Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
ечении болезней?
Надо узнать, узнать!
В лабораторию ворвался Риплтон Холаберд:
- Мартин, дорогой мой, директор только что рассказал мне о вашем
открытии и о своих замечательных планах касательно вас. Я рад поздравить
вас от всего сердца и приветствовать, как сотоварища, руководителя
отделом... И вы так молоды... вам ведь только тридцать четыре, да, не
правда ли? Какое блистательное будущее! Подумайте, Мартин (майор Холаберд
отбросил свое достоинство и сел верхом на стул), подумайте, что вас ждет
впереди! Если из вашей работы в самом деле получится толк, почестей на вас
посыплется без конца, счастливец вы этакий! Избрание в научные общества,
любая кафедра, какую только вы пожелаете, премии, крупнейшие ученые
домогаются посоветоваться с вами, прекрасное положение в обществе!
А теперь послушайте, друг мой: вам, верно, известно, как я близок с
доктором Табзом, и я не вижу причины, почему бы вам не примкнуть к нам, и
мы втроем ворочали бы здесь делами по своему усмотрению. Разве не мило со
стороны директора, что он с такой готовностью спешит вас признать и
всячески идет вам навстречу! Такая сердечность - и такая широкая
поддержка. Теперь вы узнали его по-настоящему. И мы втроем... мы, пожалуй,
сможем увенчать здание научного сотрудничества органом, который
осуществлял бы контроль не только над Мак-Герковским, но и над всеми
другими институтами и естественно-научными отделениями всех американских
университетов, и тогда исследования стали бы по-настоящему плодотворны.
Когда доктор Табз удалится от дел, то я (с вами я могу говорить начистоту)
- я имею основания предполагать, что Совет попечителей назначит меня его
преемником. И тогда, мой друг, если ваша работа увенчается успехом, мы с
вами будем вместе вершить дела!
Откровенно говоря, в нашем кругу очень мало людей, которые сочетали бы
первоклассные достижения в науке с подобающими личными качествами
(вспомните бедного старого Йио!), а вы - если бы вы преодолели
свойственную вам некоторую резкость и ваше нежелание ценить видных
общественных деятелей и обаятельных женщин (носить фрак вы, слава богу,
умеете... когда захотите), право, мы с вами могли бы сделаться диктаторами
науки по всей стране!
Мартин не находил ответа, пока Холаберд не ушел.
Его охватило омерзение перед крикливой непотребной тварью, именуемой
Успехом и требующей от человека, чтоб он оставил спокойную работу и отдал
себя на растерзание слепым поклонникам, которые задушат его лестью, и
слепым врагам, которые его забросают грязью.
Он кинулся к Готлибу, точно к мудрому и нежному отцу, и просил спасти
его от Успеха, и Холабердов, и А.де-Уитт Табзов с их сворой ученых,
читающих доклады, и авторов, охотящихся за степенью, церковных ораторов,
видных хирургов, прислуживающихся журналистов, титулованных спортсменов,
сентиментальных королей коммерции, политиков, балующихся литературой,
генералов, ударившихся в политику, дающих интервью сенаторов, изрекающих
сентенции епископов.
Готлиб встревожился:
- Когда Табз пришел ко мне со своим кошачьим мурлыканьем, я понял, что
он затевает что-то идеалистическое и гнусное, но я не думал, что он так
быстро - в один день! - попробует сделать из вас граммофонную трубу.
Придется мне препоясать чресла и выйти на бой с черными силами гласности!
Он потерпел поражение.
- Я никогда вас ни в чем не стеснял, доктор Готлиб, - ответил ему Табз,
- но, черт возьми, я все-таки директор! И должен сказать, что я - может
быть, в силу моей беспримерной тупости, - не вижу ничего ужасного в том,
что Эроусмиту будет предоставлена возможность излечивать тысячи
страдальцев и получить в обществе вес и почет!
Готлиб обратился к Россу Мак-Герку.
- Макс, - заявил Мак-Герк, - я люблю вас, как брата, но Табз -
директор, и если он считает, что Эроусмит ему нужен (это тот худощавый
паренек, который часто трется у вас в лаборатории?), то я не вправе
ставить ему препятствия. Я должен его поддержать, как я поддержал бы
капитана любого из наших кораблей.
Мартин не мог сделаться руководителем отдела, пока не соберется и не
вынесет своего одобрения Совет попечителей, в состав которого, кроме
самого Мак-Герка, входили ректор Уилмингтонского университета и три видных
профессора из других университетов. Табз тем временем настаивал:
- А теперь, Мартин, вы должны срочно огласить в печати ваши выводы.
Приступайте к делу немедленно. В сущности вам давно уже следовало это
сделать. Набросайте как можно скорее сводку материалов по вашей работе и
пошлите заметку в общество Экспериментальной Биологии и Медицины, чтоб
напечатали в ближайшем выпуске своих "Трудов".
- Но я не готов для печати! Я хочу заклепать все щели, прежде чем
сообщать что-нибудь во всеуслышание!
- Ерунда! У вас устарелый взгляд! В наши дни нельзя замыкаться в узком
кругу - наступил век конкуренции не только в коммерции, но и в искусстве и
в науке. Сотрудничество со своею группой, да! Но с теми, кто вне этой
группы - конкуренция не на жизнь, а на смерть! Заклепаете все щели как
следует быть, - но не сейчас, а после: мы не можем допустить, чтобы
кто-нибудь нас обогнал. Не забывайте: вы должны создать себе имя. И вернее
всего вы его создадите, работая совместно со мною - к наибольшей пользе
для наибольшего числа людей!
Когда Мартин приступил к статье, все время думая, не подать ли в
отставку, но отказываясь от этой мысли, потому что все-таки Табз казался
ему лучше всяких Пиккербо, - перед ним встало видение целого мира
маленьких ученых, из которых каждый деловито хлопочет в камере без крыши.
Восседая на облаке, за ними наблюдает божественный Табз в ореоле пышных
бакенбардов, готовый одним дуновением смести любого из маленьких
человечков, если тот утратит важный вид и позволит себе задуматься над
чем-нибудь, о чем Табз не предписал ему думать. А за их суматошным
курятником, невидимая для надзирателя Табза, стоит на грозовом горизонте
худая исполинская фигура издевающегося Готлиба.
Литературное изложение давалось Мартину нелегко. Он тянул и тянул со
своей статьей, а Табз сердился и подхлестывал его. Опыты приостановились;
маленькую, лишенную крыши камеру Мартина наполнила печаль, и скрип пера, и
комкание исписанных листов.
Впервые он не нашел прибежища в Леоре. Она говорила:
- А почему нет? Будет совсем неплохо получать десять тысяч в год.
Рыжик. Уфф! Мы всегда были так бедны, а ты очень любишь хорошие квартиры и
хорошие вещи. И потом - распоряжаться собственным отделом... Ты ведь
сможешь по-прежнему советоваться с Готлибом. Он тоже заведует отделом, да?
И все-таки остается независимым от доктора Табза. О, я голосую "за"!
Постепенно под нажимом возрастающего почета, оказываемого ему за общими
завтраками в институте, Мартин и сам склонился "голосовать за".
"Мы снимем квартиру в одном из новых домов на Парк-авеню. Они, я думаю,
стоят не дороже трех тысяч в год, - размышлял он. - Куда как
соблазнительно - принимать людей в таком месте. Конечно, нельзя допустить,
чтобы это мешало работе... Но все же приятно".
И еще приятней оказалось получить признание в обществе, как ни
мучительно было принимать это признание.
Капитола Мак-Герк, которая до сих пор если и замечала его, то видела в
нем предмет менее занимательный, чем центрифуга Глэдис, вдруг позвонила
ему по телефону: "...Доктор Табз в таком восторге, и мы с Россом так
рады... Было бы чудесно, если бы вы и миссис Эроусмит пришли отобедать с
нами на этой неделе, в четверг, в половине девятого".
Мартин подчинился королевскому приказу.
Он был убежден, что, побывав на приемах у Ангуса Дьюера и Риплтона
Холаберда, он видел настоящую роскошь, и понимает, что значит изысканный
званый обед. Они с Леорой без особенного волнения отправились в дом Росса
Мак-Герка на одной из Семидесятых улиц, близ Пятой авеню. С улицы дом
поражал необычным нагромождением каменной лепки, и резных карнизов, и
бронзовых решеток, но не казался большим.
Внутри же каменные своды возносились ввысь, как в соборе. Эроусмитов
смутили лакеи, поверг в трепет автоматический лифт, подавил огромный холл,
где было полно итальянских ларцов и кожаных фолиантов, потрясла гостиная,
завешанная акварелями, а царственный белый атлас и жемчуга Капитолы
низвели их до положения деревенских простаков.
Было девять-десять человек видных гостей - мужчины и женщины
незначительной внешности, но имена их звучали знакомо, как название мыла
"Снежинка".
Мартин мучительно гадал: полагается здесь предложить руку какой-нибудь
незнакомой даме и вести ее обедать? Но, к его радости, все толпой повалили
в столовую, подгоняемые любезным басом Мак-Герка.
Столовая была великолепна и крайне безобразна: тисненая кожа, истерика
позолоты и полный ассортимент слуг, следивших, умеют ли гости пользоваться
вилками для спаржи. Мартина посадили (он, кажется, так и не сообразил, что
был почетным гостем) между Капитолой Мак-Герк и дамой, о которой ему
удалось узнать только то, что она сестра какой-то графини.
Капитола склонилась к нему в своем тяжелом белом великолепии.
- Скажите, доктор Эроусмит, над каким это вы работаете открытием?
- Да я, собственно... я пробую выяснить...
- Доктор Табз говорил нам, что вы нашли чудесные новые пути в борьбе с
болезнями. - Ее "л" звучало мелодичным журчаньем летних ручьев, "р" -
трелью соловья в кустарнике. - О, что, что может быть прекраснее, чем
облегчать нашей горестной старой земле бремя болезней! Но объясните
точнее, что именно вы делаете?
- Да, собственно... пока еще рано говорить с уверенностью, но если...
Дело, видите ли, вот в чем. Вы берете определенных микробов, например,
стафило...
- Ах, интереснейшая вещь - наука, но как ее трудно понять простому
смертному вроде меня! Однако мы все так скромны. Мы смиренно ждем, пока
ученые, вроде вас, обеспечат миру спокойствие для дружбы и любви...
Засим Капитола перенесла все внимание на другого своего соседа. Мартин
глядел прямо перед собой, ел и страдал. Сестра графини, желтая сухопарая
женщина, пожирала его глазами. Он повернулся к ней, несчастный и покорный
(при этом он приметил, что у нее одной вилкой больше, чем у него, и
встревожился, не допустил ли он где-то ошибку).
Она протрубила:
- Вы, как я слышала, ученый?
- Д-да.
- Главный недостаток ученых, что они не понимают красоту. Они очень
холодны.
Риплтон Холаберд ответил бы веселой шуткой, но Мартин сумел только
промямлить:
- Нет, мне кажется, это неверно.
Он обдумывал, можно ли выпить второй бокал шампанского.
Когда после портвейна, распитого хоть и в мужской, но крайне чопорной
компании, их согнали обратно в гостиную, Капитола налетела на него, шумя
белыми хищными крыльями.
- Доктор Эроусмит, дорогой, за обедом мне так и не удалось расспросить
вас, что в сущности вы делаете... Ах! Вы видели моих милых малюток в
приюте на Чарлз-стрит? Я уверена, из них очень многие станут
замечательными учеными. Вы должны приехать и прочесть им лекцию.
В ту ночь он жаловался Леоре:
- Тяжело становится выносить эту стрекотню. Но, видно, придется
выучиться находить в ней удовольствие. Подумай, как будет приятно самим
задавать обеды, когда я стану руководителем отдела. Будем приглашать
настоящих людей - Готлиба и других.
На следующее утро Готлиб тихо вошел в лабораторию Мартина. Он стал у
окна; он как будто избегал смотреть Мартину в глаза. Он вздохнул:
- Случилась скверная штука... Впрочем, может быть, не совсем скверная.
- Что такое, сэр? Не могу ли я помочь?
- Скверная не для меня. Для вас.
"Опять он заведет насчет опасностей быстрого успеха! - подумал с
досадой Мартин. - Мне это порядком надоело".
Готлиб подошел к нему:
- Обидно, Мартин, но не вы первый открыли фактор Икс.
- Ч... ч... что?
- Его открыл еще и другой.
- Невозможно! Я обрыскал всю литературу, и, кроме Туорта, никто даже и
отдаленно не помышлял... Боже мой! Доктор Готлиб, ведь это значит, вся моя
работа за все эти недели - все было впустую, и я остаюсь в дураках...
- Ничего не поделаешь. Д'Эрелль из пастеровского института только что
опубликовал в "Comptes Rendus, Academic des Sciences" [доклады Академии
наук (франц.)] свои материалы - это ваш фактор Икс, совершенно то же.
Только он его называет "бактериофаг".
- Значит, я...
Мысленно Мартин досказал: "Значит, я не буду ни руководителем отдела,
ни знаменитостью, ничем! Возвращаюсь к разбитому корыту". Силы сразу
оставили его, цель ушла, и божий свет потускнел до грязно-серого
полумрака.
- Вы, понятно, - сказал Готлиб, - можете теперь выдвинуть претензию на
одновременное открытие и всю свою жизнь убить на борьбу за то, чтоб вас
признали. Или вы можете забыть это, написать Д'Эреллю милое
поздравительное письмо и вернуться к своей работе.
Мартин пробормотал:
- Я, конечно, вернусь к работе. Больше ничего не остается. Табз, я
думаю, наплюет теперь на новый отдел. У меня будет время доработать как
следует свое исследование - может быть, у меня окажутся некоторые
подробности, которых Д'Эрелль не дает, и я их опубликую в порядке
подтверждения... Провались он ко всем чертям!.. Где его статья? А вы,
верно, рады, что я спасен и не превращусь в Холаберда?
- Я должен бы радоваться. И это грех против моей религии, что я не рад.
Но я уже стар. И вы - мой друг. Мне грустно, что вы лишились удовольствия
покичиться, вкусить успеха - на время. Мартин, это очень хорошо, что вы
хотите подтвердить выводы Д'Эрелля. Это наука: работать и не огорчаться...
не слишком огорчаться, если слава выпадает на долю другого... Сказать мне
Табзу о приоритете Д'Эрелля, или вы сообщите сами?
Готлиб отошел к дверям, грустно оглядываясь на Мартина.
Явился Табз и заныл:
- Ну что бы вам напечатать раньше! Говорил же я вам, доктор Эроусмит!
Вы меня поставили в очень затруднительное положение перед Советом
попечителей. Теперь, понятно, не может быть и речи о новом отделе.
- Да, - сказал безучастно Мартин.
Он аккуратно сложил и убрал листки, на которых начал свою статью, и
повернулся к рабочему столу. Он глядел на сверкающую колбу, пока она его
не заворожила, как хрустальный шар. Он думал:
"Было бы много лучше, если бы Табз с самого начала не совался. К черту
этих стариканов, этих людей скучного веселья, этих важных господ, которые
приходят и предлагают вам почести. Деньги. Ордена. Титулы. Дурят вам
голову посулом власти. Почести! Получишь их, заважничаешь, а потом, когда
ты к ним привык и вдруг лишился, чувствуешь себя идиотски...
Итак, я не буду богат. Леора, бедная девочка! Не получит она новых
платьев, и квартиры, и всего такого. Мы... Нам не будет теперь так уютно,
как раньше, в нашей старой квартирке. Ладно, нечего ныть.
Жаль, что нет Терри.
Люблю Готлиба. Другой бы злорадствовал...
"Бактериофаг" - предложил этот француз. Слишком длинно. Лучше просто
фаг. Я вынужден даже принять его название... для моего, моего фактора Икс!
Ну, что ж! Мне было хорошо в эти ночи, когда я работал. Работал..."
Он вышел из транса. Представил себе колбу с мутным от стафилококков
бульоном. Побрел в кабинет Готлиба, взял журнал со статьей Д'Эрелля и
читал ее пристально, восторженно.
- Вот это человек! Вот это ученый! - восклицал он с радостным смешком.
Идя домой, он обдумывал ряд опытов с фагом (как он отныне стал называть
фактор Икс) над дизентерийной бациллой Шига, обдумывал множество вопросов
и замечаний, которыми забросает Д'Эрелля, утешал себя надеждой, что Табз
не сразу его уволит, и облегченно вздыхал, вспоминая, что не надо стряпать
бессмысленную преждевременную статью о фаге, что можно остаться озорным,
не связанным, в мягком воротничке, что не придется стать рассудительным,
степенным и вечно чувствовать над собою надзор.
- Черт подери! - усмехнулся он. - Табз, я думаю, здорово разочарован!
Еще бы! Он располагал уже подписываться вместе со мною под всеми моими
статьями и забрать себе мою славу. А теперь - за опыты с бациллой Шига...
Бедная Ли, придется ей, видно, привыкнуть к тому, что я работаю по ночам.
Леора, как бы она к этому ни отнеслась в душе, ничего ему не сказала -
или почти ничего.
30
Целый год, спокойствие которого нарушили только возвращение Терри
Уикета после перемирия и его умные, озорные насмешки, Мартин тянул свою
лямку. Неделю за неделей он корпел над сложными опытами с фагом. Его
работа - его руки, его техника - сделались более умелыми, дни
уравновешенней, спокойней.
Он вернулся к своим вечерним занятиям. От математики перешел к
физической химии; постиг закон действия масс; стал относиться так же
иронически, как Терри, к тому, что тот называл "будуарной политикой" Табза
и Холаберда; много читал по-французски и по-немецки; по воскресеньям после
обеда катался на байдарке по Гудзону; и вместе с Леорой и Терри
ознаменовал веселым кутежом день, когда институт очистился от скверны,
продав гордость Холаберда - центрифугу Глэдис.
Он подозревал, что доктор Табз, чью грудь украсил теперь орден
Почетного легиона, не выставил его из института только благодаря
вмешательству Готлиба. Но, возможно, Табз и Холаберд надеялись, что он
опять набредет ненароком на сенсационное чудо, так как оба они вежливо
разговаривали с ним за завтраком - вежливо, но с грустной укоризной и
глубокомысленными замечаниями, что ученому следует пораньше публиковать
свои открытия, а не тянуть волынку.
Прошло уже больше года с появления опередившей Мартина статьи Д'Эрелля,
когда Табз явился в его лабораторию с новым предложением.
- Я много думал, Эроусмит, - сказал он.
Это было видно.
- Открытие Д'Эрелля не привлекло к себе того широкого интереса, какого
я ожидал. Будь Д'Эрелль здесь, с нами, я позаботился бы, чтоб ему уделили
должное внимание. В газетах почти ничего не было. Пожалуй, мы еще можем
что-нибудь предпринять. Вы, как я понимаю, занимались это время тем, что
доктор Готлиб назвал бы "фундаментальным исследованием". Теперь, я думаю,
приспела пора дать фагу практическое лечебное применение. Я предложил бы
вам поискать фаг к возбудителям воспаления легких, чумы, может быть
брюшного тифа, и если опыты пойдут удачно, провести практическое испытание
в сотрудничестве с больницами. Довольно заноситься и корпеть над деталями.
Давайте действительно лечить людей!
Мартин был не совсем свободен от страха, что его уволят, если он
ослушается. И он был тронут, когда Табз добавил:
- Эроусмит, я подозреваю, вам кажется иногда, что мне не хватает
уважения к точной науке, когда я требую практических результатов. Но я...
Что-то я не вижу тех высоких и плодотворных достижений, которые наш
институт должен показать при наших возможностях. Я хотел бы, мой милый,
пока я жив, сделать что-нибудь большое, что-нибудь ценное для страдающего
человечества. Не могу ли я получить это от вас? Идите лечить чуму!
На этот раз мохнатая степенность Табза уступила место усталой улыбке.
В тот же день, скрывая от Готлиба, что забросил исследование сущности
фага, Мартин приступил к борьбе с воспалением легких, чтобы потом пойти в
атаку на Черную Смерть. Когда же Готлиб об этом узнал, он был поглощен
собственными заб