Сомерсет Моэм

                          (Перевод Бориса ШТЕРНА)

                        ВТОРОЕ ИЮЛЯ ЧЕТВЕРТОГО ГОДА

                 (Новейшие материалы к биографии Чехова)

                                                  К 50-летию со дня смерти
                                                  Антона Павловича Чехова



              Пособие для англичан, изучающих русский  язык,
              и для русских, не изучавших русскую литературу.




                                    1

     Первая подробная  и  хорошо  документированная  биография  Чехова  на
английском языке написана Дэвидом Магаршаком и широко известна  в  Англии.
Она была оригинально переработана прекрасным английским писателем Уильямом
С.Моэмом,  которого  в  России  почему-то   называют   Сомерсетом   Моэмом
(Сомерсетом звали его  отца)  для  своего  литературного  эссе  "Искусство
рассказа" и впервые издается в изложении на русском языке  с  необходимыми
дополнениями  в  свете  ранее  не  известных   и   абсолютно   неожиданных
документов. Цитаты из книги Моэма в дальнейшем не оговариваются.
     Эта биография  является  хроникой  блистательных  чеховских  побед  -
вопреки бедности, обременительным обязанностям, мрачной  среде  и  слабому
здоровью. Из этой интересной книги читатель должен знать следующие  факты.
Антон Павлович Чехов родился 16 января 1860 года. Его дед Егор  Михайлович
был крепостным, он скопил денег и выкупил себя и троих  сыновей.  Один  из
них,  Павел  Егорович,  со  временем  открыл  бакалейную  лавку  в  городе
Таганроге на берегу Азовского моря, женился на Евгении Яковлевне Морозовой
и произвел на свет пятерых сыновей и одну дочь.
     Антон был его третьим сыном. Павел Егорович, человек необразованный и
глупый,  был  эгоистичен,  тщеславен,   жесток   и   глубоко   религиозен.
[Необъективная, поверхностная оценка  Моэма,  другие  биографы  Чехова  не
столь категоричны]. Много лет спустя Чехов  вспоминал,  что  в  пятилетнем
возрасте отец приступил к его обучению - каждый день  бил,  сек,  драл  за
уши, награждал подзатыльниками. Ребенок  просыпался  по  утрам  с  мыслью:
будут ли его и сегодня бить? Игры и забавы запрещались. Полагалось  ходить
в церковь два раза в день на заутреню и вечерню,  целовать  руки  монахам,
дома читать псалмы. С восьми лет Антон  должен  был  служить  в  отцовской
лавке с вывеской:

                  "ЧАЙ, САХАРЪ, КОФЕ, МЫЛО, КОЛБАСА
                    И ДРУГИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ"

     Под этим полуграмотным названием лавка и вошла в русскую литературу в
одном из рассказов Чехова. Она открывалась в пять утра, даже зимой.  Антон
работал мальчиком на побегушках в холодной лавке, здоровье его страдало. А
позже, когда он поступил в  гимназию,  заниматься  приходилось  только  до
обеда,  а  потом  до  позднего  вечера  он  был  обязан  сидеть  в  лавке.
Неудивительно, что в младших классах Антон учился плохо и дважды оставался
на второй год. Своим одноклассникам он не очень запомнился. Так  о  нем  и
писали: никакими особенными добродетелями или способностями не  отличался.
По-русски это называется "ни то, ни се".
     Когда  Антону  исполнилось  шестнадцать  лет,  его  неудачливый  отец
обанкротился и, опасаясь ареста и долговой тюрьмы, бежал от  кредиторов  в
Москву, где два его старших сына,  Александр  и  Николай,  уже  учились  в
университете. Антона оставили одного на три года  в  Таганроге  -  кончать
гимназию. Он вздохнул свободно и "вдруг"  обнаружил  такое  прилежание  по
всем предметам, что стал получать пятерки по бесконечно  ненавистному  ему
греческому языку и даже давать уроки отстающим ученикам,  чтобы  содержать
себя.
     А.П.Чехов: "Разница между временем, когда  меня  драли,  и  временем,
когда перестали драть, была страшная".
     Через три года, получив аттестат зрелости и ежемесячную  стипендию  в
двадцать пять рублей, Антон перебирается к родителям в Москву. Решив стать
врачом, поступает на медицинский факультет. В это время Чехов - долговязый
юноша  чуть  ли  не   двух   метров   ростом,   у   него   круглое   лицо,
светло-каштановые волосы, карие глаза и полные,  твердо  очерченные  губы.
Неприятным сюрпризом для Антона явилось то, что он,  оказывается,  говорил
на "суржике" [южнорусский диалект с сильным влиянием  мягкого  украинского
языка]: "стуло", "ложить", "пхнуть", "Таханрох"; а в прошении о зачислении
в университет слово  "медицинский"  написал  через  "ы"  -  "медицЫнский".
[Англичанам сразу следует запомнить, что слова "ложить" в русском языке не
существует. Только "класть".]
     Семья Чеховых жила в полуподвальном помещении в  трущобном  квартале,
где  располагались  московские  публичные  дома   [что-то   вроде   нашего
лондонского Ист-Энда прошлого века]. Отец нигде не работал - хотел, но  не
мог  устроиться,   старшие   братья   учились,   перебивались   случайными
заработками и любили  "покутить"  в  дешевых  московских  кабаках.  Антону
пришлось взвалить на себя обязанности главы семьи. Он привел двух знакомых
студентов - они должны были жить и кормиться  у  его  родителей.  Студенты
давали семье 40 рублей в месяц, еще двадцать  платил  третий  жилец.  Весь
доход семьи вместе с таганрожской стипендией Антона составлял  восемьдесят
пять рублей и уходил на прокорм девяти  человек  и  на  квартирную  плату.
Вскоре переехали на другую квартиру, попросторней, но на  той  же  грязной
улице.  Студенты  обитали  в  одной  комнате,  жильцу  выделили  отдельную
комнатку поменьше. Третью комнату занимал Антон с младшими братьями Иваном
и Михаилом, четвертую - мать с сестрой Марией, а пятая  служила  столовой,
гостиной, а также спальней братьям Александру и  Николаю.  Павел  Егорович
наконец-то устроился работать приказчиком на продуктовом складе [в амбаре]
за тридцать рублей в месяц, обязан  был  там  ночевать  и  приходил  домой
только по воскресеньям и праздникам,  так  что  на  какое-то  время  семья
избавилась от этого деспотичного и неумного человека, с которым так трудно
было жить.
     Антон любил и умел рассказывать  смешные  истории.  Слушатели  всегда
покатывались  со   смеху.   Он   решает   попробовать   писать   небольшие
юмористические рассказы, чтобы облегчить  тяжелое  положение  семьи  -  он
слышал, что журналы неплохо платят. Написал свой первый рассказ ["Письмо к
ученому соседу"] и отослал  в  петербургский  журнал  "Стрекоза".  Однажды
вечером, возвращаясь из университета, купил очередной номер и увидел,  что
рассказ напечатали. Гонорар за него причитался в пять копеек  за  строчку.
Строчек было 150, и гонорар составил 7  рублей  45  копеек.  Первый  успех
обнадежил. Чехов стал слать в "Стрекозу" по рассказу  ли  чуть  не  каждую
неделю, некоторые принимались, но другие  возвращались  с  оскорбительными
комментариями, например: "Не начав писать, уже  исписались".  Литературные
нравы в те времена были не лучше современных. Чехов не очень-то  обижался,
а отвергнутые рассказы пристраивал в московские газеты, хотя  там  платили
еще меньше, кассы редакций пустовали, и авторы должны  были  дожидаться  в
коридоре, пока мальчишки-газетчики принесут с улицы копеечную выручку.
     Первым,  кто  хоть  как-то  помог  Чехову  войти  в  литературу,  был
петербургский издатель с легкомысленной фамилией Лейкин. Николай Лейкин  и
сам писал юморески, за свою долгую жизнь написал их  тысячи,  ни  одна  не
осталась в литературе. Через много лет в конце жизни  Лейкин,  накачиваясь
водкой в литературных салонах, бил себя кулаком в грудь и гордо кричал:
     - Это Я сделал Чехова!
     Над ним посмеивались, но понимали, что в чем-то старик  прав.  Ранние
рассказы  Чехова  мало  чем  отличались  от  юморесок   его   литературных
собратьев, но в них чувствовался "свежак", как говорил Лейкин. Он подрядил
Чехова поставлять в свой журнал "Осколки" еженедельно по  рассказу  в  сто
строк, положив ему солидный гонорар по восьми копеек за строчку, и  строго
следил, чтобы не было ни  одной  лишней  строки.  Получилась  жесткая,  но
полезная школа для молодого писателя, потому что волей-неволей приходилось
вкладывать необходимое содержание в небольшой объем, т.е., писать кратко.
     - Краткость - сестра таланта, -  правильно  говорил  Лейкин  молодому
автору, хотя эта фраза по традиции приписывается Чехову.
     "Осколки" были юмористическим журналом; когда Чехов  присылал  что-то
мало-мальски серьезное, Лейкин сетовал, что автор не оправдывает  ожидания
публики,  но  все-таки  публиковал  их.  На  чеховские  рассказы  обратили
внимание, он уже приобрел некоторую известность, однако  навязанные  рамки
размеров  и  жанра  начали  его  тяготить,  и   тогда   Лейкин,   человек,
по-видимому, добрый и разумный, устроил Чехову  договор  с  "Петербургской
газетой" - туда он должен был каждую неделю писать рассказы более  длинные
и серьезные за те же восемь копеек  строка.  С  1880  по  1885  год  Чехов
написал триста рассказов!
     Они писались для заработка. Такая  работа  в  искусстве  презрительно
именуется  халтурой.  Но  это  слово  надлежит   выкинуть   из   лексикона
литераторов. (Кстати, в русском языке слово "халтура" имеет два  значения:
а). "плохая работа" и б). "побочная работа"; к Чехову, конечно, это слово,
если и применимо, то только во втором смысле.) По себе  знаю  [Моэм],  что
начинающий автор, открывший в себе страсть к писательству  (а  откуда  она
берется - загадка, столь же неразрешимая, как загадка пола), если о чем  и
мечтает, то о славе, но, уж во всяком случае, не о богатстве (хотя слава и
деньги часто гуляют рядом), и он  прав,  потому  что  первые  шаги  обычно
автору доходов не приносят. Но, становясь профессиональным  писателем,  то
есть таким, кто писательством  зарабатывает  на  жизнь,  он  не  может  не
заботиться о деньгах, которые получает за свое искусство. Эти  его  заботы
читателя совершенно не касаются.
     Чехов  писал  свои  бессчетные  рассказы  и  одновременно  учился  на
медицинском факультете. Писать он мог только по вечерам, после целого  дня
учебы  и  работы  в  больнице.  Условия  для  литературных   трудов   были
малоподходящие. От жильцов, правда, избавились. Семья переехала в квартиру
получше, но, как писал Чехов Лейкину:

             "Я зарабатываю неплохо, а нет ни денег, ни порядочных
        харчей, ни угла, где бы я мог работать. Денег  у  меня  ни
        гроша. С замиранием сердца жду первого числа, когда получу
        из Питера рублей шестьдесят.  В  соседней  комнате  кричит
        детеныш приехавшего погостить  родича,  в  другой  комнате
        отец читает матери "Запечатленного ангела",  кто-то  завел
        музыкальную  шкатулку,  и  я  слышу  "Елену   Прекрасную".
        Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и
        дело подходит ко мне и заводит разговоры то о медицине, то
        о литературе. А как же, в  медицине  и  в  литературе  все
        разбираются! Ревет детеныш!  Даю  себе  слово  никогда  не
        иметь детей. Французы имеют мало детей, вероятно,  потому,
        что они рассказы пишут. Новорожденных же надо  воспитывать
        так: обмыть, накормить и выпороть, приговаривая: "Не пиши,
        не пиши, не пиши!"

     В 1884 году у Чехова открылось кровохарканье. В семье был туберкулез,
как видно,  наследственный,  и  Чехов  не  мог,  конечно,  не  знать  этих
симптомов,  но  из  страха,  что  опасения  оправдаются,   не   соглашался
показываться  специалисту,  -  такая  мнительность  для   будущего   врача
непростительна. Чтобы успокоить мать, он заявил, что кровотечение  вызвано
лопнувшим сосудом в горле и никак не связано с чахоткой. В конце  того  же
года он сдал экзамены и стал  дипломированным  врачом.  Несколько  месяцев
спустя он наскреб немного денег и отправился в  первый  раз  в  Петербург,
куда его давно и настоятельно приглашал  владелец  "Петербургской  газеты"
богатый издатель Суворин, но Чехов в шутку отговаривался, что у  него  нет
новых брюк. В каждой шутке есть доля правды, а в  этой  ее  было  все  сто
процентов - Антон всегда донашивал брюки старших братьев.
     До сих пор Чехов не придавал особого значения своим  рассказам  -  он
писал их для денег и, по его же собственным словам, больше одного  дня  на
сочинение рассказа никогда не тратил, - однажды он на спор  "на  бутылку",
сидя на подоконнике, потому что негде было  сидеть,  написал  за  пол-часа
рассказ о пепельнице. Но, приехав в Петербург, Чехов, к удивлению  своему,
обнаружил,  что  он  -  знаменитость.  Казалось,  его  рассказы  были  так
несерьезны, однако тонкие ценители в Петербурге, бывшем тогда  столицей  и
центром культурной жизни  России,  разглядели  в  них  свежесть,  живость,
оригинальность. Чехову был оказан радушный прием. Он увидел,  что  к  нему
относятся как к одному из талантливейших писателей современности. Издатели
журналов наперебой  приглашали  его  сотрудничать  и  предлагали  гонорары
гораздо выше тех, что  он  получал  до  сих  пор.  Современники  описывают
следующий случай в редакции Суворина:

             "Познакомив    Чехова    с    сотрудниками     своего
        издательства, Суворин строго сказал им:
             -  То,  что  пришлет  нам   этот   молодой   человек,
        немедленно ставить в номер, не редактируя!
             - И не читая, - добавил Чехов и, выйдя из суворинской
        бухгалтерии, отправился в хороший магазин и впервые  купил
        себе новые брюки."

     Один старый и уважаемый русский писатель [Дмитрий Григорович] написал
Чехову восторженное письмо, призвал уважать собственный  талант,  оставить
легкомысленные рассказы, какие он писал до сих пор, и взяться за сочинение
серьезных произведений. Тот же писатель попросил тогдашних острых на  язык
журналистов "не обижать Чехова", на что услышал в ответ:
     - Да кто же Чехова обижает, дура?"
     [В русском языке женское "дура" по  отношению  к  мужчине  звучит  не
оскорбительно, а ласково-покровительственно.]
     На Чехова все это произвело сильное впечатление,  однако  становиться
профессиональным писателем он не решался. Он говорил, что медицина  -  его
законная жена,  а  литература  -  всего  лишь  любовница.  Чехов  лукавил,
все-таки он был двоеженцем. Фраза "Лучший  врач  среди  писателей,  лучший
писатель среди врачей" - это о нем. В  Москву  он  вернулся  с  намерением
зарабатывать на жизнь врачебной деятельностью, но о том, чтобы обзавестись
выгодной практикой, особенно не заботился. Многочисленные знакомые  Чехова
присылали ему своих знакомых-пациентов, но Чехову "неудобно" было брать  с
них деньги, и эти пациенты редко платили за визиты. Так он и жил - веселый
и обаятельный молодой  человек  с  заразительным  смехом.  Он  всегда  был
дорогим гостем в богемном кругу своих приятелей. Он много пил - точнее, он
любил выпить, - еще точнее, он умел пить, - но,  кроме  как  на  свадьбах,
именинах и по праздникам, никогда не употреблял лишнего.  Женщины  к  нему
льнули, у него было несколько романов, впрочем несерьезных. Чехов не хотел
жениться, боялся изменить сложившуюся жизнь [однажды, говорят, удрал  чуть
ли не из-под венца, совсем как литературный персонаж Гоголя],  и  на  этом
основании  недоброжелатели  распускали  слухи  о  какой-то  будто  бы  его
неполноценности. Чтобы покончить с деликатной темой  чеховских  "любовей",
откроем известные всей тогдашней Москве  тайны:  в  разное  время  у  него
гостили певица Эберле, художница Дроздова, писательница Авилова,  артистка
Щепкина, бывшая невеста Эфрос, и, конечно, Лидия Мизинова, - к судьбе этой
женщины мы еще вернемся. [Известны и другие чеховские  подруги,  некоторые
из этих дам были замужем.]
     Свидетельства   современников   о    внешности    Чехова    удивляют,
воспринимаются как не вполне достоверные. Все кажется,  что  Чехов  -  это
невысокий хрупкий человек, со слабой грудью, с негромким,  хрипловатым  от
тяжелой легочной болезни голосом. Но вот художник Коровин вспоминал:

             "Он был красавец. Вся его  высокая  фигура,  открытое
        лицо, широкая грудь внушали особенное к  нему  доверие.  У
        него был низкий бас с густым  металлом;  дикция  настоящая
        русская,  с   оттенком   чисто   великорусского   наречия;
        интонации гибкие, даже переливающиеся  в  какой-то  легкий
        распев,  однако  без  малейшей  сентиментальности  и,   уж
        конечно, без тени искусственности".

     "Таханрох" и "ложить пинжак на стуло" остались в далеком прошлом.
     Один чеховский биограф очень верно заметил, что люди жившие  рядом  с
Чеховым словно бы не  в  силах  были  увидеть  его  во  весь  рост.  Когда
вчитываешься в мемуары, возникает впечатление, "что Чеховых  было  много",
каждый писал о каком-то своем Антоне Павловиче Чехове. Даже внешне  Чехова
воспринимали по-разному: "мнительность,  тихий  голос"  и  "бас  с  густым
металлом" как-то не вяжутся. Для одних он был  стеснительным,  болезненным
интеллигентом в пенсне и в шляпе, для других -  веселым,  "своим  парнем",
для   третьих,   завистников,   -   подзаборным   пьяницей,   литературным
халтурщиком, "певцом сумерек". У меня [Моэма]  тоже,  наверно,  получается
какой-то свой Чехов - такой, которого я здесь описываю. Это  очень  важное
наблюдение: ЧЕХОВЫХ БЫЛО МНОГО. Я еще вернусь к этой теме.
     Шло время, Чехов неоднократно ездил  в  Петербург,  путешествовал  по
России. Каждую весну, бросая немногочисленных пациентов,  он  вывозил  все
свое семейство за город  и  жил  там  до  глубокой  осени.  Как  только  в
окрестностях,  становилось  известно,  что  Чехов  -  врач,  его  начинали
осаждать больные, и, разумеется, при этом ничего не платили.
     Для заработка он продолжал  писать  рассказы.  Они  пользовались  все
большим успехом и оплачивались все лучше и  лучше.  Бывало,  что  в  одном
номере "Осколков" выходило сразу несколько чеховских рассказов, зарисовок,
сценок,  фельетонов,  заметок,  репортажей,  и,   чтобы   не   создавалось
впечатления, что журнал держится на одном  авторе  [а  так  оно  и  было],
приходилось брать псевдонимы. Не  откажем  себе  в  удовольствии  привести
здесь далеко не  полный  список  чеховских  подписей:  Антоша,  Анче,  Че,
Чехонте,  Макар  Балдастов,  Брат  моего  брата,   Врач   без   пациентов,
Вспыльчивый человек,  Гайка  N_5,  Гайка  N_0,  006,  Грач,  Дон  Антонио,
Дяденька,  Кисляев,  Ковров,  Крапива,  Лаэрт,  Нте,  Прозаический   поэт,
Пурселепетанов, Рувер, Рувер и Ревур, Улисс, Человек без селезенки, Хонте,
Шампанский, Юный старец, ...въ, Зет, Архип  Индейкин,  Василий  Спиридонов
Сволачев, Известный, Захарьева, Петухов, Смирнова и так далее.
     Однако жить по средствам у Чехова не получалось.  В  одном  из  писем
Лейкину он писал:

             "Вы спрашиваете, куда я деньги деваю... Не  кучу,  не
        франчу, долгов  нет,  я  не  трачусь  даже  на  содержание
        любовницы (любовь мне достается даром), и при всем при том
        у меня из трехсот рублей, полученных от Вас и от  Суворина
        перед Пасхой, осталось только сорок, из коих ровно сорок я
        должен отдать завтра. Черт знает, куда они деваются!".

     Чехов  опять  переезжает  на  новую  квартиру,  теперь  у  него  есть
наконец-то отдельная  комната,  но  чтобы  платить  за  все,  он  вынужден
вымаливать у Лейкина авансы.
     В 1886 году у него опять кровохарканье. Он понимает, что надо ехать в
Крым, куда в те годы ездили ради  теплого  климата  русские  туберкулезные
больные,  как  в  Западной  Европе  ездили  на  французскую  Ривьеру  и  в
Португалию, и мерли и там, и там, как мухи. Но у Чехова нет  ни  рубля  на
поездку.  В  1889  году  умер  от  туберкулеза  его  брат  Николай,  очень
талантливый художник. Для Чехова это - горе и предостережение,  но  вместо
того, чтобы подумать о своем здоровье, уехать  в  Крым,  подлечиться,  он,
получив   Пушкинскую   премию,   вы