Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
без Виноградова, Вовси и Когана? Четверть века они
со мною, четверть века держат мне форму, ай да умницы") и медленно произнес:
-- Когда я ехал в Лондон, к Ленину, на съезд, один из делегатов тоже
много говорил об английской "специфике". С моей точки зрения, тем не менее,
там нет никакой специфики... Одна островная амбициозная гордыня... И мы
собьем эту самую мифическую амбициозную специфику... Дайте время... Так что
не надо защищать Майского, его дрянную болтовню ссылками на какую-то
специфику... Вся их специфика заключается в том, что на завтрак дают овсяную
кашу, словно там не люди живут, а жеребцы с кобылами... И Майский и Эренбург
нам нужны... Пока что, во всяком случае... Вот придут новые кадры, умеющие
говорить с людьми Запада без униженного русского пресмыкательства, тогда
и.,. Делайте свое дело, Абакумов... Давайте информацию, а уж нам
предоставьте возможность принимать решения... Всегда помните слова нашего
учителя, нашего Ильича: если ЧК выйдет из-под контроля партии, она неминуемо
превратится в охранку или того хуже... Так-то... За вами -- информация, за
нами, ЦК,-- решения... Уговорились?
-- Спасибо за указания, товарищ Сталин, конечно, уговорились...
...Возвращаясь после таких бесед домой, Абакумов чувствовал себя
совершенно измотанным, словно весь день дрова колол.
Единственное успокоение он находил в беседах с дочкой, приглашал ее в
свой кабинет, угощал диковинными французскими конфетками и, слушая ее
веселый щебет, расслаблялся, постепенно успокаивался, заряжаясь верой в то,
что во имя счастья детей отцы должны нести свой крест, постоянно соблюдая
при этом условия игры -- никем не написанные, никогда не публиковавшиеся,
вслух не произносившиеся, но всегда существовавшие.
...Комурова министр обычно принимал без очереди, прерывая встречи с
другими сотрудниками, ибо знал, сколь дружен Богдан с Берия.
Так и сегодня он радушно усадил его за маленький столик, заказал
порученцу "липтон" с английскими печень-ицами "афтер эйт" и, порасспросив о
домашних, приготовился слушать своего могущественного подчиненного.
...Абакумов стыдился признаться себе в том, что панически боялся
Комурова. Он боялся его не потому, что видел в деле: и на фронтах, когда
случалось какое ЧП, и в камерах, где он лично пытал тех, кто отказывался
сотрудничать со следствием при написании того или иного сценария для
процесса (работал в майке -- волосатый, неистовый; воняло потом, и это более
всего запомнилось Абакумову: не крики начальника Генерального штаба
Мерецкова, которого он истязал в июле сорок первого, а именно едкий запах
пота); он боялся Комурова потому, что не мог понять таинственной
непоследовательности его поступков и предложений, которые каким-то странным
образом оказывались в конце концов верхом логического умопостроения,
законченным, абсолютным кругом.
То ли он счастливчик, есть такой сорт людей, которых постоянно хранит
бог, то ли в нем была сокрыта какая-то потаенная, неизвестная ему машина,
которая умела превратить хаос в порядок.
Это последнее страшило его более всего, даже больше, чем дружеское
покровительство Берия.
Мне Берия тоже покровительствует, размышлял Абакумов, он мою кандидатуру
назвал, век не забуду, зато я теперь бываю у генералиссимуса чаще, чем
Лаврентий
Павлович; кто знает, не придет ли час моего торжества, если я почувствую
время, когда на стол Сталина нужно будет положить те материалы, которые
помимо моего приказа, сами по себе приходят в этот дом, ложась пятном на
Берия. Тут.и думать нечего! А узнай генералиссимус о девках маршала?! Если б
пять-шесть, у кого не бывает -- а ведь уж под две сотни подвалило! Девок-то
этих, как блядушек, так и именитых матрон, моя служба проверяет: не болтают
ли, нет ли молодых любовников с трипаком или сифилисом, не имеют ли
осужденных родственников...
...Комуров достал из папки постановление на расстрел террориста,
власовского недобитка и предателя Родины Исаева, готовившего покушение на
товарища Сталина,, полностью признавшего свою вину, заявившего, что, если
выйдет из тюрьмы, все равно уничтожит "тирана, губителя ленинизма".
-- Это дело прошло мимо меня, -- удивился Абакумов.
-- Мимо меня не прошло, -- ответил Комуров.-- Нужно добро товарища
Сталина, чтобы в нас с тобой каменьями не кидали.
-- А кто.же в нас с тобой может кинуть каменья? Комуров вздохнул:
-- Товарищ министр, во многия знания многая печали.
-- Сколько раз повторять: я для тебя был и остался Виктором! Как не
совестно тебе?! Или не гожусь в друзья? Комуров подвинул ему постановление и
ответил:
-- Твои враги, Витя, -- мои враги... Наши, говоря точней... За Исаева
хлопочет наш с тобой подопечный Соломон Абрамович Лозовский... Это у меня
зафиксировано... Документально... Перед Шкирятовым слово замолвил... Понял?
А Матвей прислал мне: "Почитай, поэзия"...
-- Где дело?
-- У меня... Прикажете передать?
Абакумов понял, что Комуров снова загнал его в угол; просить прислать
материалы после резкого перехода на "вы" -- значит портить отношения.
-- Как только буду у генералиссимуса -- подпишу. Справочку только составь
покрасивей, ладно?
-- Хорошо, Витя, справку я тебе завтра же подготовлю.
Когда порученец принес "липтон" и печенье, Абакумов сам разлил кипяток,
опустил пакетики в стаканы, поинтересовавшись, не хочет ли Богдан покрепче:
"Два пакетика по эффекту воздействия равны рюмке хорошего вина".
-- Какого? -- спросил Комуров. -- Крепленого? Или кавказского?..
Сейчас что-то попросит, понял Абакумов, постановления ему мало, неспроста
он про крепленое спросил, кто-то из моей охраны им стучит, что я мадеру пью,
только в их компании нахваливаю всякие там цинандали и мукузани. Рот вяжет,
вода водой, не берет, а государь не дурак был, мадеркой баловался. "Женский
коньяк"! Пусть называют как хотят, а по мне лучшего вина нет: и сладко на
вкус, и пьянит томно...
-- Хорошего вина в бутылках мало, -- ответил Абакумов уклончиво. -- Вот
когда меня грузины угощали зеленым сухим вином прямо иэ бурдюков -- это, я
доложу, сказка! Хотя грузинскую "Хванчкару" люблю даже в бутылках...
-- У нас есть лучше вина... Скажи, Витя, тебе о Рюмине ничего не
докладывали?
-- О Рюмине? -- переспросил Абакумов, нахмурившись. -- Кто это?
-- По Архангельску работал, подполковник...
-- А почему должны были докладывать? ЧП? Запросить?
-- Не надо. Я прошу твоей санкции, дай его мне, буду готовить к хорошему
делу.
-- Да пожалуйста, -- сразу же согласился Абакумов. -- Тут моей санкции не
нужно, подписывай приказ сам, используй по своему усмотрению.
...Вопрос о Рюмине был задан не случайно: подполковник попал "на
подслух", находясь в квартире некоего Шевцова, за которым давно смотрели --
крайний шовинист; крепко выпил и сказал: "А ведь в одном бесноватый фюрер
был прав: евреев надо изничтожить! Смотрите, кто у нас сейчас ведет главную
борьбу против родины? Кто продает страну за иностранные самописки? Евреи!
Кто критикует русских писателей и артистов? Еврейские космополиты! Кто
клевещет на* русских шахтеров в кино? Еврей Луков, под русским псевдонимом
прячется, сволочь! Кто завел в тупик цашу экономическую науку? Еврей Варга!
Кто клевещет на нашу историю? Евреи. Кто какофонии сочиняет? Еврей
Шостакович!"
Кто-то из присутствовавших заметил, что Шостакович русский.
198
Рюмин и Шевцов взъярились: "Нет таких русских фамилий! И уши у него
еврейские!"
Поскольку Влодимирский разрабатывал Еврейский антифашистский комитет,
Комуров сразу прикинул, что такой человек может пригодиться. Однако потом,
подумав, решил взять этого Рюмина под свою опеку, надо сначала обкатать, а
использовать -- лишь тогда, когда наступит черед для коронного дела. Берия
намекнул, что политика Кобы будет однозначной, поскольку экономически
русских еще больше зажмут, надо будет обращаться к их патриотизму,
подчеркивать исключительность, поставляя "врагов", виновных в трудностях.
-- Спасибо, Витя, -- поднимаясь, сказал Комуров.-- И за чай спасибо.
Действительно, прекрасный напиток... Только абхазский лучше, честное
слово... Пришьют еще тебе этот чертов "липтон"... Товарищ Суслов в этом деле
строг, поимей в виду... Ты лучше адлерский чай хвали, он русский.
Краснодарский край, казаки, опора державы... Советую как другу, Витя...
С этим и ушел, оставив Абакумова в мрачной задумчивости.
...Домой министр вернулся рано, сказав помощнику, что захворал, мигрень.
Велел соединять только с Поскребышевым и членами Политбюро, для всех
остальных министров -- закрыт.
Дочь уже вернулась. Он предложил ей поиграть в "морской бой"; сражались с
увлечением, потом перешли на "крестики-нолики", он поддавался, изображал
огорчение, любимица хохотала. Потом принесла колоду карт, сразились в
"дурака".
Отодвинув руку с картами так, чтобы дочка могла подглядывать, с тоскою
думал: "бедненькая ты моя крови-нушка, случись что со мной, тебя такой ужас
ждет, такие муки... Зачем я лез вверх, карабкался по проклятой лестнице?!
Служил бы себе тихо и незаметно, так нет же, понесло! У нас только тихие
выживают... Лишь маленькие да незаметные своей смертью помирают... А как
уйти от судьбы? Мы ж все букашки, нас сверху в микроскоп разглядывают...
Богдан неспроста этого самого Рюмина попросил... Он ничего просто так не
делает, у него всегда коварство на уме... А потребуй я материалы, сразу
настучит Лаврентию: "мелочная опека, мешает инициативе, что за недоверие
среди своих?!" Пойди, объясняйся! Он ведь член Политбюро, а не я...
Бедненькая ты моя.нежность". Он поднял повлажневшие глаза на дочь: "Пойти бы
в церкву, как с бабушкой Леной, покойницей, да и бухнуться на колени,
прижаться лбом к вечным плитам храма Господня и помолиться б за нее...
Мне-то ничего не страшно, огонь и воду прошел... Да и не отмолю себя, ее б
уберечь..."
-- Папуль, а ты почему не кроешь? У тебя же козыри есть! Так нечестно!
-- И вправду есть, -- вздохнул Абакумов, -- отобьюсь, сей миг покрою,
малышенька...
-- Ты мне не поддавайся, я ж не маленькая! Неинтересно играть... А
знаешь, меня сегодня училка отчитала...
-- Вот проказница... За что?
-- Я не смогла ответить, когда было покушение на Владимира Ильича...
Ну, завтра этой суке шею накрутят, подумал он, девочку попусту
травмирует; ответил, однако, иначе:
-- Такие вещи надо знать, дочура... В Ильича стреляла эсерка Фанни
Каплан, космополитского племени, ей Бухарин пистолет в руки дал...
-- Вот она б тебе двойку и влепила! -- рассмеялась девочка. -- Первое
покушение на Ленина было в январе, еще в Петрограде! Его тогда какой-то
швейцарец спас, собой прикрыл...
-- Швейцарец? -- Абакумов удивился. -- Это кто ж?
-- Платтен, -- произнесла дочка чуть не по слогам и пошла к роялю: знала,
что отец больше всего любил, когда она играла "Полонез" Огинского.
А вроде Платтена этого самого мы расстреляли, подумал Абакумов. Уж не из
троцкистов ли? Ну и учителя! Эти такому научат, что потом из детей колом не
вышибешь...
Хотел было сразу пойти к себе и позвонить помощнику: пусть проверят
учительницу, не контра ли, но, расслабившись, отдался музыке, любуясь
стройной фигуркой дочери, грациозно сидевшей возле огромного белого
"Бех-штейна"...
...В это же самое время три врача-психиатра работали с Александром
Исаевым, бывшим офицером военной разведки РККА, кавалером боевых орденов, а
ныне зэком и придурком -- не в грубо-лагерном, жаргонном смысле, а настоящем
-- он сошел с ума во время допросов.
Они уже час сидели с.ним в маленькой комнате, оборудованной
магнитофонами, и всячески пытались разговорить .несчастного. Молодой старик,
однако, тупо молчал, глядя куда-то вдаль неподвижными глазами.
Один из врачей, самый старый, Ливии, попросил коллег выйти. Оставшись
наедине с зэком, тихонько, дружески, доверительно спросил:
-- Санечка, хочешь поговорить с отцом?
Зэк продолжал смотреть сквозь доктора, но в глазах его что-то
мелькнуло...
Ливии включил магнитофон, зазвучал голос Исаева: "Я хочу получить
свидание с сыном..."
Зэк вдруг умиротворенно улыбнулся:
-- Папа...
-- А ты его позови, Санечка, -- так же добро, вкрадчиво продолжал Ливии.
-- Покричи: "Папа, папочка, папа!" Он тебя услышит... Ты ведь веришь мне?
-- Папочка! -- после долгого непонимающего молчания вдруг закричал Саня
и, чуть отодвинувшись, поглядел на врача. -- Папочка! Ты меня слышишь?
-- Громче, -- не отрывая глаз от зрачков Сани, нажал Ливии. -- Кричи, что
плохая слышимость... Ты ж не слышишь его? Правда? Пусть говорит громче...
-- Па-а-а-апочка! Что ты молчишь?! Говори громче! Почему ты замолчал?!
-- А замолчал он потому, что слишком волнуется, -- по-прежнему ласково,
доверительно объяснил Ливии. -- Столько лет не видал сыночка... Крикни, что
скоро приедешь к нему... Скажи, что уже выздоровел... Только кричи громче,4
тогда отец ответит...
...Послушав настриг пленки, приготовленный подполковником медицинской
службы Ливиным в тот же день, Влодимирский позвонил Комурову:
-- Отменная работа! Наложу на голос радиопомехи -- получится вполне
трогательная беседа.
-- Не обольщайся, -- ответил Комуров. -- Твой подопечный так изощрен, что
наверняка проверит придурка подробностью, нам с тобою неведомой... Вот и
конец твоей , комбинации...
-- Ничего подобного! У нас каждая фраза начинается с того, что тот орет:
"Папочка, громче, я очень плохо слышу..." А на проверочном вопросе папочки
мы прервем радиосеанс: "Помехи, попробуем завтра". Состояние у Исаева будет
шоковое, скушает, поверьте...
-- Ты еще не ударил его в лоб вопросом: "Что написал в Библии и передал
Валленбергу?"
Влодимирский ответил убежденно:
-- Это мой главный козырь. Рано. Давайте послушаем, как они будут
беседовать на даче, во время прогулок... Они ж не знают, что мы их и в лесу
сможем слушать, шарашки не зря сливочное масло и кофей с цикорием
получают...
Комуров усмехнулся:
-- Валяй. Я тебе верю, ответственность на тебе...
Когда Исаев, надрываясь, прокричал в трубку:
-- Санюшка, сыночек, любимый, перед вылетом подстригись, как стригся в
Кракове... Помнишь?!
В этот момент Сергей Сергеевич остановил пленку с голосом Александра
Исаева, а вторую, на которой был записан треск и шум радиопомех, сразу же
усилил. По прошествии полуминуты, пока Максим Максимович надрывался --
"алло, Саня, Санечка, сынок, алло, ты слышишь меня?!" -- снова сквозь писки
и треск радиопомех дал голос сына: "Папочка, говори громче, я ничего не
слышу..."
...А потом Аркадий Аркадьевич распекал в присутствии Исаева радистов; те
виновато оправдывались:
-- Товарищ генерал, но это же Колыма! И так чудом вышли! Радиограмму хоть
сейчас передадим и запросим немедленный ответ...
-- Чтобы завтра же была связь! -- бушевал Аркадий Аркадьевич. -- Деньги
любите получать, а работать не умеете!
Нервно закурил, прошелся по кабинету, потом словно бы споткнулся:
-- Извините, Всеволод Владимирович, не предложил вам. Курите...
Исаев медленно поднял на него глаза:
-- Я хочу стакан водки. И отвезите меня на дачу. Валленберга присылайте
завтра. И если я сегодня попрошу на вашей даче еще стакан водки, пусть мне
дадут. И приготовят хорошую зубную пасту. Или отменный чай. Отбивает запах
перегара...
Аркадий Аркадьевич сел рядом с Исаевым, положил ему руку на острое колено
и проникновенно, с болью, сказал:
-- Спасибо, товарищ полковник... Я не сомневался, что у нас, у
большевиков, все так и кончится...
И, вызвав своего лощеного секретаря, повелел'.
-- Бутылку лучшей водки, банку икры и кусок вареной осетрины.
...Воздух был прозрачен и хрупок. Проснувшись, Исаев увидел верхушки
сосен, сразу вспомнил тот русский, затрепанный журнал, что он нашел в
оккупированном Париже на книжной набережной Сены; "и так неистовы на синем
размахи огненных стволов..."
Поднял голову с мягкой, топкой подушки: стволы деревьев были
действительно огненными. "Размахи" или "разбега", -- подумал Исаев, -- и то
и другое слово подходит к сути, к этой извечной красоте. Как же им больно,
когда их медленно, с перекуром, пилят, боже ты мой!"
Он поднялся. Голова после вчерашней водки кружилась. Спустил худые ноги с
выпирающими коленями на коврик, в дверь сразу же постучались. Значит,
постоянно смотрит надзиратель, понял он. Вошел, однако, не солдат, а
"Макгрегор", Виктор Исаевич Рат.
-- Доброе утро, Всеволод Владимирович, как спалось?
-- Хорошо спалось, благодарю. Что там со связью? Наладили?
-- Информации пока что не поступало. Позавтракаем и после этого позвоним
Аркадию Аркадьевичу...
-- Валленберга еще не привезли?
-- Нет.
-- Когда?
-- Не знаю. Указаний не получал.
Завтракали на веранде, залитой солнцем. Масло, сыр, два яйца всмятку,
кофе; хлеб был двух сортов -- черный и серый. ("Мы называем "рижский", --
пояснил Рат, -- самый, по-моему, вкусный, в вашу честь заказал"). Потом
послушали последние известия по радио: перевыполнение плана уборки хлеба
колхозниками Одесской, Херсонской и Белгородской областей, приветственное
письмо вождю всех народов, гениальному зодчему нашего счастья великому
Сталину от строителей Днепрогэса, восстающего из руин. Максим Максимович
запомнил две подписи -- парторга ЦК Дымшица и секретаря обкома Брежнева.
Диктор сухо зачитал сообщение о продолжающейся борьбе с вероломством группы
театральных критиков-космополитов типа Альтмана и Борщаговского. Закончился
выпуск прогнозом погоды: обещали солнце.
-- Стакашку не засосете? ;-- поинтересовался Рат.
-- Это вы по поводу водки?
-- Почему? С утречка хорошо пойдет джин с тоником,
здесь все есть, -- он усмехнулся, -- как в Лондоне. Так что? Устроить
оттяжку? Исаев поинтересовался:
-- У вас дедушка есть?
-- Умер... Прекрасный был дедушка Исай Маркович, пусть ему земля будет
пухом...
-- Неужели он вас не учил: "Проиграл -- не отыгрывайся, выпил -- не
похмеляйся"?
-- Он у меня и не пил, и не играл, Всеволод Владимирович. Он с конца
прошлого века был в революционной работе... В большевиках он был с начала и
до конца, без колебаний...
-- Рат? -- Исаев удивился. -- Я помню многих ветеранов, что-то такой
фамилии нет в голове.
-- Вы его знаете, -- убежденно ответил Рат, -- прекрасно знаете, только
под другой фамилией... Она общеизвестна.
-- Давайте позвоним в Центр, -- сказал Исаев. -- Как там дела со
связью...
-- Пошли, -- согласился Рат, -- телефон рядом. ...Голос Аркадия
Аркадьевича был потухший, грустный:
-- Возвращайтесь, Всеволод Владимирович, есть новости.
Говоря так, он не лгал: после вчерашнего разговора с ним Комуров
встретился с Берия и, доложив ему об успехе в комбинации по делу "Штирлица
-- Валленберга", сказал, что начинается работа на даче
Берия поздравил его, просил передать благодарность Влодимирскому, а в
конце разговора предложил заехать •после работы, вечером: "Надо перекинуться
парой слов о проекте".
Начав с какого-то малозначительного вопроса и дождавшись того момента,
когда Комуров начал отвечать, как всегда многословно и обстоятельно, Берия
достал из сейфа красную папку тисненой кожи и положил ее перед Богданом.
Тот на мгнов