ю", но был нежен, страстен, берег ее, делил
с нею все свои мысли и чувства. Иногда он при ней садился работать  и  часто
советовался с нею по поводу той или иной детали.  И  временами  Нина  совсем
забывала о том, что они расстанутся, и ей казалось, что  так  будет  всегда,
что вся ее жизнь связана теперь с его жизнью. Тогда она  была  счастлива,  и
тем острее была боль, если в эти моменты что-нибудь напоминало о его  скором
отъезде.
     Иногда по ночам, которые Нина проводила дома, вдруг перед нею  вставала
громадность ее чувства и становилось ясно,  что  чувство  это  не  встречает
отклика. Тогда гордость возмущалась в ней, и с  недоумением  спрашивала  она
себя, как могла стать  в  положение  любовницы  на  час,  как  он  сам  смел
поставить ее в такое положение. Она готова была  бежать  к  нему  и  сказать
горькое, беспощадное слово, но тяжкое бессилие овладевало  ею.  Ведь  теперь
все равно: все сделано и назад не вернешь. Острая боль сжимала сердце, и она
начинала в этой боли, в сознании своего бесконечного унижения и бесплодности
своего  огромного,  беззаветно   отданного   чувства   искать   мучительного
наслаждения принесенной жертвы.
     Временами же странная легкость находила на Нину: ей вдруг становилось и
вправду все равно. Ну, отдалась, ну, стала любовницей, ну, он не любит ее  и
бросит... Разве ей не хорошо с ним?.. Тогда она становилась весела, страстна
и безудержна в своих ласках, заставляла Арсеньева терять голову.
     Так в кошмаре растерявшейся, исковерканной души, в которой страдания  и
наслаждение слились в одно, прошли эти  месяцы,  и  наступил  день  отъезда,
который Арсеньев точно назначил уже давно, чтобы Нина знала, когда  наступит
конец. Она ждала этого дня с  ужасом,  чувствовала  его  приближение  и  все
старалась не думать, забыть.
     Последний вечер был каким-то бредом страсти. Они почти не  говорили,  и
Нина была как исступленная, точно в эти последние часы  старалась  взять  от
своей любви все, опустошить его своею страстью так, чтобы он уже никогда  не
забыл ее и никого не мог бы любить.
     На другой день, на вокзале, она была  весела  и  оживленна,  как  будто
провожала доброго знакомого.
     Арсеньеву даже стало немного обидно. С одной стороны, он был  рад,  что
Нина так спокойна, с другой  -  это  было  уколом  его  мужскому  самолюбию.
Конечно, он больше всего боялся слез и сцен разлуки, но, пожалуй,  ему  было
бы приятнее, если бы Нина безумствовала от горя. Арсеньев не знал,  что  она
проплакала и не спала всю ночь.
     На прощанье он только поцеловал ей руку и имел еще жестокость сказать:
     - Ну, не поминайте лихом!..
     И только оставшись  один  в  купе  вагона,  глядя  в  темные  окна,  за
которыми, как  призраки,  мелькали  телеграфные  столбы  и  темные  деревья,
Арсеньев ощутил тяжелую тоску сознания  сделанной  страшной  и  непоправимой
подлости. Одну минуту было желание порвать со старой жизнью и взять  Нину  к
себе, но Арсеньев вспомнил жену, понял, что у него не хватит сил на разрыв с
женщиной, которую любил шесть лет, и сказал себе:
     "Ну, все-таки слава  Богу,  что  все  кончилось!.."  У  него  появилось
чувство  благодарности  к  Нине  за  то,  что  она  доставила  ему   столько
наслаждений и так легко ушла из жизни. На другое утро,  проснувшись  в  виду
Москвы, Арсеньев уже только как в тумане вспомнил Нину и обратился мыслями к
ожидавшим его делам  и  людям.  Он  подумал,  что  вечером  увидит  жену,  и
радостное тепло старой связи, привычного уюта и обстановки как будто повеяло
ему навстречу.
     Когда поезд ушел и ровные блестящие рельсы пути опустели, вместе с ними
опустела и душа Нины. Вся ее напускная веселость исчезла, и она смотрела как
мертвая.
     - Ну что же, Нина Сергеевна... Проводили, пора  и  домой!..  Я  провожу
вас, - сказал актер, которому наконец стало жаль ее.
     Они вышли на подъезд, взяли извозчика и поехали по бесконечным  улицам,
по которым уже горели веселые живые огни.
     Актер все время что-то говорил, видимо стараясь развлечь Нину,  но  она
сидела потупившись, и в душе ее стучало мертвое, страшное слово: "Конец!.."
     И вдруг точно молния осветила перед нею  все:  Нина  как  будто  только
сейчас поняла, что сделали с нею. В голове у нее помутилось, и такая жалость
к самой себе и такая тоска охватили ее, что Нина подумала,  будто  сходит  с
ума. Был момент, когда вся душа ее возмутилась, и воспоминание об  Арсеньеве
пронизала страшная злоба. Как смел он так  поступить  с  нею,  как  смел  не
подумать о том, что она пережила и выстрадала...
     Но чувство это было мимолетно и сменилось одним страшным сознанием, что
он уехал и никогда она не увидит его больше. Никогда уже нельзя будет  пойти
в этот знакомый милый номер, увидеть Арсеньева,  целовать  и  обнимать  его.
Нине вдруг показалось, что  она  мало  воспользовалась  этим  временем,  что
многое осталось невысказанным и неиспытанным, и стало страшно за те  часы  и
минуты, которые она потеряла безвозвратно.
     Город, с огнями, домами, населенными тысячами людей,  ярко  освещенными
трамваями, грохотом и шумом кипящей жизни, показался ей мертвой пустыней.
     Все что угодно, только бы не одиночество,  только  бы  не  возвращаться
домой, не оставаться наедине со своими мыслями и тоской.
     Актер все что-то говорил, утешал ее. Нина посмотрела на него  безумными
глазами.
     - Ну, полно, полно, Нина Сергеевна!.. Все равно не вернешь!.. И ведь вы
знали это!.. - сказал он с безграничной жалостью, потрясенный  ее  отчаянным
взглядом, взял ее руку и стал гладить, как дитя.
     Нина уже привыкла к этому актеру и не находила его таким  неприятным  и
наглым, как в первый день знакомства. Притом актер был с  Арсеньевым  ближе,
чем все другие. Он показался ей  последним  звеном,  еще  связывающим  ее  с
прошлым, и Нина ухватилась за него,  как  за  последнюю  надежду.  Ей  стало
страшно, что и он уйдет от нее.
     - Поедемте куда-нибудь... - умоляюще сказала она. - Я не могу, не  могу
так!..
     В голосе ее были мольба и отчаяние. Актер быстро воровски  взглянул  на
нее и в голове у него мелькнула мысль;
     "А вдруг!.. Чем черт не шутит!"
     И когда они, сидели вдвоем в отдельном кабинете, он уже сторожил каждое
ее движение, подливал вина, брал за руки, выражал усиленное сочувствие  и  в
глазах прятал что-то жадное и скверное.
     Нина пила первый раз  в  жизни.  Ей  хотелось  напиться,  забыться  чем
угодно, только бы утолить ту страшную тоску, которая,  как  тошнота,  душила
ее. Он взял ее пьяную,  растерзанную,  взял  грязно,  без  страсти,  и  Нина
отдалась ему, точно мстя кому-то за свою изуродованную  душу.  Ей  казалось,
что этим она сделает невозможным самое воспоминание об Арсеньеве.
     Их связь не продолжалась, потому что была не нужна ни ей, ни ему,  хотя
актеру и  было  чрезвычайно  лестно,  что  он  стал  преемником  знаменитого
писателя.

XXII

     Луганович был уже женат и имел двух детей, мальчика и девочку.
     Во второй половине сентября он по делам приехал в Москву, а  дня  через
три после приезда его позвали к телефону.
     Знакомый адвокат Вержбилович звал его в ресторан,  где  целая  компания
кутила в отдельном кабинете.
     - Кстати, увидите свою старую знакомую! - сказал Вержбилович.
     - Какую?
     - А вот приезжайте, сами узнаете!.. - лукаво ответил приятель.
     Луганович вернулся в номер, наскоро закончив, запечатал письмо к  жене,
переоделся и поехал по указанному адресу.
     Он  совершенно  не  догадывался,  о  какой  старой   знакомой   говорил
Вержбилович,  но  ему  хотелось,  чтобы  это  была  нарядная,   красивая   и
легкодоступная  женщина.  Вырвавшись  из  дома,  из  знакомой,  слегка   уже
надоевшей семейной обстановки, он чувствовал себя в этом большом, незнакомом
городе  молодым,  свободным  и  сильным,  и  ему   бессознательно   хотелось
какого-нибудь легкого пикантного приключения.
     В коридоре ресторана было шумно и гадко. Пахло  чадом  кухни  и  вином.
Торопливо, всем телом изгибаясь при встрече, проносились лакеи с подносами и
бутылками. Но эта обстановка только возбуждала Лугановича и усиливала в  нем
желание какой-нибудь интересной встречи.
     Предшествуемый   предупрежденным   лакеем,   ой   шел   мимо   закрытых
однообразных дверей отдельных кабинетов, за которыми слышались  возбужденные
голоса, обрывки пения, смех, звон стекла и звуки  расстроенного  пианино.  В
одну полураскрытую дверь, из которой  вышел  лакей  с  целой  горой  грязных
тарелок, он мельком заметил яркий свет, раскрасневшиеся  лица,  разноцветные
пятна  женских  туалетов  и  чьи-то  розовые  обнаженные  плечи.   Атмосфера
всеобщего бесшабашного веселья охватила его.
     - Пожалуйста, сюда, - сказал наконец  лакей  и  посторонился,  открывая
дверь.
     Луганович переступил порог и сразу был оглушен приветственными криками.
     Сначала он даже не разобрал, кто кругом него.
     Сильно подвыпивший Вержбилович, на черной бороде которого висел кусочек
раковой шейки, покачиваясь, встал ему навстречу.
     - Ну, вот милуша, что приехал!.. А мы, брат,  кутим!..  Воронов  десять
тысяч сцапал... Спрыскиваем!.. Идем, я тебя познакомлю.
     Он обнял Лугановича за талию и подвел к столу.
     Все мужчины оказались Лугановичу знакомыми, кроме маленького  горбатого
литератора и самого виновника  торжества  Воронова,  толстого  до  ожирения,
громадного мужчины, известного  адвоката  по  гражданским  делам.  Дам  было
только две. Одна - маленькая, хрупкая,  с  открытыми  худенькими  плечами  и
прикрытой   газом   грудью,   с   венком   бледных   незабудок   на   слабых
пепельно-светлых волосах. Другая - сильная, полная  и  красивая  женщина,  с
большими темными глазами, яркими губами и  пышной  прической.  На  ней  было
белое, точно обливавшее ее, платье, соблазнительно  оттенявшее  бело-розовое
тело на полной открытой груди и великолепных плечах. На корсаже у нее  алели
какие-то яркие цветы, и вся она была яркая, сильная, смелая.
     Горбатенький литератор что-то говорил ей, почти  ползая  губами  по  ее
голому плечу, но она  не  слушала  и  смотрела  на  подходившего  Лугановича
каким-то странным, знакомым, любопытным взглядом.
     Маленькая женщина оказалась известной актрисой  императорского  театра,
брюнетку же Вержбилович представил так:
     - Нина Сергеевна Факельсберг...
     Эта фамилия ничего не  сказала  Лугановичу,  но  когда  он  пожимал  ее
красивую обнаженную руку,  Нина  Сергеевна  взглянула  ему  прямо  в  глаза,
улыбнулась как знакомому и сказала:
     - Не узнаете?..
     И он вдруг вспомнил. Мгновенно  промелькнули  в  памяти  далекие  годы,
дачи, зеленый лес, студенческие времена, обрыв, Раиса Владимировна,  инженер
Высоцкий и сама Нина, милая, светлая девушка с большими глазами.
     - Вы!.. - сказал он, чувствуя, как забилось сердце, и невольно радостно
поцеловал ее руку.
     Она указала ему стул возле себя,  прогнав  одного  из  мужчин,  который
очень неохотно уступил свое место. Луганович сел и во все глаза, со странным
волнением посмотрел на нее.
     - Как вы похорошели!.. - невольно сказал он.
     Нина Сергеевна засмеялась, и некоторое время они не знали, что  сказать
друг другу. Слишком много воспоминаний нахлынуло вдруг, и  потом  Лугановичу
было трудно узнать прежнюю Нину в этой полуобнаженной и роскошной женщине.
     - Какими судьбами вы здесь?.. - спросил он наконец.
     - Приехала из Казани...
     - Из Казани?.. Почему из Казани?..
     - Там служит мой муж... Я ведь  замужем!  прибавила  Нина  Сергеевна  и
почему-то засмеялась.
     Это неприятно кольнуло Лугановича.  Замужем?..  Что-то  старое,  совсем
забытое шевельнулось в душе, и он  почувствовал  смутно-ревнивое  чувство  к
этому неизвестному человеку, который обладал Ниной, его прежней Ниной.
     - Вот как!.. - протянул он. - И давно?..
     Нина Сергеевна комически вздохнула и пожала голыми плечами.
     - Увы!.. Уже пятый год!.. - ответила она и засмеялась опять.
     Луганович заметил, что она вообще смеется  как-то  уж  чересчур  часто,
показывая белые зубы и полную теплую шею.
     Горбатенький литератор что-то сказал, но Нина Сергеевна не  ответила  и
продолжала блестящими глазами смотреть на Лугановича, точно отыскивая в  его
лице прежнего молодого студента. Литератор неприятно усмехнулся и  отошел  к
группе мужчин, столпившихся возле маленькой актрисы.
     Нина Сергеевна положила голые руки на скатерть и,  близко  наклонившись
грудью к Лугановичу, сказала:
     - Ну, расскажите же о себе... Как живете?.. Женаты, счастливы?..
     Ее обнаженная грудь была близко от Лугановича, Нина  смотрела  на  него
через круглое блестящее плечо. Ему был слышен запах ее духов и тела.
     - Что же  обо  мне,  -  сказал  он,  -  женат,  занимаюсь  адвокатурой,
скучаю... живу в Петрограде... Расскажите лучше вы о себе!..
     -  А,  вы  тоже  женаты?  -  переспросила  она  и  почему-то   нехорошо
поморщилась.
     - Да, женат... - повторил Луганович вскользь.
     - И любите вашу жену?.. Расскажите... Мне все интересно. Мы ведь, можно
сказать, старые друзья...
     Напоминание  о  жене  неприятно  кольнуло  Лугановича,  и  он   ответил
вопросом:
     - Почему же вы в Москве?.. Нина Сергеевна пристально посмотрела  ему  в
глаза, усмехнулась и ответила:
     - Приехала полечиться... от нервов!.. А вы все такой же!..
     - Зато вы расцвели чудесно!.. - сказал  Луганович,  невольно  скользнув
глазами по ее груди и плечам и впадая в тот шутливо-наглый тон,  к  которому
он привык с красивыми, легкомысленными женщинами.
     Крик и шум возле маленькой актрисы усилились. Там просили что-то  спеть
или прочитать. Нина Сергеевна  мельком  оглянулась  и  опять  повернулась  к
Лугановичу.
     - А помните нашу дачу?.. Обрыв?.. Славное было время!.. Какие мы  тогда
были дети!..
     - А... где же... как его?..  Ну,  знаменитый  Коля  Вязовкин?  -  вдруг
невольно вспомнил Луганович.
     - Коля?.. Ах да... милый Коля!.. -  засмеялась  Нина  Сергеевна.  -  Не
знаю!.. Он давно уже исчез с моего горизонта... Кажется, где-то на  Урале...
не знаю!.. Последний раз я видела его лет шесть тому назад, когда он  кончил
институт... Вы знаете, он мне предложение делал!..
     Нина Сергеевна  засмеялась,  но  глаза  ее  вдруг  стали  печальными  и
нежными.
     -  Что  ж,  он  действительно  любил  вас!..  -  сказал   Луганович   с
трогательностью воспоминания о молодости, вспомнив баранообразного  студента
в узкой путейской тужурке.
     - Да... он любил!.. - тихо ответила Нина Сергеевна и потупилась.
     Они помолчали. Нина машинально смотрела на группу в другом конце стола,
но, казалось, не видела ничего. Глаза ее были серьезны и глубоки.
     Луганович опять украдкой посмотрел на плечи  и  грудь  Нины,  и  что-то
острое шевельнулось в нем.
     - Да, - сказал он, - вот вы  и  замужем,  а  я  женат!..  Сколько  воды
утекло!.. Ну и что же... счастливы вы?.. Есть у вас дети?..
     Нина повернулась к нему, точно очнувшись.
     - Маленькая, маленькая девочка... вот такая!.. - сказала  она,  показав
кончик мизинца, и нежно засмеялась.
     - Кто же ваш муж?..
     - Муж?.. Офицер... полковой командир... Я  теперь  полковая  дама!..  -
прибавила она и снова засмеялась уже другим смехом, точно над собою.
     - И вы любите мужа?..
     - А вам какое дело?.. - вдруг резко-насмешливо спросила Нина Сергеевна,
но сейчас же опять улыбнулась.
     Луганович игриво усмехнулся и чуть  заметно  снова  оглядел  ее  пышное
обнаженное тело.
     - Как какое? Это надо знать!..  Ведь  вы  моя,  можно  сказать,  первая
любовь!..
     - Хороша любовь!.. -  возразила  Нина  Сергеевна  и  покачала  головой,
видимо не только  чувствуя  его  взгляд  на  своем  теле,  но  даже  нарочно
выставляя перед ним  свою  торжествующую  наготу.  -  А  Раису  Владимировну
помните?.. Где она?..
     - А кто ее знает!.. - пожал плечами Луганович.  -  И  напрасно  вы  так
говорите: я в самом деле был влюблен в вас и долго не мог забыть...
     - А Раиса?
     - Ну что ж -  Раиса!..  Я  был  тогда  молод,  она  опытная  развратная
женщина... Дело известное!.. Все это было достаточно глупо и гадко!
     - Да, гадко! - тихо сказала Нина Сергеевна и задумалась.
     - А все-таки вы мне много горя  причинили  тогда...  -  сказала  она  и
вздохнула.
     - Готов искупить чем угодно!.. - ответил Луганович и, уже не скрываясь,
окинул взглядом ее фигуру.
     Она видела этот взгляд, но не переменила позы и ответила:
     - Теперь уже, может быть, поздно!..
     - Может быть?.. - переспросил Луганович, и  какие-то  мысли  и  надежды
мелькнули у него в голове.
     - Может быть!.. - повторила она, встала и пошла к группе других.
     Луганович смотрел ей вслед и чувствовал, что готов на все, лишь бы  она
хоть на час принадлежала ему. Нина Сергеевна казалась  ему  обольстительной,
но еще больше разжигало именно то, что это - та самая Нина,  которая  любила
его и которую он тогда так  глупо  упустил  из  рук.  Было  что-то  особенно
острое, чтобы взять женщину, которую знал чуть ли не девочкой.
     Было столь шумно  и  весело,  все  дурачились,  острили  и  откровенно,
довольно цинично ухаживали за женщинами. Но Нина каждый раз  возвращалась  к
Лугановичу, и у него уже начинала кружиться голова. Над  ними  подтрунивали.
Горбатенький литератор ревновал и говорил Лугановичу колкости.
     В  самом  разгаре  вечера  Нина  Сергеевна  обратилась  к   Лугановичу,
протягивая свою маленькую записную книжечку, на  золотой  тоненькой  цепочке
прикрепленную к поясу.
     - Напишите мне что-нибудь на память...
     Луганович взял книжечку, и вдруг мгновенная дерзкая мысль ослепила его.
Он вытащил карандашик и написал:
     "Я готов отдать все что угодно,  чтобы  вы  хоть  на  час  принадлежали
мне!.."
     Было немного страшно, когда он  отдавал  ей  книжечку,  и  он  прилагал
огромные усилия, чтобы смотреть нагло  и  прямо.  Нина  Сергеевна,  закрывая
книжечку от любопытных глазок горбатенького литератора,  низко  нагнулась  и
долго читала. У Лугановича замирало сердце. Он видел, как  слегка,  а  потом
все больше и больше краснело ее маленькое розовое ухо и край щеки.
     - Что он вам написал?..  -  любопытно  сверкнул  глазками  горбатенький
литератор.
     - А вам какое дело?.. -  вырывая  книжечку,  ответила  Нина,  взглянула
мельком на Лугановича и отвернулась.
     Луганович ждал ответа, но она обратилась к актрисе и стала  говорить  и
смеяться, как бы совсем не замечая его.  Сердце  Лугановича  екнуло,  и  ему
стало стыдно, точно он сделал большую глупость.
     Правда, в течение вечера он несколько раз  ловил  мимолетные,  пытливые
взгляды больших блестящих глаз, но Нина Сергеевна, видимо,  избегала  его  и
все внимание снова  перенесла  на  горбатенького  литератора,  который  стал
смотреть на Лугановича с видом победителя.
     Мужчины все были уже пьяны,  и  даже  у  Лугановича  шумело  в  голове.
Маленькая актриса совсем побледнела и, видимо, изнемогала от усталости. Одна
Нина Сергеевна была свежа, весела и блестяща как ни в чем не бывало.  Только
щеки и уши у нее горели.
     Наконец собрались  разъезжаться.  Когда  все  встали,  Луганович  успел
шепнуть Нине:
     - Так вы мне ничего не ответили?..
     - Что же мне ответить? - холодно спросила Нина, на  мгновение  окидывая
его высокомерным взглядом. - Что вы чересчур смелы, что ли?
     Луганович хотел что-то сказать, но Нина Сергеевна уже отвернулась.
     Толпой они вышли в коридор. Горбатенький литератор забегал сбоку  Нины,
Луганович шел сзади всех. Он был совершенно уничтожен и  почти  возненавидел
эту прелестную женщину.
     На подъезде тихо толковали, кому и с кем ехать.
     Толстый Воронов убеждал прокатиться еще  в  "Яр",  но  усталая  актриса
отказалась. Нина Сергеевна уже  сидела  на  лихаче,  когда  вдруг  Луганович
услышал ее зов.
     - Идите