женился на его вдове и
сам стал хозяином мастерской. К нему пришел заслуженный успех, ведь к тому
времени Филд стал искусным мастером-печатником. Взять хотя бы перевод
"Неистового Орландо" (кажется, работа Харрингтона?) - книга получилась
просто загляденье. И даже если не принимать во внимание то, что они с Филдом
были земляками, Уильям правильно сделал, что принес к нему свою, поэму.
Теперь он с благоговением взял готовый том из рук Филда, и его вдруг
охватило смешанное чувство гордости и стыда. Ему было странно и страшно, он
вдохнул запах свежей типографской краски и бумаги, и у него закружилась
голова. Книга, его книга... Теперь уже в этом не было никакого сомнения:
текст, набранный в типографии, выглядел совершенно иначе, чем теплые,
потрепанные, перечеркнутые, испещренные поправками, любимые и ненавистные
рукописные листы, где каждая строка была неповторима (ведь почерк у каждого
человека свой. Вот титульный лист - "Венера и Адонис", а ниже: "Его милости
достопочтенному Генри Ризли, графу Саут-гемптону и барону Тичфилду..."
Теперь все мосты были сожжены. Книга должна зажить своей собственной жизнью
в безразличном и безликом мире, которому нет никакого дела до неизвестного
автора. В мире, где никому не делается поблажек и снисхождения, где нет
посредников в лице актеров, которые могли бы своей талантливой игрой
сгладить возможные погрешности и Шероховатости. Теперь Уильям оставался один
на один с читателем. С одним-единственным читателем...
- Да, - согласился он. - Стратфордский поэт и Стратфордский печатник.
Мы еще покажем Лондону, на что способен Стратфорд.
Фидд откашлялся.
- Говорят, ты навсегда уехал из Стратфорда. Я слышал эти сплетни на
похоронах моего отца. Твой отец помогал оценивать имущество и сказал, что ты
обещал два раза в год приезжать домой.
- Человек должен работать там, где есть работа. У меня слишком мало
времени, чтобы тратить его на постоянные разъезды. Я работаю и посылаю
деньги домой.
- Да, и об этом я тоже слышал. - Он снова кашлянул. - А ты не думал о
том, чтобы купить дом здесь, в Лондоне?
- Если я и соберусь покупать дом, - твердо сказал Уильям, - то только в
Стратфорде. Лондон для работы. А дома у меня будет достаточно времени, чтобы
посидеть у камина и рассказать детям сказку. - Уильям ответил довольно
резко.
- Извини, - стушевался Филд. - Конечно, это меня не касается. Что ж,
желаю тебе процветания и всяческих благ. И успеха твоей книге.
- Эта книга и твоя тоже, - улыбнулся Уильяме. - Даже если не обращать
внимания на содержание. Книга сама по себе получилась замечательная.
Итак, книга была издана и зажила собственной жизнью. Она вызвала самые
восторженные отклики у юных щеголей. Она оказалась в моде - довольно
откровенная по содержанию, но тем не менее не опускающаяся до пошлости:
романтические стихи, изящный слог. Уильям сидел в таверне в компании
ворчливого Хенсло; у себя за спиной он слышал взволнованное перешептывание:
"...Вот он, это же милейший мастер Шекспир... Какие причудливые образы,
какая простота, какая изысканность!.." И все это время он надеялся услышать
мнение одного-единственного читателя. Книга вышла 18 апреля; наступил май,
но никаких известий Уилл так и не получил. Аллен сказал:
- Больше ждать не имеет смысла.
- Ждать? Чего?
- Тихо, спокойно. Ты совершенно забросил работу. Кстати, когда будет
закончен "Ричард"?
- Какой Ричард? Ах да, "Ричард"... "Ричард" может и подождать.
- Но зато мы не можем. "Роза" в этом году так и не откроется. У нас
есть разрешение Тайного совета давать представления за городом. Главное -
чтобы не приближаться к Лондону ближе чем на семь миль. Это чтобы мы не
потеряли форму до будущей зимы, когда нам предстоит выступать перед
королевой. - И затем развязно добавил: - Да уж, старина, мы все-таки не
какие-нибудь дешевые лицедеи, а слуги ее величества. Положение обязывает. -
А потом продолжал уже своим обычным голосом: - Вообще-то, компания
подобралась большая - Уилл Кемп, Джордж Брайан, его тщедушное святейшество
Том Поп и Джек Хеминг. Багаж у нас не большой, много вещей брать не будем.
Ну как, едешь с нами?
- Нет, мне нужно остаться здесь.
- Что ж, тогда давай хоть устроим напоследок прощальную пирушку и
хорошенько напьемся.
Гость пришел к Уильяму не в самый удачный день, когда по городу
поползли тревожные слухи. Эта новость шумно обсуждалась столичными
сочинителями памфлетов и драматургами: Тайный совет начал борьбу с ересью,
особые люди, так называемые комиссионеры, делают обыски в домах людей,
занимающихся сочинительством, ищут какие-то бумаги, подстрекающие к мятежу.
В жилище Томаса Кида (а разве он сам по себе не был совершенством, разве не
его перу принадлежала "Испанская трагедия"?) были обнаружены крамольные
записи, в которых опровергалась божественность Иисуса Христа. Насмерть
перепуганный Кид сказал, что это написал Марло. Так что Марло был обречен, и
та же участь могла постигнуть любого из пишущей братии. Лучше уж сжечь все,
пока не поздно: все заметки, письма, черновики. При желании все можно
извратить до неузнаваемости, объявить ересью и призывом к измене. Кид уже
находился в Брайдуэлле; судя по слухам, его подвергли нечеловеческим пыткам,
и у него было уже сломано шесть пальцев. И вот домой к Уильяму пришел
человек в черном. Поначалу Уильям не узнал его и приготовился к тому, что
его сейчас начнут допрашивать (хотя какая такая ересь могла скрываться за
строками "Венеры и Адониса"?). Но потом он все же вспомнил памятный
январский день и господскую ложу в "Розе"... Это был тот самый человек, что
так серьезно и холодно глядел тогда на Уильяма, - Флорио, тщедушный
итальянец, переводчик Монтеня. Он спросил:
- Можно мне присесть здесь?
- У меня есть немного вина. Так что если желаете...
От вина Флорио решительно отказался.
- Я прочитал вашу книгу раньше него, - признался он. - На мой вкус
слишком слащаво, похоже на приторно-сладкое вино, - Он с неудовольствием
поглядел на стоящую на столе бутыль. - Сначала он ни в какую не хотел ее
читать. Но потом приехал милорд Эссекс и начал громко восторт гаться ее
достоинствами, повторяя, что вы своей поэмой прославили его, а не себя.
Милорд Эссекс может подвигнуть его на все, что угодно. Так что теперь он
наконец прочитал ее. - Флорио замолчал, оставаясь неподвижно сидеть в
полумраке комнаты.
- И что... - Уильям судорожно сглотнул, - что он сказал?
- О, он в восторге, - нерадостно вздохнул Флорио. - И срочно послал
меня за вами. Точнее, я сам вызвался поехать к вам; он хотел просто
отправить за вами свою карету и посыльного с письмом. Я предложил ему свое
посредничество, потому что хотел с вами поговорить.
Уильям недоуменно нахмурился.
- Я вижу, вы удивлены. Вы думаете, что я всего лишь слуга, секретарь и
доверенное лицо, не более чем просто наемный работник. С одной стороны, ^это
так и есть, а с другой - не совсем. - Он закинул одну тонкую черную ногу на
другую. - Я родился в Италии. Здесь я чужак, иностранец. Поэтому я имею
возможность видеть англичан как бы со стороны. Я много путешествовал по
свету, но нигде мне не доводилось сталкиваться с людьми, подобными вашим
английским аристократам. Такое впечатление, что Бог создал их отдельно от
всех остальных людей, специально ради собственного удовольствия.
Уильям поудобнее сел на стуле, приготовившись выслушать проповедь.
- Если предметом страсти вашей знати являются чистокровные лошади, то,
возможно, Господь заводит себе с той же целью таких, как мой господин.
Богатство, красота, благородное происхождение, а также кое-какое образование
- это все, что нужно ему для счастья. Прибавить к этому живость ума, азарт,
с которым неистовый жеребец срывается с места или пушинка...
- Да, теперь я вижу, что вы прочли мою поэму, - с улыбкой заметил
Уильям.
- Мне запомнились эти ваши строки про коня. Так вам будет легче понять,
что я имею в виду. Если вы разбираетесь в лошадях, то поймете и то, что я
хочу рассказать вам о своем господине. Он натура противоречивая - в его
характере сошлись огонь, воздух и лед. Он запросто может обидеть человека,
но и сам легко обижается. И если вы станете его другом...
- Я даже не смею надеяться, - пролепетал Уильям. - Кто я такой, чтобы
просить...
- Вы поэт, - спокойно сказал Флорио. - Иметь среди приближенных личного
поэта - это престижно, все равно что завести себе еще одного чистокровного
коня. Хотя на самом деле вы простой парень из деревни.
- Стратфорд - хоть и маленький, но все же город.
- Город? Ладно, пусть будет город. В конце концов, это не так уж важно.
Все, что я хочу сказать, так это то, что я не хочу, чтобы его обижали.
Милорд Эссекс слишком уж прямолинеен; он солдат, придворный, человек
амбициозный, и часто, сам того не замечая, он больно ранит его. В день нашей
первой встречи по вашим глазам я понял, что вы задумали.
- Какой вздор, - смущенно улыбнулся в ответ Уильям. - Думаете, меня
обидеть намного труднее? У него есть все - власть, красота, молодость. Я же,
как вы только что изволили заметить, простой деревенский парень.
- Городской.
- Если ваш господин призывает меня, то я с радостью поеду. К тому же я
знаю, насколько непостоянным может быть величие сильных мира сего.
- Позвольте мне кое-что рассказать вам о милорде, - сказал Флорио. И
затем, как будто только что осознав тайный смысл слов Уильяма, он с жаром
заговорил: - Да-да, вам еще только предстоит узнать об их непостоянстве. Но
вот его отец не пожелал ничего менять, за что и угодил в застенки Тауэра,
где пострадал за свою веру. За ту самую веру, что когда-то была и моей тоже,
до того, как я начал читать книги мастера Монтеня и научился говорить "Que
sais-je?". Он умер молодым, и милорд, в восемь лет оставшись без отца, был
назначен воспитанником при дворе. Его опекуном стал лорд Бэрли, и остается
им по сию пору. Но его светлость, подобно норовистому коню, противится любым
попыткам ограничить его свободу. Милорд Бэрли, а также его собственные мать
и дедушка уговаривают его жениться. Если его милость пожелает вслед за
милордом Эссексом отправиться на войну, то он может там погибнуть, так и не
оставив наследника. И тогда древний род прервется. У него уже даже есть
невеста, это внучка милорда Бэрли - милая девушка, холодная английская
красота которой скрывает неугасимое пламя, пылающее в душе. Но милорд не
обращает на нее ни малейшего внимания. Ни на нее, ни на какую другую
женщину. И мне кажется, что ваша поэма может ему повредить.
- Ну что вы, ведь это всего лишь древнегреческий миф...
- Да, но милорд считает себя Адонисом. Поэты имеют куда большую власть
над читателями, чем им самим кажется. Я же считаю, - медленно проговорил
Флорио, - что ему необходимо жениться. Не только и не столько ради
продолжения рода, сколько ради собственного же благополучия. Двор погряз в
грехе и разврате, и кое-кто уже бросает на него похотливые взгляды, будучи
не прочь попользоваться его красотой. Думаю, что вы с большим успехом, чем
кто бы то ни было, могли бы убедить его задуматься о женитьбе.
- Да бросьте вы, - улыбнулся Уильям. - Если уж его родная мать не
может...
- Его мать расписывает ему преимущества женитьбы и взывает к его
чувству долга. Вы тоже могли бы поговорить с ним о том же самом, но
сказанное вами было бы иначе услышано. Колдовство поэзии придало бы вашим
словам большую порочность, что ли, а порок так привлекает молодых людей.
Милорд считает себя Адонисом, любуется собой. Вы могли бы сыграть на этом.
- Вы хотите сказать, - уточнил Уильям, - что я должен написать и
преподнести ему стихи о прелестях женитьбы?
- И отнюдь не даром. Его матушка будет рада озолотить вас. - Флорио
встал. - А теперь я должен препроводить вас к нему. Он очень ждет. И я был
бы вам весьма признателен, если бы этот разговор остался между нами. Ведь
дело секретаря состоит в том, чтобы записывать под диктовку письма.
- Значит, - пролепетал Уильям, - поэма ему все-таки понравилась.
- О да, милорд, как я уже сказал, пришел в неописуемый восторг. Он
находится под неизгладимым впечатлением богатства образов. И все это за
одно-единственное майское утро.
...Не было ли в комплиментах итальянца первых признаков разложения и
продажности? Уильям продолжал идти к цели, безжалостно разрывая красивую
упаковку, скрывавшую драгоценный бриллиант в самом сердце огромного дома.
Позабыв о приличиях, он с искренним восхищением разглядывал богатое
убранство комнат, роскошь шелков и гобеленов, портьеры, украшенные
бесчисленными сценами из Овидия, мягкие ковры, на которых, словно на снегу,
не было слышно шагов. Криво усмехаясь, Флорио, взгляд которого оставался
по-прежнему мрачен, вверил этого неотесанного поэта попечениям целой толпы
слуг (в золотых цепях, богатых ливреях, с жезлами из эбенового дерева,
украшенными шелковыми кисточками). С соблюдением всех формальных церемоний
слуги провели гостя в огромную спальню. Эта комната поразила Уильяма
неописуемой роскошью и в то же время показалась очень знакомой: он вспомнил
свои мальчишеские фантазии, золотую богиню, ее манящие руки, протянутые к
небу в мольбе. Но здесь не было богини, это предчувствие оказалось
обманчивым. На золотом ложе, которое словно плыло, подобно кораблю, по
огромному ковру, украшенному изображениями тритонов и нереид, возлежал,
откинувшись на атласные подушки, мастер РГ. Он отдыхал; ведь полная
удовольствий и развлечений жизнь молодого аристократа была очень
утомительна. Увидев Уильяма на пороге, он сказал:
- Входи! Входи же скорее! У меня нет слов, ты просто лишил меня дара
речи. ("Ты", он сказал "ты"...)
- Милорд, я не смею...
- Перестань, к черту все эти дурацкие формальности. Иди, садись рядом
со мной. Будь горд, но позволь мне возгордиться еще больше. Ведь теперь у
меня есть друг-поэт.
- Ваша светлость...
ГЛАВА 3
- Ваша светлость...
- Называй меня просто по имени.
- Но мне не подобает...
- Вот еще! Здесь я решаю, что подобает, а что нет. И потому я говорю,
что не пристало тебе торчать здесь сегодня, этим прелестным июньским днем, с
такой кислой физиономией. Я завел себе поэта, чтобы он создавал мне хорошее
настроение, а не нагонял тоску.
Уильям глядел на него с любовью и горечью. Смерть поэта ничуть не
взволновала бы этого аристократа, который расставался со своими поэтами с
той же легкостью, с какой бросал деньги на ветер. (Уилл, заплати сам по
этому счету, а то я уже потратил все деньги, что у меня были с собой. - Но,
милорд, вряд ли той суммы, что имеется у меня при себе, будет достаточно. -
Ну да, я и забыл, что ты просто бедный голодранец, который перебивается с
хлеба на воду и зарабатывает себе на жизнь стишками.)
- Я не могу не огорчаться, милорд (то есть Гарри), при известии, что
мой друг был заколот его же собственным кинжалом и умер в страшных муках.
Представьте себе, своим же собственным кинжалом, который ему всадили прямо в
глаз. Говорят, Марло кричал от боли так громко, что это слышал весь
Дентфорд. Эта агония могла сравниться лишь с крестными муками Христа. 4
Новость о смерти Марло дошла до Уильяма с большим опозданием, потому что
поэт был отгорожен от реального мира, от эля, театра и вшей роскошными
атласными подушками и приторным ароматом духов. Сначала Уильям услышал, что
пуритане ликуют и радуются смерти антихриста; затем коронер вскользь
обронил, что Фрайзер убил Mapло, защищаясь и спасая свою собственную жизнь;
и в конце концов его воображению предстала ужасная картина случившегося в
Дентфорд-Стрэнд - в комнате сидят Фрайзер, Скирс и Поли, слышен смех, а
затем Кит Марло, лежащий на кровати, приходит в ярость, сверкает острие
кинжала, противник вырывает кинжал у него из руки и затем... Из головы никак
не шла одна строка, крик Фауста, продавшего душу дьяволу: "Вижу, как кровь
Христова разливается по небесному своду".
- Друг или не друг - без разницы. Радуйся, что тебе не досталось, -
отозвался его светлость мастер РГ, Гарри. - Теперь ты мой и только мой поэт.
- А все-таки кое в чем он был весьма искушен, этот мальчик с капризно
поджатыми губами. - Ради этого даже друга лишиться не жалко.
- Вообще-то, близкими друзьями мы с ним никогда не были. Но другого
такого поэта не было и уже, наверное, не будет. - Эта была чистейшая правда.
Все-таки Марло был его предшественником, солнцем на небосклоне английской
поэзии, даже тогда, когда его ежедневно вызывали в Тайный совет на допросы;
он не боялся ни Бога, ни черта, ему было наплевать на то, что говорят