А на кой черт мне стучать? Здесь ничего не делали.
     - Здесь картошка лежала, - объяснила Ханя убитым голосом.  -  В  этом
подвале всегда была картошка, тут ей самое место.  Кому  придет  в  голову
стучать под картошкой?
     - Действительно. Сходится...
     Они все стояли над ямой и всматривались в  брезент,  стараясь  скрыть
распирающее их любопытство и возрастающую надежду, что  это  действительно
клад,  вдруг  окажется,  что  там  какая-то  ерунда  -  будешь   выглядеть
дураком...
     Мечо не выдержал первый:
     - Ну! - нетерпеливо заявил он. - Давайте посмотрим!
     Адам глянул на жену, поколебался и нагнулся к  брезенту.  Но  Сташека
осенило:
     - Подожди! - энергично остановил он его. - Там могли спрятать оружие,
боеприпасы или еще что. Может, лучше мне...
     Мечо восторженно кивнул, он уже и сам не знал, что предпочесть,  клад
или настоящие гранаты. А еще лучше, противотанковые мины - чудесная  вещь!
Ханя немного оттаяла. Она подумала, что предположение Сташека  обосновано,
следовательно, вреда не будет. Она кивнула головой и отодвинула Адама:
     - Он прав. Оставь. Пусть сам посмотрит, если разбирается.
     Сташек присел над ямой  и  осторожно  начал  поднимать  брезент.  Под
брезентом оказалась тщательно склеенная  клеенка.  Спотыкаясь  о  кирпичи,
Мечо сбегал в дом и вернулся с ножницами. Сташек разрезал клеенку, под ней
оказался железный сундук. Весь сундук был чем-то обмазан.  Первым  об  это
испачкался Сташек. Он понюхал вещество и вытер руку о штаны:
     - Солидол, что ли? Весь сундук обмазан...
     - Защитили от влаги,  -  пробормотал  Адам.  -  Может,  действительно
боеприпасы...
     - А открыть можно? - жадно спросил Мечо, пытаясь протиснуть голову  к
яме.
     - Не может быть  и  речи.  Тут  висячий  замок  и  простые.  Придется
доставать.
     - Так доставайте! Быстрей же!..
     После  множества  сложных  манипуляций  скользкий  от  смазки   ящик,
лишенный ручек, был наконец извлечен из ямы, занесен в дом и установлен  в
комнате на столе. Выглядел он на удивление хорошо. Железо было в  отличном
состоянии и после удаления смазки смотрелось как новое,  по  краям  крышки
был выбит причудливый орнамент, спереди висел замок, а по бокам  виднелись
замочные скважины, прикрытые крышками. Закрыт сундук был основательно.
     - Ну, да! - ехидно заметила Ханя,  которая  при  виде  сундука  сразу
засомневалась в боеприпасах и опять превратилась в замерзшее дерево.  -  А
где ключи?
     - Ключи у того, кто прятал, - ответил  Адам.  -  Придется  открывать,
разбивать жалко...
     Сташек предложил привести  милицейского  слесаря.  Ханя  холодно,  но
вежливо, что далось ей с превеликим трудом, запротестовала. Мечо  исчез  в
глубине дома и вернулся с громадной связкой разных ключей:
     - Попробуем, - предложил он с энтузиазмом.
     Ханя, хоть и очень этого хотела, душить своего  сына  не  стала.  Она
покорилась  давлению  высших  сил,  которые  открыли  клад  в  ее  доме  в
присутствии настоящего  милиционера.  Ей  пришлось  подавить  вырывающийся
протест и согласиться. Она мрачно наблюдала за  попытками  открыть  сезам,
всем сердцем желая неудачи.
     Печь центрального отопления была  забыта.  Мечо  понатаскал  отовсюду
кучу разных железок,  его  двенадцатилетняя  сестра  Магда  вместо  матери
готовила ужин на кухне, Адам и Сташек сопели над замками,  а  Ханя  парила
над ними, как гриф над свежим трупом, ни на минуту не отрывая  от  сундука
взгляда.
     Поздним вечером усилия завершились успехом. Висячий замок сняли, один
из врезных открыли, другой сломали. Дьявольски раздраженная Ханя  медленно
и с искренним нежеланием подняла тяжелую железную крышку.
     Разочарование было настолько большим, что чуть не  материализовалось.
Из-под крышки  ничего  не  заблестело,  не  засветилось,  не  засияло,  не
брякнуло  прекрасным  золотым  звоном.   Содержимое   сундука   составляли
исключительно бумаги, толстые, сложенные вчетверо и скрученные  в  трубку,
перевязанные шнурочками и опечатанные, старые и  новые,  некоторые  совсем
пожелтевшие. И больше ничего, одни бумаги!
     - Ээээээ... - сказал Мечо тоном, который говорил за себя сам.
     Ханя размягчилась до такой степени, что чуть не упала. Она  заглянула
на дно, под бумаги, удостоверилась, что там ничего  нет,  и  на  мгновение
неподвижно застыла, опершись руками о стол.
     - Слава богу, не боеприпасы! - утешил всех Адам. - А то нам бы  забот
было...
     - С бумагами забот иногда побольше, - пробормотал Сташек и достал  из
ящика первый попавшийся документ. - Иногда даже... Что  такое?  Ничего  не
пойму!
     Адам заглянул ему через плечо. Ханя пошевелилась и вяло потянулась за
другой бумажкой. Почерк на ней выглядел странно,  вычурные  с  завитушками
буквы сильно затрудняли расшифровку текста.
     - Я, нигне по оу  пии,  -  бубнил  Сташек.  -  А,  понятно.  Я,  ниже
подписавшийся. Господи, что за  каракули.  Антоний  Пре  гооо...  А,  нет.
Грегорчук. Настоящим свиу... д... вую, свидетельствую, о, черт побери!
     Он вздохнул от напряжения и опустил руку с документом, неодобрительно
глядя на сундук. Ханя на своем документе прочитала только дату,  но  этого
оказалось  достаточно.  1887  год.   Она   внимательно   присмотрелась   к
содержимому железного ящика. Бумаги были по-настоящему  старые,  некоторые
даже очень. В голове Хани вдруг расцвела новая мысль, от которой ее  лицо,
обычно фарфорово бледное, вдруг порозовело.
     - Старые  бумаги,  -  безразличным  тоном  вынесла  она  приговор.  -
Наверное, их спрятали от немцев, все  это  давно  никому  не  нужно.  Надо
выбросить или сжечь, пригодится только ящик.
     Сташек Бельский покачал головой и взял бумагу, сложенную вчетверо.
     - Выбрасывать нельзя, - запротестовал он, изучая бумагу. - Жечь тоже.
И речи  быть  не  может.  Это  правительственные  документы,  здесь  можно
прочитать... Сейчас... мельница с участком... как и ставки  на  реке...  в
собственность Иеремии Борковскому... триста рублей серебром,  наличными...
Что ж так дешево? Хотя нет, он еще чего-то добавил...
     Адам с Ханей смотрели на него, Адам  неуверенно,  Ханя  неприязненно.
Мечо потерял интерес к ящику, пожал плечами и отправился на кухню.  Сташек
поднял голову:
     -  Кажется,  это  -  акт  купли-продажи  мельницы,   -   сказал   он,
задумавшись.  -  Тысяча  девятьсот  третьего  года.  Правда,  написано   -
Ковельский уезд, теперь  это  в  Советском  Союзе.  Копия  изготовлена  по
желанию ясновельможного пана Иеремии Борковского...
     - Все равно, теперь эта  мельница  никому  не  нужна,  -  нетерпеливо
прервала Ханя. - Кому это нужно? Все старое и ни к чему...
     - Может и так... Но это - история.
     В комнату заглянула Магда, которую Мечо уже успел проинформировать  о
содержимом находки.
     - Это надо отдать в музей, - сообщила она с видом первооткрывателя. -
Нам в школе рассказывали.  Один  мужчина  говорил,  что  все  старое  надо
сдавать в музей. Люди выбрасывают, а в музее  мало  вещей.  Музей  есть  в
Ливе.
     Ханя опять окаменела,  а  Сташек  расцвел  и  бросил  обременительное
чтение.  Мысль  ему  показалась  прекрасной  -  она  освобождала  его   от
обязанности принять решение, с чем он имеет дело  -  с  правительственными
документами, которые милиция должна сохранить,  или  с  личными  бумагами,
которые милиции не касаются. Он обрадовался, что этот вопрос решит музей и
с воодушевлением похвалил предложение.
     Адам  тоже  одобрительно  кивал.  Старые   бумаги   его   вообще   не
интересовали, а дар музею мог  сыграть  некоторую  роль  в  его  жизненных
планах. Конечно. Очень правильно. Он лично отнесет эти бумажки в музей...
     Голубые глаза Хани излучали полярный холод. Теперь, для разнообразия,
ей хотелось задушить дочку. С ее свежевыношенными планами музей решительно
не стыковался, она не  собиралась  соглашаться  с  этим  предложением,  но
решила отложить протесты на потом. Решительным жестом она закрыла сундук и
напомнила всем, что время позднее, а ужин готов...


     Местом, где Ханя проворачивала свои дела, не  привлекая  постороннего
внимания, была теплица ее мужа. Конечно, ей  приходилось  выбирать  время,
когда муж занимался другими делами, но это не доставляло особых хлопот. На
следующий день после обнаружения сундука  она  кое  с  кем  встретилась  в
теплице.
     Каким образом весть о находке в доме неких древностей  за  одну  ночь
разнеслась  по  окрестностям,  неизвестно,  достаточно   того,   что   она
разошлась, и  этот  кое-кто  был  уже  проинформирован.  Кое-кто  приехал,
кажется, из Америки, жил в Венгрове и имел  довольно  оригинальное  имя  -
Джон Капуста. С Ханей он уже давно завязал  торговые  отношения  и  теперь
заглянул якобы для покупки помидоров.
     - Ну как, пани  Ханечка?  -  спросил  он  с  милой  улыбкой.  -  Есть
что-нибудь интересное?
     Ханя Дудкова не любила пустой болтовни. Она посмотрела вокруг,  будто
проверяя погоду, удостоверилась, что за ними никто  не  смотрит,  спокойно
подошла к полке с семенами и из-под коробок и кульков  вытянула  картонную
папку. Из папки она вынула пожелтевший документ, который без слов  вручила
Джону Капусте.
     Также молча Джон Капуста взял документ  и  принялся  внимательно  его
изучать. Милая улыбка исчезла, теперь его лицо стало  непроницаемым.  Ханя
холодно  разглядывала  его  широкую  гладкую  физиономию,  здоровую  кожу,
немного сплющенный нос и хорошо ухоженные брови.  Она  опустила  взгляд  и
осмотрела всю его кругловатую, среднего роста фигуру,  с  легкой  завистью
оценила стоимость куцего весеннего плащика и замшевых туфлей  и,  наконец,
остановила взгляд на массивном золотом перстне. Она задержалась на перстне
до тех пор, пока Джон Капуста не закончил чтение.
     - Их много, - сказала она сухо, - есть и старше.
     - Я должен посмотреть, - ответил Джон Капуста задумавшись.  -  Может,
они на что и сгодятся, хотя вы  же  знаете,  что  меня  интересуют  совсем
другие вещи. Но посмотреть всегда можно.
     Ханя заколебалась. Метод торговли у нее был установлен раз и навсегда
- никогда не показывать  всего  товара,  сначала  надо  продать  тот,  что
похуже. Однако этот товар был необычен и она не умела  с  ним  обращаться,
после коротких раздумий она пригласила контрагента  в  дом.  Джон  Капуста
вспомнил про помидоры:
     - Немного петрушечки, чуть-чуть редисочки и  укропчика  -  сказал  он
уверенно. - Вы же знаете, пани Ханечка, что я к вам прихожу  исключительно
за витаминами, ни за чем больше.
     Ханя выдавила из себя  улыбку,  которая  совсем  не  подходила  к  ее
холодному белому лицу. Она припомнила, сколько денег уже заплатил ей  этот
заграничный болван, не только за витамины, но и  за  другие  вещи,  разную
старую рухлядь, вытянутую с чердака и купленную за  символическую  цену  у
разных людей. Он ищет старье - милости просим, в сундуке лежит старье...
     Искатель старья сидел в кухне за столом,  а  Ханя  приносила  ему  по
одному документу. Прежде чем вручить следующий,  она  не  разу  не  забыла
забрать предыдущий и ни разу не оставила дверь открытой. Сначала она  дала
те документы, которые  казались  новее,  причем,  часть  из  них  была  из
большого конверта,  лежащего  где-то  в  середине  ящика.  Она  по  одному
вынимала их из конверта, после чего педантично прятала обратно. Потом  она
приносила все  более  старые,  оценивая  возраст  по  состоянию  бумаги  и
завитушкам письма, все по очереди, за исключением одной. Может, там было и
больше одной бумаги, это было неизвестно, потому что оставшиеся  документы
были в конверте,  заклеенном  и  опечатанном  тремя  печатями.  На  всякий
случай, ей хотелось оставить эти печати нетронутыми,  потому  что  никогда
неизвестно, что будет  дальше.  Она  хотела  обдумать  этот  вопрос  после
заключения сделки.
     Каждую бумажку гость внимательно изучал и  делал  при  этом  какие-то
записи в блокноте, а Ханя во время чтения  очень  старательно  и  медленно
упаковывала помидоры и зелень. Краем глаза она приглядывалась  к  гостю  и
думала, что он притворяется, поскольку эти каракули прочитать невозможно.
     Наконец Джон Капуста дочитал до конца, поднял голову  и  посмотрел  в
окно.
     - За все вместе, могу вам дать двести злотых, - недовольно, с  легким
пренебрежением сказал он.
     Ханя чуть не взорвалась:
     - Что?.. Если бы вы сказали две тысячи, мы бы смогли начать разговор.
Шутите?
     - Какие тут шутки? Здесь нет ничего стоящего, старые то  они  старые,
но я бумагами не занимаюсь. Все это никому не нужно. Двести злотых...  Ну,
триста!
     Ханя забрала у него  последнюю  прочитанную  бумажку,  отнесла  ее  в
комнату, спрятала в ящик и вернулась на кухню:
     - Пять тысяч, - сказала она холодно.
     - Это не ко мне, - также холодно  ответил  Джон  Капуста.  -  Я  могу
поговорить про триста злотых. Вам и столько никто не даст.
     Ханя не снизошла до ответа. Она подозревала, что покупатель прав, тем
не менее,  продавать  все  за  триста  злотых  не  собиралась.  Она  молча
упаковывала дары теплицы.
     - Там больше ничего нет? - спросил Джон  Капуста,  все  еще  рассеяно
глядя в окно.
     Подумав, Ханя призналась, что кое-что есть. Еще один  конверт,  но  в
руки она его не даст, потому что печати легко сломать.  Если  он  купит  -
даст, а на нет - и суда нет.
     - Кто сказал нет? Я, может, и купил  бы,  но  вы  придумываете  такие
цены, что мороз по коже. Я посмотрю еще раз, медленно и спокойно...
     После полудня Джон Капуста поднял цену  до  пятисот  злотых,  а  Ханя
опустила до четырех тысяч. Операция выноса документов повторилась  трижды.
Джон Капуста изучал предмет торга необычайно скрупулезно,  он  внимательно
прочитывал бумажку за бумажкой и все время  делал  какие-то  пометки.  При
этом  он,  как  репей,  прицепился  к  пяти  сотням,  и  только  постоянно
напоминал, что без осмотра документа с печатями  о  заключении  сделки  не
может быть и речи.
     Окончательно решил дело Адам Дудек. Вечером, когда они остались одни,
он представил жене свой план:
     -  Знаешь  этот  участок  рядом  с   нами?   Народный   Совет   имеет
первоочередное право выкупа, - таинственно произнес он, снимая ботинки.  -
Старик Марцинковский хочет его  продать,  а  нам  он  нужен  позарез!  Мне
придется дать такую взятку, что не дай бог. Так я осторожно узнал - если у
нас будут какие-то заслуги, отказать будет неудобно, и  нам  разрешат  его
купить. А заслуга как с неба свалилась!
     - Какая  заслуга?  -  засомневалась  Ханя,  так  как  Адам  замолчал,
уверенный, что все уже сказал.
     -  Как  это  какая?  Дар  музею.  Это  надо  проделать  с  шумом,   с
разговорами, с освидетельствованиями, с чем только можно.
     -  Что  касается  шума  -  можешь  не  беспокоиться,  наши  дети  уже
раструбили по всему городу, что мы  нашли  бог  знает  какие  сокровища  и
отдаем их в музей.
     - Раструбили? - обрадовался Адам. - Золотые дети, да  пошлет  им  бог
здоровья! Завтра же туда выберусь. Сундук тоже отдадим, чтобы  не  думали,
будто мы скупимся.
     Ханя аж зашипела. Сама по себе мысль мужа была неглупой.  Возможность
покупки участка возле их огорода стоила, конечно,  больше,  чем  идиотские
пятьсот злотых. Но сундук?.. Такой хороший железный сундук!...
     В конце концов остановились на том, что вопрос ящика решится в музее.
Если они не проявят интереса,  Адам  принесет  его  обратно,  а  если  они
бросятся на него, выпустив когти,  как  ни  жаль,  придется  оставить.  За
прибыль с участка Ханя  купит  себе  тысячу  железных  ящиков,  а  пока  и
говорить не о чем.
     К обработке необходимого Адаму общественного мнения приложили руку не
только дети, но и Сташек Бельский, которому было приятно  думать,  что  он
присутствовал при находке  чего-то  необычайно  ценного.  В  течение  часа
бумаги из сундука постарели на несколько  веков.  В  Народном  Совете  уже
заранее знали, что Адам Дудек совершает незабвенный поступок,  за  который
его придется морально вознаградить...


     В помещении реставратора музея в Ливе сидел  официальный  заместитель
директора, искусствовед Михал Ольшевский. Учебу он закончил год  назад,  и
это была его первая должность. Ему было  25  лет,  впереди  была  жизнь  и
большие надежды на будущее.
     Сидел он в комнате реставратора, поскольку в кабинете директора сидел
реставратор, de facto  исполняющий  административные  обязанности.  С  той
минуты, когда  директор  ушел  в  двухлетний  декретный  отпуск,  в  музее
произошло  небольшое  смещение  функций.  Реставратор,  как   многоопытный
музейный работник,  автоматически  принял  руководящие  функции,  а  Михал
занялся   упорядочиванием   и   реставрацией   всего,   кроме    живописи.
Восстановлением  живописи  занимался  настоящий  реставратор,  проявляющий
необычайные таланты в этом направлении.
     Михал  сидел  за  столом,  смотрел  на  облака  в  весеннем  небе   и
представлял  себе  необыкновенные  вещи.  Мысленно  перед   ним   являлись
многочисленные произведения искусства красоты  абсолютно  уникальной.  Всю
свою жизнь он мечтал  о  работе  среди  забытых  шедевров,  о  потрясающих
открытиях, о поиске и оценке древностей, которые еще не  явились  миру,  о
находке исторических памятников  и  разностороннем  их  представлении.  Он
мечтал о тесноте музейных залов, лоснящихся богатством эпох. Много лет  он
страдал от страшных мук,  встречаясь  с  невниманием  и  пренебрежением  к
шедеврам, разбросанным по подвалам, сараям  и  чердакам  не  только  жилых
домов, но и музеев. В нем кипела кровь, замирало сердце, он стискивал зубы
и всей душой желал изменить мир. Найти все, будь то  великое  произведение
искусства  или  какая-то  мелочь,  подновить,   почистить,   ухаживать   и
показывать. Показывать кому ни попадя - детям и  взрослым,  иностранцам  и
соотечественникам, интеллектуалам и  безграмотным  -  всем,  без  различия
пола, возраста и положения. Информировать, рассказывать, будить  любовь  и
уважение к истории  искусства.  Обысторичить,  окультурить,  охудожествить
общество! Когтями выдирать памятники старины отовсюду, где они  пропадают.
Выкупить, выпросить и даже украсть!  Создать  музей,  которому  Лувр  и  в
подметки не годится!
     Другими словами, он был абсолютным неизлечимым маньяком, идеалистом и
энтузиастом своего дела.
     Музей, в котором он работал, поразительно  отличался  от  идеала.  Он
содержал всего три достойных экспоната. Причем, в основном это было оружие
- самострелы от семнадцатого века и старше. Остальные предметы, по  мнению
Михала, были слишком молодыми и  малохудожественными.  Самыми  древними  в
коллекции были алебарды, к которым он испытывал наибольшие симпатии. Давая
выход чувствам, он в большой тайне и без свидетелей чистил их, полировал и
даже точил, и всегда держал под рукой по крайней мере две из них.
     В небе за окном показалась большая стая ворон и одновременно  заурчал
мотор  приближающейся  машины.  Автомобиль  являлся   предметом   противно
современным, своим урчанием он спугнул с облаков волшебный образ шедевров.
Наполнившись обидой на действительность и в то же время какой-то отчаянной
жаждой деятельности, не выходя из состояния задумчивости, Михал поднялся с
кресла и рассеянно снял со стены алебарду.
     Ручка была довольно тяжелой и неудобной. Михал крепко взялся  за  нее
посередине, мысленно представив, что должен вести борьбу  за  произведения
искусства. Зажегшись  этой  неясной  мыслью  о  борьбе,  он  непроизвольно
замахнулся  алебардой.  Замах  показался  ему  несоответствующим   оружию,
пришлось замахнуться  еще  раз.  Тоже  плохо.  Внезапно  заинтересовавшись
фехтованием, он сделал несколько других движений и уже через минуту  рубил
и рассекал воздух с таким  воодушевлением,  как  будто  его  противник  на
протяжении пятисот лет скрывал во влажном подвале беззащитные перед  водой
шедевры.