ое чувство, которое на всю жизнь... Я не понимаю так
называемой свободной вубви. По-моему, это просто разврат, и бойше ничего.  И
всегда это обман!..
     - Почему - обман?.. - спросила  Нина  и  тоскливо  переложила  голову  на
руках, которые резала узловатая тонкая бечевка гамака.
     - Конечно,  обман.  Всегда  это  обман,  Нина  Сергеевна!..  Это  тойко
красивые фразы, а на самом деве одна подвость!.. Просто та сторона,  которая
товкуется о страсти без всяких обязатейств, не чувствует  никакой  вубви,  а
потому и говорит, что ее вовсе не нужно!.. И никогда из этого ничего,  кроме
гадости, не выходит. Одна подвость и грязь. А вы  как  смотрите  на  вубовь,
Нина Сергеевна?..
     Нина закрыла глаза и задышала неровно и быстро.
     - Я тоже, Коля, думаю, что о  свободе  страсти  говорят  только  тогда,
когда никакой страсти и нет... Кто любит, тот ни о чем не говорит и ни в чем
не уславливается!.. - тихо, со  странным  выражением,  точно  желая  убедить
самое себя, сказала Нина.
     Легкая краска проступила сквозь прозрачный янтарный загар ее щек.
     - Вот, вот... - радостно заблеял Коля Вязовкин. Девушка открыла  полные
тоски глаза и продолжала, немного задыхаясь:
     - Я могла бы... принадлежать человеку только тогда, когда знала бы, что
для него это так же важно и громадно, как и  для  меня...  Это  должно  быть
такое чувство, чтобы совсем раствориться в нем, чтобы жить  одной  жизнью...
Если бы я была уверена в таком чувстве, я бы  ни  на  минуту  не  задумалась
бы... Я бы ни перед чем не остановилась!.. Неужели кто-нибудь может  думать,
что для меня важно выйти замуж?.. Это глупо и оскорбительно,  Коля!..  -  не
ему, бедному, потеющему от жары и любви, а  кому-то  другому  бросила  Нина.
Губы у нее задрожали, а на нежных до прозрачности щеках  выступили  зловещие
пятна. - Не могу же я... ну, быть близкой... человеку, которому нужно только
мое... тело... - краснея до слез  и  неподвижно  глядя  вверх  перед  собою,
продолжала девушка. - Это грубо и гадко!.. Я понимаю, что когда два человека
любят друг друга, то у них даже тело становится общим... Тогда это понятно и
не... гадко... А так!.. Да неужели же это так важно, Коля?.. Вот вы мужчина,
скажите?..
     Такая тоска и такое недоумение прозвучали в этом  неожиданном  вопросе,
что бедный мужчина засопел и его крутое лицо стало смущенным, возмущенным  и
окончательно глупым. Он понял, что Нина  с  кем-то  спорит,  догадался,  что
кто-то предлагал ей отдаться, и ревность жгучим пламенем разлилась  под  его
узкой тужуркой.
     - Есть люди, для которых это - самое важное, Нина Сергеевна... Но я  их
не уважаю, Нина Сергеевна!.. - важно ответил он.
     - Ах, все  вы  такие,  должно  быть!..  -  с  неожиданным  раздражением
возразила девушка и задумалась.
     Коля Вязовкин, уязвленный в самое  сердце,  сидел  на  горячей  хвое  и
глупо, исподлобья смотрел на нее. Ему было жарко и обидно.
     А Нина лежала в гамаке, смотрела, как тихо покачиваются верхушки сосен,
и думала о том, что, должно быть, она не  такая,  как  все  другие  девушки.
Почему другие выходят замуж, живут с мужчинами и совершенно спокойны, веселы
и счастливы,  а  у  нее  при  одной  мысли  об  этом  содрогается  стыдом  и
отвращением все тело?... В груди у нее такое восторженное,  светлое,  полное
радости и нежности чувство, и готова она на какую угодно  самую  беззаветную
жертву, а между тем без ужаса не может даже подумать об "этом"...
     А  как  они  могли  бы  быть  счастливы!..  Нине   грезилась   какая-то
необыкновенная жизнь: всегда и во всем вместе, все  друг  для  друга,  общие
мысли и чувства!.. Девушка ощущала, как растут в сердце тоска и нежность,  и
слезы подступали у нее к глазам.
     Коля Вязовкин смотрел на нее и готов был немедленно положить живот свой
тут же, на горячей хвое, чтобы только оградить ее от всего дурного,  темного
и грязного. Рыцарем гордым и великодушным чувствовал он себя, но лицо у него
по-прежнему было глупое.

III

     Вечером, гуляя в дачном парке, Нина встретила Лугановича.
     Он шел с какой-то полной, очень красивой, но уже немолодой дамой.
     У нее были большие, искусно подрисованные  глаза  и  улыбающиеся  яркие
губы. Черное  платье,  с  прошивками  на  тяжелых  плечах  и  груди,  ловко
перехвачено шелковым поясом, и вся она какая-то особенная, вызывающе смелая,
откровенная и ловкая. Маленькие ноги на высоких каблуках выступали отчетливо
и крепко,
а   сквозь   кружево   прошивок   просвечивало    неуловимо-нежное    и
бархатисто-розовое тело.
     Нина сразу возненавидела эту даму и за ее прошивки, и за походку, и  за
подведенные глаза, и за  наглый,  как  ей  показалось,  торжествующий  смех.
Девушка окинула ее прищуренными глазами и подумала с злой радостью, что если
снять с нее это облитое ловкое платье и  расшнуровать  корсет,  то  вся  она
распустится и расплывется в безобразную массу жирного и потного тела.
     Луганович выступал рядом, самодовольно и самоуверенно  улыбаясь,  низко
наклонясь над плечом своей дамы и глядя ей не в лицо, а на подрагивающую  на
ходу выпуклую грудь. Дама ласкала его затененными глазами  и  смеялась  так,
словно между ними все было уже сказано и она только поддразнивала его.
     Когда они прошли и Луганович намеренно холодно  поклонился  Нине,  дама
сказала тихо, но внятно, с расчетом быть услышанной:
     - Хорошенькая!..
     В ее устах эта похвала почему-то оскорбила Нину.
     Луганович что-то ответил, и дама засмеялась так, точно ее пощекотали.
     И сразу Нина почувствовала себя такой простенькой и жалкой, что едва не
заплакала. Но вместо того она расхохоталась, неестественно закинула голову и
прошла, будто не заметив поклона.
     Коля Вязовкин что-то проблеял, но Нина не расслышала. Лицо  ее  горело,
глаза потемнели и смотрели прямо перед собою, полные такой жгучей ненависти,
что казались чужими на ее нежном молодом лице.
     - Что за странная фантазия в деревне одеваться  точно  на  каком-нибудь
модном  курорте!..  -  презрительно  сказала  она,  вся  дрожа  от  злобы  и
отвращения. - Терпеть не могу этих толстых, старых, грязных баб!..
     Она  произнесла  эту  фразу  так  неожиданно  грубо,  что   Коля   даже
сконфузился.
     Нина заметила и мучительно покраснела.
     - Мне сегодня удивительно весело, Коля, - сказала она, судорожно хватая его под руку, и вдруг слезы  выступили  у
нее на глазах.
     - Нина Сергеевна, Нина Сергеевна, что  с  вами?..  -  засуетился  Коля,
почему-то изо всех сил вырывая у нее свою руку и сам того не замечая.
     Нина мокрыми глазами, с  беспредельным  отчаянием  взглянула  на  него,
увидела его растерянное, испуганное, сострадающее, но все-таки баранье лицо,
истерически захохотала и стала тормошить его.
     - Какой вы смешной, Коля!..  У  меня  просто  нервы  расстроились!  Это
пустяки... Ну чего же вы надулись, как мышь на крупу?.. Побежим!.. Догоняйте
меня... ну!..
     Она побежала, чтобы скрыть слезы, которых уже не могла удержать, а Коля
Вязовкин растерянно и неуклюже бежал за ней вприпрыжку, и лицо у  него  было
глупое, как у барана, неожиданно наткнувшегося на новые ворота.

IV

     Верстах в трех от дачи строили железную дорогу, и по вечерам из-за леса
были слышны пронзительные свистки паровоза и короткое  уханье  паровых  баб,
заколачивающих сваи. Инженеры, которые строили дорогу, жили на дачах.
     Их было трое: один - старый, женатый и скучный человек, другой - совсем
мальчик, похожий на студента, и третий  -  щеголеватый,  весьма  красивый  и
самоуверенный господин, который часто бывал  в  дачном  парке,  ухаживал  за
всеми дамами, ужинал на веранде ресторана и при этом всегда выпивал  бутылку
шампанского какой-то особенной марки.
     Старый инженер ни на кого  не  обращал  внимания  и  говорил  только  о
постройке, молодой - ходил в косоворотке, увлекаясь пропагандой среди  своих
рабочих, а тот, который ужинал с шампанским, очень быстро перезнакомился  со
всеми дачниками, играл в лаун-теннис и думал, казалось, только  о  женщинах.
Поговаривали, что он живет с той красивой артисткой,  которая  ни  с  кем  не
знакомится, играет  в  лаун-теннис  с  голыми  ногами  и  у  которой  сестра
гимназистка. Однако передавали друг другу и еще несколько пикантных  историй
в связи с  самыми  разнообразными  именами,  вплоть  до  какой-то  горничной
земского начальника. Но все эти толки только придавали  господину  Высоцкому
особое обаяние в глазах дачных дам.
     Когда  Луганович  так  обидел  Нину  и  она  бежала  по  лесу  с  Колей
Вязовкиным, заплаканная, сверкающая гневом и обидой, инженер встретил  ее  и
проводил глазами.
     "Красивая  девка!.."  -  сказал  он  себе,  когда  женская  фигурка,  с
развевающимся за плечами легким шарфом, скрылась в лесу.  Потом  прищурился,
подумал и медленно направился в парк, где встретился с  Лугановичем  и  его
дамой.
     Несмотря на явное неудовольствие  и  даже  какую-то  тревогу  дамы,  он
сейчас же присоединился к ним, познакомился с  Лугановичем  и  стал  ядовито
подшучивать над его дамой.
     Она  злилась,  Луганович  петушился,  но  Высоцкий  смотрел   на   него
спокойными, наглыми, предостерегающими глазами, и ей  не  оставалось  ничего
другого, как притвориться, что принимает все это за  милые  шутки.  В  конце
концов она, однако, не выдержала и ушла, сославшись на головную боль.
     - Раиса Владимировна, - крикнул ей вдогонку инженер, - я к  вам  зайду
вечерком... можно?..
     Досада и страх выразились на ее красивом лице, но она  все-таки  успела
обжечь Лугановича таинственным взглядом, ясно говорившим: до другого раза!..
     Инженер сразу изменился. Он дружески подхватил Лугановича  под  руку  и
заговорил таким  тоном,  точно  они  были  старыми  приятелями,  превосходно
понимающими друг друга.
     Сначала студент был настороже, но инженер был так  мил,  так  остроумно
высмеивал дачные нравы и дачных дам, что Луганович, которому немного льстило
внимание элегантного инженера, не выдержал и развеселился.
     В конце концов  они  очутились  на  веранде  ресторана,  и  перед  ними
появилась обычная бутылка шампанского.
     Было уже поздно, и тихо наплывала теплая  летняя  ночь.  Над  вершинами
сосен засверкали  звезды.  В  аллеях  парка  только  кое-где,  под  неяркими
электрическими фонариками, еще виднелись группы дачников. Доносились мужские
голоса и женский смех. На балконах дач,  сквозь  темную  листву,  заблестели
огоньки. Лес потемнел и сдвинулся кругом.
     Инженер и Луганович говорили, конечно, о женщинах.
     Это так  обычно,  что  когда  собираются  мужчины,  то  они  говорят  о
женщинах. Они могут говорить о чем угодно - об искусстве, о политике, о  науке
и религии - но их беседа никогда не будет так напряженна и остра, как тогда,
когда слово "женщина" не сходит с языка. Она как будто стоит  перед  ними  -
непременно нагая,  непременно  молодая  и  красивая,  непременно  любовница.
Где-то, забытые, теряются матери, жены и сестры - скучные женщины будней,  и
поперек всего фона пестрой жизни распростерто обнаженное женское тело. И  на
это   желанное   тело,   с   той   странной    злобой,    которую    рождает
неудовлетворенность, летят плевки, похожие на поцелуи, и поцелуи, похожие на
плевки.
     - Мы все прекрасно знаем, - говорил инженер, -  что  никто  из  нас  не
питает ни малейшего уважения к женщине... Мы  все  считаем  их  развратными,
лживыми и доступными.  Мужчина  презирает  женщину,  но  преследует  ее  как
совершеннейшее орудие наслаждения, пока она молода и хороша.  Когда  же  она
состарилась,  ее  вид  не  возбуждает  ничего,   кроме   скуки,   в   лучшем
случае - какого-то забавного почтения, как к отставной любовнице.  Это  уже  -
пенсия инвалиду!.. Все те прекрасные слова о женщине, которые мы  читаем  на
страницах либеральных газет и  поэтических  произведений,  ни  для  кого  не
обязательны в личной жизни!..
     Когда мы  восхищаемся  тургеневским  ароматом  чистых  девушек,  мы,  в
действительности,   только   вдыхаем   запах    свежего    женского    тела.
Женщина-товарищ нам не только не нужна,  но  даже  враждебна,  ибо  конечная
мечта мужчины - женщина-раба, покорная ласкам и не стесняющая его свободу ни
в чем. Чистые девушки дороги  нам  только  тем,  что  их  еще  можно  лишить
невинности. Первое наше стремление при соприкосновении с невинной девушкой -
развратить ее. Ничто так не увлекает мужчину,  как  физическое  и  моральное
насилие над женщиной, борьба с ее стыдом, дикарская грубость захвата. И  кто
знает, не это ли, в конце концов, и  нравится  женщине.  Пока  мы  молоды  и
наивны, мы часто боимся оскорбить женщину,  играем  в  благородство,  а  она
фатально ускользает от нас в руки более грубого и смелого.
     Луганович быстро посмотрел на инженера. Ему  показалось,  что  Высоцкий
намекает на него и Нину. Не было ни  малейшего  основания  подозревать  это,
потому что девушка даже не была знакома с  инженером,  но  смутная  ревность
сейчас  же   шевельнулась   в   Лугановиче,   и   вдруг   с   поразительной
убедительностью студент почувствовал, как был глуп тогда, на обрыве, уступив
сопротивлению  Нины.  Он  немедленно  дал  себе  слово  в  другой  раз  быть
настойчивее и не отступать даже перед насилием.
     Инженер не заметил ничего и  продолжал,  видимо  сам  увлекаясь  пряным
содержанием своей речи. Слово "женщина" он  произносил  как-то  особенно,  с
таким оттенком, точно из всех человеческих слов только  это  одно  было  ему
понятно до конца.
     - Беспомощность женщины, которую насилуют,  вовсе  не  вызывает  в  нас
жалости и негодования... Она только возбуждает нас. Когда в газетной хронике
мы  читаем  об  изнасиловании  беззащитной   девушки   толпою   каких-нибудь
хулиганов, мы только из  лицемерия  возмущаемся,  а  на  самом  деле  жаждем
подробностей и мучительно завидуем, что нас не было в этой толпе, хотя бы  в
качестве зрителя... О, если бы не существовало каторги!..  Если  бы  сегодня
отменили всякую кару за
изнасилование,  завтра  к  вечеру  во  всем   мире   не   осталось   бы
неизнасилованной женщины. Их ловили  бы  повсюду,  в  лесах,  в  салонах,  в
комнатах для прислуги,  в  дортуарах  пансионов,  в  классах  гимназий  и  в
монастырских кельях... Ибо для чего  же  нам  нужна  женщина?..  Неужели  вы
думаете, юноша, что мы не обошлись бы без нее в  наших  искусствах,  войнах,
науках и работах?.. Солдаты, депутаты, рабочие, литераторы,  философы  разве
нуждаются в помощи женщины?.. Отнимите у нее орудие наслаждения,  и  женщина
станет для нас только лишним ртом.
     - Отчасти вы, может быть, и правы, - нерешительно  возразил  Луганович,
оглушенный этим потоком цинизма, - но мне кажется, что  в  сфере,  например,
искусства...
     - Это вы об актрисах?.. - спросил  инженер.  -  Оставьте!..  Попробуйте
выпустить некрасивую женщину на сцену или  написать  пьесу,  в  которой  нет
специально любовной роли для женщины!..  Нет,  женщина  в  искусстве  только
возбудитель, и больше ничего!..
     - Женщина-мать?
     - Ах, юноша... - насмешливо вздохнул инженер, - давайте  называть  вещи
их собственными  именами:  что  такое  мать?..  Аппарат  для  высиживания  и
кормления, кормилица  и  нянька!..  Зачем  произносить  это  слово  с  таким
пафосом, когда слово "отец" произносится так просто?.. Я никогда  не  видел,
чтобы мужчина гордился тем, что носит в себе зародыши  миллионов  жизней,  а
почему, скажите, пожалуйста, эта роль менее почтенна?  Клянусь  честью,  что
беременная женщина не возбуждает во мне больше благоговения, чем виновный  в
этом мужчина!..
     Луганович невольно вспомнил свою мать  -  женщину  легкомысленную  и  с
тяжелым характером, но почувствовал какую-то неловкость и с легкой  запинкой
возразил:
     - Не все матери только аппарат, как вы выражаетесь...  Должно  быть,  у
вас никогда не было матери...
     Высоцкий взглянул на него с таким комическим  удивлением,  что  студент
покраснел и разозлился.
     - Я говорю не в буквальном смысле, конечно...  Но  вы,  вероятно,  рано
лишились матери или...
     - О нет... - спокойно перебил инженер, - моя матушка жива и до сих пор,
и уверяю вас, я питаю к  ней  самую  искреннюю  нежность...  Но  это  ужасно
по-обывательски - думать, что если человек пришел к каким-нибудь выводам, то
непременно по причинам личного свойства. Точно в выводах разума нельзя  идти
даже против собственного чувства! Мать  моя  решительно  ничего  не  сделала
такого, что могло бы меня разочаровать в матерях вообще. Напротив, она очень
любила меня и была превосходной нянькой.
     - Только нянькой?
     - А чем ей быть?
     - Мать может быть воспитательницей, другом...
     - Другом, конечно, может быть, но какая же это заслуга  -  быть  другом
чьим бы то  ни  было,  а  тем  более -  своего  собственного  щенка!..  Любая
свинья - друг  своего поросенка!..  А  насчет  воспитания,  так  вы  это  лучше
оставьте: человек воспитывается не нравоучениями  своих  родителей,  а  всей
окружающей обстановкой. И  если  бы  мы  отчетливо  представляли  себе,  как
ничтожно мала роль женщины в  мировой  культуре,  нам  бы  стало  ясно,  что
мать-воспитательница не  может  идти  дальше  азбуки,  да  и  то  сочиненной
мужчиной.
     - Ну, знаете, - возразил Луганович, - с такими взглядами должно быть  и
противно и скучно жить!.. Если вы так презираете женщин...
     - Кто вам сказал, что я ее презираю?.. Я только ставлю ее на то  место,
которое ей принадлежит по праву и способностям.
     - Хорошее место, нечего сказать!.. - возмутился Луганович.
     - Самое для нее подходящее: место любовницы. Луганович  только  плечами
пожал.
     -  Да,  -  заговорил  инженер,  помолчав,  -  я  знаю,  что   в   нашем
добродетельном обществе - ведь наше общество страшно добродетельно, - в  нашем
высоконравственном обществе принято относиться с презрением к  тому,  кто  в
женщине видит прежде всего женщину. Мы называем таких людей развратниками и  глубоко  убеждены,  что,
во-первых, это одно и то же, а во-вторых, что  сладострастник  это  какое-то
грубое животное, лишенное чувств красоты  и  добра,  какая-то  живая  грязь,
пятнающая человечество!.. А между тем все великие произведения человеческого
искусства созданы именно величайшими сладострастниками... Да оно и  понятно:
нет   жизни   более   красочной,   захватывающей   и   полной,   чем   жизнь
сладострастника!..
     - Ну!.. - пробормотал Луганович.
     - Конечно!.. Ведь это только тупые, бездарные мещане, всю жизнь свою до
тошноты развратничающие с одной своей законной половиной, представляют  себе
душу сладострастника как темный и грязный лупанарий. А на самом деле это  -
таинственный сад, где растут ядовитые, но прекрасные цветы!.. Сладострастник
это мечтатель, жаждущий вечной молодости, вечной  красоты  и  наслаждения...
Его не удовлетворяет одна женщина, потому что он стремится  впитать  в  себя
всю мировую женственность. Он брезгливо  уходит  от  женщины  будней,  с  ее
привычным апатичным актом самки, с пеленками, кухней, дрязгами и  сплетнями,
к женщине, которая еще  только  жрица  на  празднике  жизни!..  Каждый  раз,
встречая женщину молодую и прекрасную, он с новой силой  переживает  безумие
влюбленности. Он живет в вечном подъеме, его жизнь полна  исканиями,  он  не
знает скуки, томления духа и пустоты... Женщина заполняет для него весь мир.
Он бесконечно изощряется в восприятии женщины: для него брюнетка, блондинка,
страстная, холодная, худая и полная, хищная и безвольная, умная  и  наивная,
грубая самка и нежный ребенок, весна и осень женщины, все это -  бесконечные
оттенки,  аккорды  прекраснейшей  симфонии,  сказка  вечной  влюбленности!..
Вспомните, что один из величайших пророков населил рай  гуриями,  а  другой,
еще более великий, не осудил женщину, взятую в прелюбодеянии!..
     Луганович с нескрываемым изумлением посмотрел на инженера, не  понимая,
шутит он или