ький   отделанный   слоновой   костью
музыкальный автомат, который мягко светится возле их стола. Наклонившись и
перелистав список мелодий, он нажимает кнопки "Б" и "7" - "Роксвилл".
   - Китайская кухня в Техасе лучшая в Соединенных Штатах, кроме  Бостона,
- заявляет он.
   - Слушайте великого путешественника, - говорит Рут и дает ему сигарету.
Он прощает ее за десятицентовик.
   - Итак, вы полагаете, - настаивает Тотеро,  -  что  тренеры  ничего  не
делают.
   - Они никому не нужны, - отвечает Рут.
   - Да бросьте вы, - вступается Кролик.
   Официант возвращается с палочками и с двумя меню. Кролик разочарован  -
у палочек такой вид, словно они вовсе не деревянные, а  пластмассовые.  От
сигареты отдает соломой. Он вынимает ее изо рта. Нет уж, хватит.
   - Каждый закажет по блюду, а  потом  мы  все  поделимся,  -  предлагает
Тотеро. - Кто что любит?
   -  Я  кисло-сладкую  свинину,  -  заявляет  Маргарет.  Что  ни  говори,
решительности у нее не отнимешь.
   - Гарри?
   - Не знаю.
   - Вот тебе и специалист по китайской кухне, - замечает Рут.
   - Здесь написано по-английски. Я привык заказывать по китайскому меню.
   - Ладно, ладно, скажите мне, что самое вкусное.
   - Отстаньте, вы мне совсем голову заморочили.
   - Вы никогда не были в Техасе, - говорит Рут.
   Он вспоминает дом на той незнакомой, лишенной деревьев  улице,  зеленую
ночь, встающую из прерий, цветы в окне и отвечает:
   - Конечно, был.
   - А что вы там делали?
   - Служил у Дядюшки Сэма.
   - А, в армии, так это не в счет. Все были на военной службе в Техасе.
   - Заказывайте по своему вкусу, - говорит Кролик Тотеро.
   Его раздражают все эти ветераны армейской службы, с которыми  Рут,  как
видно, зналась, и он напряженно вслушивается в последние такты  песни,  на
которую потратил десятицентовик. В этом китайском заведении она  доносится
как будто из  кухни  и  лишь  весьма  отдаленно  напоминает  ту  разудалую
мелодию, которая прошлой ночью так подбодрила его в машине.
   Тотеро дает официанту заказ и, когда тот  уходит,  пытается  разубедить
Рут. Тонкие губы старика мокры от виски.
   - Тренер, - говорит он,  -  тренер  печется  о  развитии  трех  орудий,
которыми нас наделила жизнь. Это голова, тело и сердце.
   - И еще пах, - добавляет Рут.
   Смеется - кто бы мог подумать?  -  Маргарет.  Кролика  от  этой  девицы
прямо-таки оторопь берет.
   - Юная леди, вы бросили мне вызов, и теперь я требую вашего внимания. -
Тотеро преисполнен важности.
   - Чушь, - тихо отвечает Рут, опустив глаза. - Отвяжитесь вы от меня.  -
Он ее рассердил. Крылья ее носа белеют, грубо накрашенное лицо потемнело.
   - Во-первых, голова. Стратегия. Мальчишки  большей  частью  приходят  к
баскетбольному тренеру с дворовых площадок и не имеют понятия - как бы это
получше выразиться - об _изяществе_ игры на площадке  с  двумя  корзинами.
Надеюсь, ты меня поддержишь, Гарри?
   - Еще бы. Как раз вчера...
   - Во-вторых, - я кончу, Гарри, и тогда скажешь ты, -  во-вторых,  тело.
Выработать у мальчиков спортивную форму. Придать их ногам твердость. -  Он
сжимает в кулак руку на полированном столе. - Твердость.  Бегать,  бегать,
бегать. Пока их ноги стоят на земле, они должны все время бегать.  Сколько
ни бегай, все будет мало. В-третьих, -  большим  и  указательным  пальцами
второй руки он смахивает влагу с уголков губ, - в-третьих, сердце. И здесь
перед хорошим тренером, каким я, юная леди, безусловно, старался  быть  и,
как утверждает кое-кто, в самом деле  был,  здесь  перед  ним  открываются
самые серьезные возможности. Воспитать у мальчиков волю к совершенству.  Я
всегда считал, что она важнее воли к  победе,  ибо  совершенство  возможно
даже в поражении. Заставить их ощутить, да, это слово, пожалуй,  подходит,
ощутить _святость_ совершенства, понять, что каждый должен  дать  все,  на
что способен. - Теперь он позволяет сделать паузу и, поочередно взглядывая
на слушателей, заставляет их прикусить языки. - Мальчик, чье сердце  сумел
облагородить вдохновенный тренер, - заключает он свою речь, - никогда  уже
- в глубочайшем смысле этого слова, - никогда уже не станет неудачником  в
более серьезной игре жизни.  А  теперь  очи  всех  на  тебя.  Господи,  et
cetera... - Он поднимает к губам  стакан,  в  котором  не  осталось  почти
ничего, кроме кубиков льда. Когда стакан  опрокидывается,  они  со  звоном
катятся вниз, к его губам.
   Обернувшись к Кролику, Рут  спокойно,  словно  желая  переменить  тему,
спрашивает:
   - Чем вы занимаетесь?
   - Я не уверен, что теперь вообще чем-либо занимаюсь, -  смеется  он.  -
Сегодня утром я должен был пойти  на  работу.  Я...  это  довольно  трудно
объяснить... я демонстрирую нечто, называемое "чудо-теркой".
   - И я уверен, что это получается  у  него  превосходно,  -  вмешивается
Тотеро. -  Я  уверен,  что  когда  члены  совета  корпорации  "чудо-терок"
собираются на свое ежегодное совещание и задают себе  вопрос:  "Кто  более
всех способствовал успеху нашего дела среди американской публики?"  -  имя
Гарри Кролика Энгстрома оказывается первым в списке.
   - А вы чем занимаетесь? - в свою очередь интересуется Кролик.
   - Ничем, - отвечает Рут. - Ничем. - Ее веки сальной голубой  занавеской
опускаются над бокалом дайкири. На подбородок ложится  зеленоватый  отсвет
жидкости.
   Приносят китайские блюда. У Кролика прямо слюнки текут. Он и вправду не
пробовал их после Техаса. Он любит эту пищу, в  которой  не  найти  следов
зарезанных животных -  кровавых  кусков  задней  части  коровы,  жилистого
скелета курицы; их призраки мелко изрублены,  уничтожены  и  безболезненно
смешаны с неодушевленными овощами, чьи пухлые зеленые  тела  возбуждают  в
нем невинный аппетит. Прелесть. Все это лежит на  дымящейся  грудке  риса.
Каждый получает такую аккуратную  горячую  грудку,  и  Маргарет  торопливо
перемешивает свою порцию вилкой. Все с  удовольствием  едят.  От  овальных
тарелок поднимается терпкий запах коричневой  свинины,  зеленого  горошка,
цыпленка, густого сладкого соуса, креветок, водяного ореха и невесть  чего
еще. Лица наливаются здоровым румянцем, разговор оживляется.
   - Он был сила, -  говорит  Кролик  про  Тотеро.  -  Он  был  величайшим
тренером округа. Без него я был бы ничто.
   - Нет, Гарри, ты не прав. Ты сделал для меня больше, чем  я  для  тебя.
Девушки, в первой же игре он набрал двадцать очков.
   - Двадцать три, - уточняет Кролик.
   - Двадцать три очка! Вы только подумайте! - Девицы продолжают  есть.  -
Гарри, помнишь состязание на первенство штата в Гаррисберге -  и  шустрого
недомерка из Деннистона?
   - Да, он был совсем коротышка, - говорит Гарри Рут. -  Пять  футов  два
дюйма, уродливый, как обезьяна. И притом подличал.
   - Да, но свое дело он знал, - говорит Тотеро,  -  свое  дело  он  знал.
Гарри столкнулся с сильным противником.
   - А помните, как он поставил мне подножку?
   - Верно, я и забыл, - подтверждает Тотеро.
   - Этот коротышка ставит мне подножку, и я лечу кувырком. Если бы стенка
не была обита матами, я бы разбился насмерть.
   - А что было дальше, Гарри? Ты его отделал? Я  совсем  забыл  про  этот
случай, - говорит Тотеро с набитым ртом и жаждой мести в груди.
   - Да нет, - медленно отвечает Кролик. - Я никогда  не  нарушал  правил.
Судья все видел, а так как это было уже в пятый раз, его удалили с поля. И
тогда мы их расколошматили.
   В лице Тотеро что-то гаснет, оно становится рыхлым и вялым.
   - Верно, ты никогда  не  нарушал  правил.  Никогда.  Гарри  всегда  был
идеалистом.
   - Просто не было нужды, - пожимает плечами Кролик.
   - И второе удивительное свойство  Гарри  -  с  ним  никогда  ничего  не
случалось, - сообщает Тотеро девушкам.
   - Нет, однажды я растянул запястье, - поправляет Кролик. - Но  что  мне
действительно помогало, как вы сами говорили, так это...
   - А что было дальше? Просто ужас, до чего я все забыл.
   - Дальше? Дальше был Пенноук. Ничего не было. Они нас побили.
   - Они победили? Разве не мы?
   - Да нет же, черт возьми. Они здорово играли. У них было  пять  сильных
игроков. А у нас? По правде говоря, только я один. У нас был Гаррисон,  он
был о'кей, да только после той футбольной травмы он уже больше никогда  не
оправился.
   - _Ронни_ Гаррисон? - спрашивает Рут.
   -  Вы  его  знаете?  -  с  тревогой  спрашивает  Кролик.  Гаррисон  был
знаменитый бабник.
   - Я не уверена, - довольно равнодушно отзывается Рут.
   - Невысокого роста, курчавый. Чуточку прихрамывает.
   - Нет, не знаю, - говорит она. - Пожалуй, нет.
   Как ловко она управляется одной рукой  с  палочками;  вторая  лежит  на
коленях ладонью вверх. Он  с  удовольствием  смотрит,  как  она  наклоняет
голову, как наивная  толстая  шея  подается  вперед,  сухожилия  на  плече
напрягаются, губы  смыкаются  вокруг  куска.  Палочки  точно  рассчитанным
движением зажимают  еду.  Просто  удивительно,  сколько  нежности  у  этих
толстух. Маргарет - та, словно лопатой,  сгребает  еду  тусклой  изогнутой
вилкой.
   - Мы проиграли, - повторяет Тотеро, зовет официанта и  просит  еще  раз
повторить те же напитки.
   - Мне больше не надо, спасибо, - говорит Кролик. - Я уже и так пьян.
   - Вы просто большой пай-мальчик, - говорит Маргарет. Она до сих пор  не
усвоила, как его зовут. Господи, до чего она ему противна.
   - О чем я начал говорить и что, по  вашим  же  словам,  мне  и  вправду
помогало, так это  одна  хитрость  -  держать  мяч  обеими  руками,  почти
соприкасаясь большими пальцами. Вся штука в том, чтобы держать  мяч  перед
собой, и тогда появляется это славное легкое чувство. Мяч со  свистом  сам
летит вперед. - Он показывает руками, как это делается.
   - Ах, Гарри, - грустно замечает Тотеро, - когда ты ко  мне  пришел,  ты
уже умел бросать мяч. Я внушил тебе всего  лишь  волю  к  победе.  Волю  к
совершенству.
   - Знаете, моя лучшая игра была не в тот раз,  когда  мы  набрали  сорок
очков против Аленвилла, а в предпоследнем классе. Мы в самом начале сезона
поехали в дальний конец округа, в маленькую забавную провинциальную школу,
там было всего около  сотни  учеников  во  всех  шести  классах.  Как  она
называлась? Что-то птичье... Вы должны помнить.
   - Птичье... Нет, - отвечает Тотеро.
   - По-моему, это был один-единственный  раз,  когда  мы  их  включили  в
программу соревнований.  Там  был  такой  смешной  малюсенький  квадратный
спортзал, и зрители сидели на сцене. Какое-то забавное название.
   - Птичье, птичье,  -  повторяет  Тотеро.  Он  озабочен.  Он  все  время
потирает ухо.
   - Иволга! - вне себя от радости  восклицает  Кролик.  -  Средняя  школа
"Иволга". В Ориоле. Такой маленький разбросанный городишко,  дело  было  в
начале спортивного сезона, так что было еще  тепло,  и  на  полях  торчали
копны кукурузы вроде вигвамов. И вся школа пропахла сидром, помню, вы  еще
насчет этого острили. Вы мне велели не принимать все это близко к  сердцу,
мы приехали попрактиковаться и вовсе не должны их расколошматить.
   - У тебя память лучше, чем у меня, - говорит Тотеро.
   Официант возвращается, и Тотеро, не дожидаясь, пока ему подадут,  берет
стакан прямо с подноса.
   - Ну вот, - продолжает Кролик, - мы приходим и начинаем играть,  а  там
эта пятерка фермеров топчется по площадке, и мы с ходу набираем пятнадцать
очков, и я ничего не принимаю близко к сердцу.  А  на  сцене  сидит  всего
десятка два зрителей, и игра эта вовсе не зачетная, все это не важно, и  у
меня появляется такое удивительное чувство, будто я могу все на  свете,  и
мне надо только бегать просто так, пасовать и больше  ничего,  и  вдруг  я
вижу, понимаете, вижу, что действительно могу  все  на  свете.  Во  второй
половине я делаю всего каких-нибудь десять бросков,  и  каждый  мяч  летит
прямо в корзину, не то что ударяет в обод, а даже и не задевает,  будто  я
камушки в колодец бросаю. А эта деревенщина  носится  туда-сюда,  они  все
мокрые, а запасных у них всего только двое, но наша команда не в их  лиге,
так что им тоже все равно, и  единственный  судья  наклоняется  над  краем
сцены и заговаривает с их тренером. Средняя школа  "Иволга".  Вот  так,  а
потом их тренер приходит в  раздевалку,  где  переодеваются  обе  команды,
достает из шкафчика кувшин  сидра  и  пускает  по  кругу.  Неужели  вы  не
помните? - Как странно, даже смешно, почему-то они никак не могут  понять,
что в этом было такого особенного. Он снова принимается за еду.  Остальные
уже поели и теперь выпивают по второй.
   - Да, сэр, Как-вас-там, вы и вправду милый мальчик, - говорит Маргарет.
   - Не обращай внимания, Гарри, - замечает Тотеро.  -  Шлюхи  всегда  так
разговаривают.
   Рука Маргарет, оторвавшись от стола, пролетает мимо ее тела и бьет  его
прямо в зубы.
   - Один - ноль, - хладнокровно произносит Рут.
   Все происходит так тихо, что китаец, который убирает со стола  тарелки,
не поднимает головы и явно ничего не слышит.
   - Мы уходим, - объявляет Тотеро и пытается встать, но натыкается бедром
на край стола, застревает и стоит ссутулясь, как горбун. От удара рот  его
чуть-чуть  скривился,  и  Кролик  отводит  глаза  от  этой   двусмысленной
болезненной смеси  бравады,  стыда  и,  что  еще  хуже,  гордости,  скорее
тщеславия. С искаженных кривой ухмылкой губ слетают слова:
   - Вы идете, дорогая?
   - Сукин сын, - отзывается Маргарет;  однако  ее  крепкое,  как  орешек,
тельце  выскальзывает  из  кабинки,  и  она  оглядывается  посмотреть,  не
оставила ли она сигарет или кошелька. - Сукин сын, - повторяет  она,  и  в
невозмутимости, с какой она это произносит, есть что-то даже красивое. Вид
у них с Тотеро теперь более спокойный, решительный и как бы даже суровый.
   Кролик хочет выскочить из-за стола, но Тотеро поспешно  кладет  ему  на
плечо руку; твердое прикосновение этой тренерской  руки  Кролик,  сидя  на
скамейке, частенько ощущал незадолго до того, щепок по спине отправлял его
на баскетбольную площадку.
   - Нет, нет, Гарри. Оставайся. Не все сразу. Пусть наша грубость тебя не
смущает Ты бы не мог дать мне на время машину?
   - Что? Мне же без нее никуда не попасть.
   - Да, да, ты прав, ты совершенно прав. Прости, пожалуйста.
   - Да нет, я хотел сказать, что если она вам нужна... - Ему  не  хочется
одалживать автомобиль, который принадлежит ему лишь наполовину.
   Тотеро это понимает.
   - Нет, нет. Нелепая идея. Спокойной ночи.
   - Обрюзгший старый болван, - говорит ему Маргарет.
   Взглянув на нее, Тотеро суетливо опускает глаза. Гарри видит,  что  она
права, Тотеро и  вправду  обрюзг,  лицо  его  искривилось,  как  спущенный
баллон. Однако этот баллон смотрит на Кролика, словно распираемый какой-то
важной мыслью, тяжелой и бесформенной, как вода.
   - Куда ты денешься? - спрашивает Тотеро.
   - Все будет о'кей. У меня есть деньги. Я возьму номер  в  гостинице,  -
отвечает Кролик. Отказав Тотеро, он хочет, чтобы тот поскорее ушел.
   - Дверь моей обители открыта, - говорит Тотеро.  -  Правда,  там  всего
одна койка, но можно сделать матрас...
   - Нет, нет, - резко возражает Кролик. - Вы спасли мне жизнь,  но  я  не
хочу садиться вам на шею. Все будет хорошо. Я и без того не знаю, как  мне
вас благодарить.
   - Мы еще побеседуем, - обещает Тотеро; рука  его  дергается  и  как  бы
случайно шлепает Маргарет по заду.
   - Я готова тебя убить, - говорит ему Маргарет, и они удаляются.
   Похожие со спины на отца с дочерью, они минуют  стойку,  возле  которой
шепчется с девушкой-американкой  официант,  и  выходят  сквозь  стеклянную
дверь, Маргарет впереди. Словно  так  и  надо,  словно  они  -  деревянные
фигурки, входящие и выходящие из старинного барометра.
   - Господи, в какой же он скверной форме.
   - А кто в хорошей? - интересуется Рут.
   - Хотя бы вы.
   - Вы хотите сказать, что у меня хороший аппетит?
   - Послушайте, у  вас  какой-то  комплекс  насчет  того,  что  вы  такая
большая. Вы совсем не толстая. Вы пропорционально сложены.
   Она смеется, потом умолкает, смотрит на него, снова смеется, берет  его
обеими руками за плечо и говорит:
   - Кролик, вы истинно христианский джентльмен.
   От того, что она назвала его по имени, его обдает волнующим теплом.
   - За что она его ударила? - спрашивает он и  хихикает,  боясь,  что  ее
руки, лежащие у него на плече, игриво ткнут его в бок. Ее  крепкая  хватка
не исключает такой возможности.
   - Ей нравится бить людей. Однажды она ударила меня.
   - Наверняка вы сами напросились.
   Она убирает руки и кладет их обратно на стол.
   - Так ведь и он напросился. Ему нравится, когда его бьют.
   - Вы его знаете?
   - Она мне про него рассказывала.
   - Это еще не значит, что вы его знаете. Эта девка глупа.
   - Что верно, то верно. Вы даже и представить себе не  можете,  до  чего
она глупа.
   - Еще как могу. Я женат на ее двойняшке.
   - Уу-у! Женат.
   - Слушайте, что вы там говорили насчет Ронни Гаррисона? Вы его знаете?
   - А что вы там говорили насчет того, что вы женаты?
   - Да, я был женат. И до сих пор женат.
   Он  жалеет,  что  заговорил  об   этом.   Огромный   пузырь,   сознание
чудовищности его положения теснит ему сердце. Так бывало в детстве, когда,
субботним вечером возвращаясь домой, он вдруг осознавал, что все кругом  -
деревья,  мостовая   -   все   это   жизнь,   единственная,   неповторимая
действительность.
   - Где она?
   Этого еще не хватало - попробуй-ка ответить на вопрос: куда могла пойти
Дженис?
   - Она, наверно, у своих родителей. Я только вчера ее бросил.
   - А, так это просто отпуск. Вы ее не бросили.
   - Да нет, пожалуй, бросил.
   Официант приносит им блюдо кунжутных пирожных. Кролик  на  пробу  берет
одну штуку, он думает, что они твердые, и  с  удовольствием  ощущает,  как
сквозь тонкую оболочку семян проступает мягкое тягучее желе.
   - Ушли совсем ваши друзья? - спрашивает официант.
   - Не беспокойтесь. Я заплачу, - отвечает Кролик.
   Китаец поднимает свои вдавленные брови, морщит в улыбке губы и уходит.
   - Вы богатый? - интересуется Рут.
   - Нет, бедный.
   - Вы и вправду собираетесь ночевать в гостинице?
   Оба берут по нескольку пирожных. На блюде их штук двадцать.
   - Да. Сейчас я расскажу вам про Дженис. Я не собирался  ее  бросать  до
той самой минуты, когда я от нее ушел. Мне вдруг стало ясно, что  иначе  и
быть не может. В ней пять футов шесть дюймов, она смуглая...
   - Не желаю про нее слушать. - Голос Рут звучит решительно;  когда  она,
закинув голову, вглядывается в светильники  на  потолке,  ее  разноцветные
волосы приобретают однородный темный оттенок. Волосам свет льстит  больше,
чем лицу, - на обращенной к Гарри стороне ее носа из-под пудры  проступают
какие-то пятна или прыщи.
   - Не желаете, - говорит Кролик. Пузырь скатывается  с  груди.  Раз  это
никого не беспокоит, почему это должно беспокоить его? - О'кей. О  чем  мы
будем говорить? Сколько вы весите?
   - Сто пятьдесят.
   - Да вы же просто крошка. Второй полусредний  вес.  Кроме  шуток.  Кому
нужна кожа да кости? Каждому фунту вашего веса просто цены нет.
   Он болтает просто так, от радости, но что-то в его словах заставляет ее
насторожиться.
   - Уж очень вы умный, - замечает она, поднимая к  глазам  пустой  бокал.
Это плоская вазочка  на  коротенькой  ножке  вроде  тех,  в  каких  подают
мороженое на пижонских вечеринках по случаю  дня  рождения.  Бледные  дуги
отраженного света проплывают по ее лицу.
   - Про свой вес вы тоже не желаете говорить. Гм. - Отправив  в  рот  еще
одно пирожное, он ждет, чтобы прошло первое ощущение острого вкуса желе. -
Ладно, переменим пластинку. Что вам требуется,  миссис  Америка,  так  это
"чудо-терка". Сохраняет витамины.  Снимает  излишек  жиров.  Один  поворот
пластмассового винта - и вы можете натереть морковь или наточить карандаши
вашего супруга. Годится на все случаи жизни.
   - Бросьте. Бросьте дурака валять.
   - Ладно.
   - Поговорим о чем-нибудь приятном.
   - Ладно. Начинайте вы.
   Она откусыв