- Опасения не подтвердились. Не было ни паники, ни
атомной ошалелой защиты, никого не сбили из пришельцев, и не надо было
расхлебывать кровавую кашу недоразумений.
 - Просто в черном небе, затмевая свет звезд, возникла
светящаяся надпись:
 - "Мы прилетаем".
 - Мелькнула мысль - мистификация, и тут же отпала.
Расшифровывать не пришлось. Надпись возникла над всеми столицами мира и
была на языке этих столиц.
- Прилетал ли кто-нибудь до нас? - спросила надпись.
- Да, - ответили столицы.
- Мы вас слышим... Что с ним?
- Все нормально.
- Мы летим с дружбой. Не бойтесь, - сказала надпись.
 - Потом надпись исчезла.
 - Всю ночь мир ждал. На рассвете они прилетели.
 - В некоторых странах поднялись в воздух на баражировку
атомные ракетоносцы.
 - Нет, паши не подкачали. Наши показали себя молодцами.
Кто первый догадался, точно неизвестно. Говорят, мальчик - радиотехник с
московской радиостанции. Он запустил на всю мощность:
- ...Мы работники всемирной... великой армии труда... И смолк.
Правительство подтвердило:
- Продолжать.
 - Великий гимн ушел в космос.
- Мы вас поняли, - пришел ответ. Звездолет осторожно опустился во Внукове.
 - Гошка лежал ничком на тахте, накрыв голову курткой. Я
огляделся. Телевизор не был включен. За стеной орало радио.
- Гошка,- позвал я, - машина внизу. Катим во Внуково.
 - Плечи его вздрагивали.
- Ты что, старик? Ведь все как ты хотел!.. - сказал я.
 - Я наклонился над ним и приподнял куртку. Он обернул ко
мне белое лицо.
- Никто не поверит, - сказал он. - Никто... Я же все это видел раньше.
Никто... Дико зазвонил телефон.
- Гошка, - кричал далекий Аносов, - Гошка, немедленно приезжай... Костя,
это ты?.. Хватай его и вези сюда... Это она, та самая... которую мы
сочинили в детстве из фотографий, которую ты вырубил из дерева... которую
нашли в Африке... Гошка, приезжай,-орала трубка. - Ей на вид гораздо меньше
двенадцати тысяч лет...

 - Когда мы примчались во Внуково, толпа растекалась по
аэродрому, в воздухе кружились вертолеты, а с грузовиков лопатами прямо на
бетонные плиты вокруг звездолета скидывали цветы.
- Пропустите, - сказала она, глядя поверх голов.
 - Не сразу все поняли. А потом поняли.
 - И мы поняли только тогда, когда вокруг нас
образовалась испуганная пустота, которая стала шириться впереди нас и
превратилась в дорогу к звездолету.
- Идите, идите, - раздались голоса. - Она зовет.
 - Гошка стоял, закрыв глаза, старый-старый. Мы взяли его
под руки и двинулись втроем. Как на похоронах.
 - Она сошла по ступенькам.
- Двенадцать тысяч лет ты любил меня, - сказала она. - Я пришла.
 - Гошка открыл глаза, и мы подумали: где мы видели этого
человека? И тут же вспомнили. Мы видели его у нас во дворе, на Благуше,
много лет назад.
 - Гошка стоял молодой, семнадцатилетний.

 - "Как прекрасно почувствовать единство целого комплекса
явлений, которые при непосредственном восприятии кажутся разрозненными", -
сказал Эйнштейн.
 - Конечно, это должно производить ошеломляющее
впечатление, когда человек вдруг высказывает некое предположение, не
имеющее никаких оснований, и все говорят - чушь, а именно оно и
подтверждается. И тогда окружающие говорят, что в общем это псе давно
известно, и вспоминают тысячу подтверждения. Только почему-то на эти факты
никто не обращал внимания, пока кто-то не связал их в своем сознании и не
высказал на первый взгляд нелепую мысль.
 - Дальше пропускаю почти все. Нет ни красок, ни линий,
все пока еще дрожит и переливается в перламутровом тумане.
 - Хочу только рассказать об одном разговоре. Надо
рассказать.
 - Разговор этот происходил в скверике возле Музея
изобразительных искусств на Волхонке.
 - Шли посетители, поднимались по каменным ступеням
посмотреть на слепки старых богов, а мы сидели на скамеечке и разговаривали
с марсианином.
 - Нет, не с тем, первым, а с этим, настоящим. Он был как
все мы и поэтому незаметен. Но, только разговаривая с ним, понимаешь: нет,
все другое. За его лицом, за внешностью угадывался другой мир, другой опыт,
нормы других отношений, Другая норма ощущалась в его взгляде - вот в чем
дело.
 - И потом это их мышление по "сути", а не по "словам", и
мгновенное понимание. Вдруг благодарит ни за что, вдруг оборачивается
вопросительно. Никак сразу не ухватишь, какие куски пропустить в речи,
чтобы не топтаться на очевидном. Такое впечатление, что тебя заставляют
говорить не прозой, а по логике стиха.
- Мы улетаем, - сказал он.
- Я понимаю, - сказал я.
- Теперь вернемся скоро.
 - Но на самом деле я многого еще не понимал. И он видел
это.
- А как же вы все-таки прилетели? - спросил я. - Вы же говорите, что у вас
не развита техника.
- Вы не поняли: она у нас развита, но развитие ее шло путем,
противоположным вашему. Мы уже очень давно умеем путешествовать за пределы
планеты, но мы почти не умеем добывать энергию. Она всегда у нас была
даровая. Теперь положение изменилось. И давайте взаимно учиться.
- Передайте Аносову - он на верном пути. По важна не только энцефалограмма,
важен весь спектр биотоков человека. И еще. Вам. Запомните. Внешность
выстроена по законам, внешность, не маска, маска - это ложь. Поэтому одним
нужно продление внешности внутрь, а другим выведение внутреннего мира
наружу. Я еще плохо говорю словами. Понятно?
- Понятно, - сказал я. - Но ответьте. Наука стремится перейти дозволенную
грань и вступает а противоречие с этикой. Как снять противоречие? Часто
между людьми стена из воздуха.
- Преодоление отчужденности равно преодолению этического барьера, это не
прорыв в психологию, как думал Аносов. Этический барьер - вот чем займется
ваша наука теперь. Человек не средство, а цель. Человек - это пункт встречи
всей вселенной. Кто думает иначе, тот...
- Мещанин, - подсказал я.
- Да. Главный ваш враг, - сказал он. - Это есть ваш последний и решительный
бой...
- А ваш?
- И наш, - сказал он. - Но мы прилетели перенять ваш опыт-У нас развитие
шло другим путем.
 - У них развитие пошло не по линии техники, а по линии
саморазвития. За технику они только сейчас берутся всерьез, уже готовые к
ней нравственно.
- Как это получилось? - спросил я. На Земле использование атомного распада
есть венец развития материальной культуры, цивилизации, а у них это начало.
У них там сложились такие условия, что урановые источники были для них в
древности как для наших неандертальцев головни из лесного пожара. У них не
было нужды обеспечивать внешнюю жизнь, поэтому их история - это в основном
развитие жизни внутренней. Только теперь стали иссякать природные источники
энергии, и они нуждаются в нашем внешнем опыте и принесли нам плоды опыта
внутреннего.
 - Вот почему они до сих пор не прилетали. И мы не успели
тоже.
 - Теперь спокойно. Теперь я должен рассказать нечто, что
переворачивает все обычные представления и что тогда показалось мне
убедительным, как аксиома, а теперь после их отлета похоже на фантастику.
 - Слушайте. Они уже прилетали один раз.
 - Они прилетали и застали расу прекрасных людей и
поняли, что люди созрели для красоты. Помните, об этом рассказал Гомер -
первый эксперимент с красотой, похожий на Лешкин эксперимент с техникой?
Афина - мудрость, Гера - обыденная жизнь, Афродита - красота. Парис выбрал
красоту, и Афродита открыла ему глаза на красоту Елены. Помните, что
получилось тогда? Парис присвоил красоту. И началась война между людьми,
увидевшими ценность красоты. Видоизменяясь в эпохах, эта война длилась до
двадцатого века, пока люди сообразили, что война хуже, чем отказ от
красоты, и наступила обыденность.
- Парис был первый мещанин, - сказал он. Странно, я не засмеялся и очень
удивился этому. Я помню.
- Мы тогда исходили из своих представлений,- сказал он. - И потому выбрали
Париса, прекрасного молодого человека, норму. Мы тогда еще не знали о вашем
пути развития, противоположном нашему, и думали, что вы просто отстаете по
фазе. Поэтому мы выбрали норму и проглядели исключение, обещавшее норму
более высокую, - Гомера. Они его считали слепцом. Они ошибались. Просто
взгляд его стекленел, когда он переводил наш способ понимания в ваши
слова... Теперь мы прилетели потому, что нас позвал ваш друг. Мы поняли,
что наступает эпоха новой нормы. Вот и все.
- Нет... не все... - сказал я.
 - Меня била дрожь. Мы стояли возле колонны, и я трогал
руками холодные каннелюры, и в глазах у меня билась синь Эгейского моря.
- Если все так, как вы говорите... если ваш мир такой... то кто же был этот
первый, которого вы прислали?..
- Мы не присылали его. Он улетел сам.
- Кто же он? Кто эта вонючая помесь электроники и Чингисхана, этот
озверелый мещанин?
- Он удрал из больницы и чуть все не испортил. Это просто наш сумасшедший,
- сказал он. - По-вашему - псих. Я думаю, и у вас мещанство - это безумие.

 - ...Утро было розовое, тихое.
 - Она еще спала, моя Афродита. Елена моя, моя
благородная норма, девочка золотого века, и на шее у нее пульсировала
голубая жилка.
 - Я все вспомнил. Всю свою жизнь за последние тысячи лет
человечьей истории, и в душе у меня звучала прощальная песня Гошки
Панфилова, Памфилия, который не подчинился и угадал, он вымечтал свою
любовь, и она претворилась. Это была песня про Аэлиту.

Мужики, ищите Аэлиту!
Видишь, парень, кактусы в цвету!
Золотую песню расстели ты,
Поджидая дома красоту.
Семь дорог - и каждая про это,
А восьмая - пьяная вода.
Прилетит невеста с того света
Жениха по песне угадать.
Разглядит с ракеты гитариста,
Позовет хмельного на века,
Засмеется смехом серебристым,
И растопит сердце простака.
У нее точеные колени
И глазок испуганный такой,
Ты в печурке шевельни поленья,
Аэлиту песней успокой.
Все равно ты мальчик не сезонный,
Ты поешь, а надо вычислять,
У тебя есть важные резоны
Марсианок песней усыплять.
Вот разлиты кактусной пол-литра,
Вот на Марс уносится изба.
Мужики, ищите Аэлиту,
Аэлита - лучшая из баб.
Не беда, что воют электроны,
Старых песен на душе поток!
Расступитесь, Хаос, Космос, Хронос!
Не унять вам сердца шепоток!
 - Мне всегда хотелось прочесть или написать роман, а
может быть, повесть, которая бы кончалась так:
 - "...Он просидел за столом до утра, заснул, положив
голову на руки, потом проснулся и увидел, что наступило утро. Он встал,
вытер лицо ладонями. Панорама домов уходила в легкий августовский туман.
Стараясь не глядеть на незнакомую комнату, где он прожил много лет,
перешагивая через бумажный мусор, посуду и заскорузлые холсты, он вышел из
квартиры и запер ее на ключ. Когда он вышел из парадного, в уши ему кинулся
негромкий призрачный шум улицы. Панорама домов уходила в легкий
августовский туман. Слышался шум работ, звенели трамваи. Он достал из
кармана ключ от квартиры и, подойдя к краю тротуара, опустил его в
ближайший водосток. Панорама домов уходила в легкий августовский туман.
Надо было жить. Звенели трамваи..."
 - Я проснулся и увидел, что наступило утро. Я отлежал
все бока на одеяле, постеленном в углу мастерской. А ведь когда-то я мог,
как на перине, спать на каменных плитах, и подушкой мне служил пистолет ТТ,
накрытый фуражкой. Стареем, мамочка моя. Да и пистолет ТТ давно снят с
вооружения. Это я узнал в незапамятные времена на офицерских послевоенных
сборах, где нам бегло показывали всякое новое оружие, и я тогда во все
поверил, во все новинки и не удивился новинкам. Я только удивился и не
поверил, когда сказали, что ТТ снят с вооружения. Почему-то мне казалось,
что личное оружие - это ТТ и что это синонимы. А как можно отменить
синонимы?
 - Нужно было, чтобы прошло много времени, пока я понял,
наконец, что у ТТ синоним не только "личное оружие", но и "фронт", и "лицо
без морщин", и "незнание жизни", и "торопливые обобщения", и "умение спать
на плитах, подложив под голову личное оружие, накрытое фуражкой", и
"молодость".
 - И нужно было, чтобы прошло совсем немного времени,
чтобы прошли эти короткие беглые месяцы, чтобы я понял, что молодость духа
не отменяется, умение работать круглые сутки не отменяется, нежность к
работающим людям и к младенцам, пихающим тротуар ногой и с воплем
наезжающим на вас своими самокатами, и к воробьям, и к площадке молодняка в
зоопарке не отменяется, ненависть к паразитам со сладкими голосами, и к
втирушам, и к выползням, к жирным выползням после очистительного дождя, не
отменяется, главное не отменяется: от каждого по способностям не
отменяется. Так как для художника всегда была важней всего первая половина
формулы: от каждого по способностям. Так как трагедия его начинается тогда,
когда от него перестают требовать по способностям, и он не может быть
счастлив, даже если ему дают по его труду или даже по его потребностям. Ибо
главная его потребность - чтобы ждали, мечтали, надеялись на проявление его
способностей, чтобы требовали от него по его способностям.
 - У него огромные потребности, у художника. Ему нужны
бесплатная пища, бесплатный кров, бесплатные переезды во все концы,
бесплатные краски, бесплатные стены, бесплатные города, бесплатный мир,
который он мог бы бесплатно украшать цветами своей души и который бы ждал
проявлений его способностей. Ему нужна самая малость. Ему нужен мир,
описанный полтораста лет назад двумя художниками в "Коммунистическом
манифесте".  - Панорама домов уходила в легкий
августовский туман.
 - Я выпил молока и стал тихонько убирать захламленную
мастерскую. В душе у меня звенели трамваи моего детства.
 - Она все еще спала.
- Благородная норма, - сказал когда-то старик.
 - Она спала.
 - Я наклонился и стал смотреть на эту вздрагивающую на
шее голубую жилку, в которой была заключена светлая и яростная надежда всей
мыслимо обозримой вселенной.