зоры -
палуба была похожа на поле спелой пшеницы, эту иллюзию усиливал
высоченный  ворс,   по   которому   не   так-то   просто   было
передвигаться.  Это проклятую штуку надо было переходить вброд.
Я в жизни ве видывал ничего роскошнее,  если не считать обивки,
скрывавшей  две  трети площади переборок.  На фоне обивки ковер
выглядел довольно дешево.  Персидская или афганская парча,  чьи
тяжелые,  сверкающие складки переливались при малейшем движении
"Шангри-Ла".  Там,  где не было обивки,  переборки были  обшиты
шелковистой тропической древесиной,  той самой,  из которой был
изготовлен великолепнейший бар на корме.  Роскошнейшие канапе и
табуреты  возле  бара,  обитые  темно-зеленой  замшей с золотой
окантовкой,- вот вам еще одно состояние.  Да что говорить! Если
бы  продать  окованные  медью  столы,  которые  были  аккуратно
расставлены на ковре,  на эти деньги можно было бы прокормить в
течение года семью из пяти человек в гриль-баре отеля "Савой".
     Слева смотрели две картины Сезанна,  справа - две Ренуара.
Не стоило вешать здесь картины. Среди этой роскоши они не могли
привлечь к себе внимания. Им было бы уютнее на камбузе.
     И мне тоже.  И Ханслетту тоже,  наверняка.  Дело даже не в
том,  что ваши спортивные пиджаки и шарфы на шее были в  резком
противоречии с обшей роскошью обстановки с черными галстуками я
смокингами хозяина  и  его  гостей.  И  не  в  том,  что  общий
разговор, казалось, велся с единственное целью, поставить вас с
Ханслеттом на место.  Вся эта болтовня об  акциях,  акционерных
компаниях,   учетных   ставках  и  концессиях,  о  миллионах  и
миллионах долларов,- все это,  конечно,  не могло не  подавлять
людей малоимущих,  но не нужно было быть гением,  чтобы понять,
как мало эти ребята в черных галстуках старались произвести  на
нас  впечатление.  Для  них  все  эти  акции  и  компании  были
единственным смыслом  их  существования,  потому  разговор  все
время вертелся вокруг них.
     Если бы отключить звук,  как это можно сделать в кино,  то
все   происходящее   здесь   со  стороны  выглядело  бы  вполне
нормально.  Все вокруг так удобно,  продуманно. Глубокие кресла
обещают  приятный  отдых.  Огонь  в  камине пылает ярко,  почти
ослепительно.  Скурос  сияет  улыбкой  хлебосольного   хозяина.
Стаканы  ни на мгновение не остаются пустыми - хозяин незаметно
нажимает на кнопку звонка,  возникает стюард  весь  в  белом  с
головы  до ног,  бесшумно наполняет стаканы и столь же бесшумно
исчеэает.  Все так  изысканно,  так  роскошно,  так  приятно  и
спокойно.  Пока выключен звук. Но стоит включить его, и вам тут
же захотелось бы оказаться подальше отсюда.
     Скурос наполнил  свой  стакан  в четвертый раз за те сорок
пять  минут,  что  мы  пробыли  здесь,  улыбнулся  своей  жене,
сидевшей в кресле у огня, и провозгласил тост:
     - За тебя,  моя дорогая.  За твое терпение,  с которым  ты
следовала  за нами повсюду.  Это было самое скучное путешествие
для тебя.  Поздравляю с его окончаиием. Я посмотрел на Шарлотту
Скурос.  Все  посмотрели  на  Шарлотту Скурос.  Неудивительно -
миллионы людей смотрели на  Шарлотту  Скурос,  когда  она  была
самой  популярной актрисой в Европе.  Даже в те времена,  когда
она уже не будет ни молодой,  ни красивой,  она все равно будет
привлекать взгляды,  поскольку она была великой актрисой,  а не
смазливой,  но  пустоголовой  кинозвездой.   Уже   сейчас   она
выглядела старше своих лет,  и фигура у нее начала полнеть,  но
на  нее  заглядывались  бы  и  тогда,  когда  б  она  сидела  в
инвалидном  кресле  на  колесах.  Такой  уж у нее был тип лица.
Потрепанное лицо,  лицо сильно поношенное,  лицо,  которому так
часто   приходилось   изображать   смех  и  слезы,  раздумья  и
переживания,  лицо с усталыми  карими  глазами,  всепонимающими
глазами, которым тысяча лет; лицо, в каждой морщинке и черточке
которого было столько смысла и характера - да уж,  черт побери,
в нем не было недостатка!
     - Вы  очень  добры,  Энтони...-  Грудной  голос   Шарлотты
Скурос,  ее медленная речь с едва заметным иностранным акцентом
очень естественно сочетались с ее усталой, извиняющейся улыбкой
и тенями под глазами.- Но я никогда не устаю. Правда. Вы знаете
это.
     - Даже в подобной компании?  - Улыбка Скуроса была широкой
как никогда.- На  борту  у  Скуроса  вблизи  Западных  островов
вместо  круиза  по Леванту с вашими любимчиками голубых кровей?
Возьмите хотя бы Дольмана.- Он указал на сидящего рядом  с  ним
высокого тощего типа с редкими темными волосами, с залысинами -
тот выглядел так,  словно забыл вовремя побриться. Джон Дольман
был управляющим пароходной компании Скуроса.- Эй,  Джон, как вы
считаете - сможете вы заменить юного  виконта  Хорли?  Того,  у
которого в голове опилки, зато в банке пятнадцать миллионов?
     - Боюсь, что с трудом, сэр Энтони.- Дольман держался столь
же  корректно,  как  и  сам  Скурос,  что особенно подчеркивало
дикость всего происходящего.- С большим трудом. Я привык больше
работать  головой  и у меня нет таких денег.  Кроме того,  я не
мастер поддерживать светскую беседу.
     - Да,  молодой  Хорли  был  душой  общества,  не  так  ли?
Особенно,  когда меня не было  поблизости,-  задумчиво  добавил
Скурос.- Он посмотрел на меня: - Вы знали его, мистер Петерсон?
     - Я слышал о нем.  Я ведь не вращаюсь в этих  кругах,  сэр
Энтони.- Я был сама учтивость.
     - Хм.- Скурос насмешливо посмотрел на двух мужчин, сидящих
подле меня.  Один из них,  весельчак с хорошей англо-саксонской
фамилией Лаворски,  большеглазый,  громогласный,  с неистощимым
запасом  весьма  рискованных анекдотов,  был,  как мне сказали,
бухгалтером  и  финансовым  советником.  Никогда  не   встречал
человека менее похожего на бухгалтера и финансового советника -
может быть,  именно это и помогало ему  преуспевать.  Другой  -
средних лет, лысый, с лицом сфинкса, с лихо закрученными усами,
которые так и просили для полноты картины  шляпу-котелок,-  был
лорд Чернли,  вынужденный,  несмотря на свой титул,  заниматься
маклерством в Сити,  чтобы сводить концы с концами.- А  как  вы
оцениваете  этих  наших  добрых  друзей,  Шарлотта?  - Еще одна
широкая улыбка, адресованная жене.
     - Боюсь,  что не понимаю вас.- Шарлотта Скурос смотрела на
мужа без улыбки.
     - Ну-ну, вы все, конечно, понимаете. Я говорю о той жалкой
компании,  которую  я  собрал  здесь  для   столь   молодой   и
привлекательной  женщины,  как вы.- Он посмотрел на Ханслетта.-
Она ведь молодая и привлекательная женщина,  не так ли,  мистер
Ханслетт?
     - Миссис Скурос никогда  не  будет  старым.  Что  касается
привлекательности,  то  это  излишне и обсуждать.  Для десятков
миллионов мужчин-европейцев - и для меня в том числе  -  миссис
Скурос была самой привлекательной актрисой своего времени. Если
бы у меня в руках была шпага и я имел бы на  то  полномочия,  я
тут же произвел бы Ханслетта в рыцари,  Разумеется, после того,
как проткнул ею Скуроса.
     - Времена  рыцарства  еще не прошли,- улыбнулся Скурос.  Я
заметил,  что,  кроме нас, еще двое чувствовали себя неудобно в
своих креслах: Генри Бискарт, банкир с голым черепом и козлиной
бородкой,  н высокий грубоватый шотландец -  адвокат  по  имени
Мак-Каллэм. Да и остальным было неловко, но Скурос продолжал: -
Я только хотел сказать, дорогая, что Чернли и Лаворски - плохая
замена той блестящей молодежи,  что составляла вашу свиту. Этот
нефтепромышленник из Штатов...  Или До-менико - испанский граф,
да  еще  и  астроном-любитель.  Тот,  что  обычно уводил вас на
корму,  чтобы показывать звезды над Эгейским морем.-  Он  снова
посмотрел  на Чернли и Лаворски.- Мне очень жаль,  джентльмены,
но я бы не советовал вам так поступать.
     - Не  помню,  чтобы  я позволил себе такое,- учтиво сказал
Лаворсхи.- У Чернли и у  меня  есть  своя  прииципы.  Однако  я
что-то давно не видел юного Доменко...- Он хорошо понимал,  кто
платит ему жалованье, этот Лаворски, и научился высказываться к
месту.
     - И не увидите его в дальнейшем,- угрюмо  сказал  Скурос.-
По  крайней мере на моей яхте или у меня дома.  И вообще вблизи
моей собственности.  Я предупредил  его,  что  узнаю  цвет  его
благородной  кастильской крови,  если он снова попадется мне на
глаза. Я должен извиниться, что упомянул имя этого пустозвона в
вашем  разговоре...  Мистер  Ханслетт,  мистер  Петерсоа,  ваши
стаканы пусты.
     - Благодарю   вас,   сэр   Энтони.  Мы  получили  истинное
удовольствие...- Старый  дурах  Калверт  был  слишком  искушен,
чтобы  не  понимать,  что  последует  дальше.-  Ыы бы предпочли
вернуться.  К вечеру стала портиться погода,  и мы с Ханслеттом
думаем  перевести  "Файркрест"  под  прикрытие острова Гарв.- Я
выглянул в иллюминатор,  подняв  одну  из  парчовых  занавесей.
Чувствовалось,  какая  она  тяжелая:  она  могла  держаться под
собственным  весом,  без  фиксаторов.-  Мы   нарочно   оставили
включенными огни на палубе и в каюте.  Чтобы заметить, если нас
начнет сносить. За ночь нас протащило довольно далеко.
     - Так  скоро?  Так скоро?  - Он произнес это по-настоящему
растерянно.- Но,  конечно,  если  вы  беспокоитесь.-  Ои  нажал
кнопку,   но  не  ту,  какой  вызывал  стюарда.  Вошел  человек
невысокого роста,  с крепко сбитой фигурой.  На рукаве  у  него
было  два  шеврона.  Капитан  Влэк  -  шкипер  "Шангри-Ла".  Ои
сопровождал Скуро-са во время обхода  судна,  который  дал  нам
возможность  осмотреть  и  сломанный  передатчик.  Тут у нас не
возникло никаких сомнений - их передатчик был и  в  самом  деле
выведан   из   строя.-  А,  капитан  Влэк...  не  могли  бы  вы
подготовить катер?  Мистер Петерсон и мистер Ханслетт  намерены
вернуться на "Файркрест" как можно быстрее.
     - Да,  сэр.  Но боюсь,  получится небольшая задержка,  сэр
Энтони.
     - Задержка?  - Скурос мог выразить неодобрение голосом, не
меняя выражения лица.
     - Все те же неполадки,-извиняющимся тоном сказал капитан.
     - Эти  проклятые  карбюраторы!  -  проворчал  Скурос.-  Вы
правы,  капитан Влэк,  вы правы.  Последний катер с  бензиновым
двигателем,  который  я покупаю.  Дайте знать,  когда все будет
готово.  И присматривайте  повнимательнее  за  "Файркрестом"  -
мистер Петерсон боится, что может сорвать якорь,
     - Не беспокойтесь,  сер.- Я не понял,  сказал это Влэк мне
или Скуросу.- С яхтой все будет в порядке.
     Он вышел.  Скурос  некоторое  время  восхвалял   дизельные
двигатели и проклинал карбюраторные,  потом заставил нас выпить
еще виски,  игнорируя мои протесты.  Не то  чтобы  я  испытывал
неприязнь  к  виски вообще или к виски Скуроса в частности,  но
мне не казалось,  что выпивка это подходящая подготовка к тому,
что  предстояло  мне  завтра!  Незадолго до девяти Скурос нажал
кнопку в поручне кресла,  раздвинулись  шторки,  и  мы  увидели
телевизор с 28-дюймовым экраном.  Дядюшка Артур не подвел меня.
Диктор дал довольно драматическую оценку последнему  сообщению,
полученному  от учебного,  судна "Морей Роз",  которое потеряло
управление и быстро наполняется водой.  Судно должно находиться
где-то  к  югу от острова Скай.  Было объявлено о развертывании
спасательных работ на море и с воздуха завтра на рассвете.
     Скурос выключил телевизор.
     - В море развелось полным-полно  идиотов,  которых  нельзя
выпускать из канала. Что слышно о погоде? Кто-нибудь знает?
     - Ветер с Гебридов силой восемь баллов, получено штормовое
предупреждение  на  волне  1768  корабельного вещания,- сказала
Шарлотта Скурос спокойно.- Юго-западный ветер, они сказали.
     - С  каких  это  пор  вы  стали  слушать сводку погоды?  -
недоверчиво спросил Скурос.- И вообще радио?  Ах  да,  конечно,
дорогая,  я  и  забыл...  Тебе нечем заняться,  не так ли?  Так
значит, юго-западный, восемь баллов? А яхта должна была ядти из
Кайо-оф-Лоха-вгла   прямо  на  юго-запад...  Должно  быть,  они
сумасшедшие.  Ведь у  них  было  радио  -  они  послали  сигнал
бедствия.  Надо  быть  просто  лунатиком,  чтобы так поступать.
Слышали они предупреждение или не  слышали,  но  раз  они  туда
полезли, значит они лунатики. Туда им и дорога.
     - Некоторые из этих лунатиков, может быть, сейчас умирают,
тонут.  Или уже утонули,- сказала Шарлотта Скурос.  Тени под ее
глазами стали еще глубже,  только глаза еще  и  жили  на  лице.
Секунд  пять  Скурос  с  напряженным  лицом  смотрел на нее;  я
почувствовал,  что если сейчас щелкнуть пальцами,  то этот эвук
прозвучит  как  выстрел  -  настолько  тягостным было молчание.
Затем он со смехом отвернулся и сказал мне:
     - Слабая  женщина,  да,  Петерсон?  Жалостливая мать - вот
только детей у нее нет. Скажите, Петерсон, вы женаты?
     Я улыбнулся  ему,  раздумывая  над тем,  плеснуть ли ему в
физиономию  виски  или  ударить  его  чем-нибудь  тяжелым,   но
отказался  от  своих  намерений.  Кроме всего прочего,  меня не
прельщала перспектива вплавь добираться до "Файркреста".
     - Мне  тридцать  восемь,  и  до  сих  пор не представилось
воэможвости,-весело сказал я.- Старая история, Энтони. Тем, что
нравились  мне,  нравился  я,  И  наоборот.  Это было не совсем
правдой.  Вот только Вентлиг,  выпивший, как показало вскрытие,
не менее бутылки виски оборвал мое супружество на втором месяце
и вдобавок оставил уродливый шрам на моей  левой  щеке.  Именню
после  этого  дядюшке  Артуру  удалось  уговорить меня оставить
работу по страхованию морских перевозок.  После этого  ни  одна
нормальная  девушка  не  отважится  выйти  за меня замуж,  если
только узнает,  чем я теперь занимаюсь. Но хуже всего то, что я
не  имею  права  сказать  ей об этом до свадьбы.  Ну,  и шрамы,
конечно, облегчают мне задачу.
     - Вы, я вижу, не дурак,- улыбнулся Схурос.- Если мне будет
позволено так заметить.- Богатство приучило старика Схуроса  не
слишком  беспокоиться,  позволено  ему  что-то  или  нет.  Рот,
застегнутый на молнию,  растянулся в нечто,  напомннающее,  как
стало  ясно  из  дальнейшего,  ностальгическую улыбку.- Я шучу,
конечно. Не обязательно брак - это так уж плохо. Мужчина должен
надеяться... Шарлотта!
     - Да? - Карие глаза насторожились.
     - Мне кое-что нужно. Не могли бы принести из моей каюты...
     - А стюард? Он не мог бы...
     - Это очень личное, дорогая. А поскольку по словам мистера
Ханслетта вы,  слава богу, немного моложе меня...- Он улыбнулся
Ханслетту,  показывая,  что  не  нуждается  в  его позволении.-
Фотографию на моем туалетном столике.
     - Что?!
     Она внезапно  выпрямилась  в  кресле,  упираясь  руками  в
подлокотники,   точно   собиралась   вскочить.   И  тут  что-то
изменилось в Скуросе,  его улыбающиеся  глаза  стали  мрачными,
холодными и темными, а взгляд внезапно изменил направление. Это
длилось какое-то мгновение,  его  жена,  заметив  этот  взгляд,
резко поднялась,  расправив рукава своего платья. Она проделала
это быстро и спокойно -  но  недостаточно  быстро.  Примерно  в
течение двух секунд руки ее были обнажены,  и я увидел багровые
синяки,  охватывающие  их  дюйма   на   четыре   ниже   локтей.
Непрерывным кольцом.  Такие синяки образуются не от ударов и не
от давления пальцев. Синяки такого типа бывают от веревок.
     Скурос снова улыбался,  вызывая звонком стюарда.  Шарлотта
Скурос,  не говоря ни слова,  вышла из каюты.  Не  удивительно,
если бы мне только померещилось то,  что я увидел. Но кто, черт
возьми,  знал,  что это не так. Не за то мне платили жалованье,
чтобы мне что-то мерещилось.
     Мгновение спустя  она  вернулась,  в  руках  у  нее   была
фотография в рамке примерно шесть на восемь дюймов. Она вручила
ее Скуросу и быстро села в свое кресло.  На этот раз  она  была
осторожнее с рукавами, но так, чтобы это не бросалось в глаза.
     - Моя жена,  джентльмены,- сказал Скурос. Он приподнялся и
пустил  по кругу фотографию темноволосой,  темноглазой женщины,
улыбка украшала ее скуластое славянское лицо.- Моя первая  жена
Анна.  Мы  были  вместе  тридцать лет.  Брак это не обязательно
плохо... Это Анна, джентльмены.
     Вудь я  рабом  светских приличий,  я должен был бы ударить
его,  растоптать.  Чтобы мужчина демонстрировал в компании, что
он держит у изголовья фотографию бывшей жевы,  после того,  как
он   дал   вонять   веем,   что    нынешняя    жена    утратила
привлекательность,  после  того,  как он унизил ее - в это было
невозможно поверять.  Этого,  да еще следов от веревок на руках
его нынешней жены,  было достаточно, чтобы застрелять его. Но я
не мог этого сделать.  И я не стал бы этого делать,  потому что
читал  по  глазам  этого  старого  шута,  по  его  голосу,  что
творилось в его душе.  Если тут была игра - то  самая  искусная
игра,  какую мне доводилось видеть, а слеза, скатившаяся по его
щеке,  заслуживала всех Оскаров,  какие  были  вручены  со  дня
основания кинематографа.  Если же это не было игрой,  то значит
передо мной был несчастный и одинокий  человек,  забывший  весь
мир,  сосредоточившийся на единственной вещи,  которая осталась
ему от той,  что он любил и что ушла безвременно.  И так оно  и
было.
     И если бы здесь не было спокойной,  гордой,  не  униженной
Шарлотты Скурос, которая невидящим взглядом уставились в огонь,
я бы и сам  чего  доброго  расчувствовался.  Но  поскольку  она
сидела  рядом,  мяе  не  составило  труда  скрыть свои чувства.
Однако кое-кто не смог этого - и  отнюдь  не  из  сочувствия  к
Скуросу.    Мак-Каллэм,   шотландский   адвокат,   бледный   от
отвращения, поднялся, что-то пробормотал о плохом самочувствии,
пожелал  нам  доброй  ночи  и  вышел.  Бородатый банкир остался
сидеть.  Скурос не заметил,  что кто-то вышел,  он все  смотрел
перед собой невидящим взглядом,  словно и он, и его жена что-то
хотели увидеть в языках пламеии.  Фотография лежала у  него  на
коленях. Он даже не взглянул на капитана Влэка, когда тот вошел
и сказал нам, что катер подан.
     Когда катер высадил нас на борт нашего судна,  мы выждали,
пока он не пройдет половину пути до "Шангри-Ла",  закрыли дверь
салона,  отодрали  прибитый  к  палубе  ковер  и  сняли его.  Я
аккуратно поднял газетный лист,  я под ним,  на тончайшем  слое
специального  порошка обнаружились четыре четких отпечатка ног.
Мы обследовали обе носовые каюты, машинное отделение и кормовой
отсек,  и  все  те  шелковые  нити,  которые мы так старательно
завязывали  перед  отбытием  на  "Шангри-Ла",  все   они   были
оборваны.
     Кто-то - их было по крайней  мере  двое,  если  судить  по
отпечаткам   ног,-   обшарил  "Файркрест"  сверху  донизу.  Они
затратили на эту работу по меньшей мере час,  и мы с Ханслеттом
не меньше часа пытались выяснить, что им было надо. Мы не нашли
ничего.
     - Ну,-  сказал  я,-  мы  хотя бы знаем,  зачем они нас так
старательво удерживали на борту "Шангри-Ла".
     - Чтобы  обеспечить  им  свободу  действий  здесь.  Именно
поэтому катер не был подан сразу - он был здесь.
     - Что еще?
     - Есть еще что-то.  Я не мог  бы  в  этом  поклясться,  но
что-то есть.
     - Скажешь  мне  утром.  А  когда  будешь  разговаривать  с
дядюшкой в полночь,  постарайся добыть у него информацию, какую
удастся,  насчет всех этих типов  на  "Шангри-Ла"  и  о  враче,
который  лечил  бывшую  леди  Скурос.  И еще кое-что я бы хотел
знать о бывшей леди Скурос.- Я объяснил ему,  что  бы  я  хотел
узнать.-  И  между  делом  переведи  яхту  к острову Гарв.  Мае
придется вставать в половине  четвертого,  а  ты  потом  можешь
спать   хоть   до  скончания  веков.  Я  должев  был  выслушать
Ханслетта. Я снова должен был выслушать Ханслетта. И снова ради
самого  же  Ханслетта.  Но я не знал,  что у Хааслеттв и впрямь
будет возможность спать до скончания веков.


Глава четвертая. СРЕДА, 5 УТРА - СУМЕРКИ


     Неприятности начались сразу же,  как я высадился на берег.
Сразу же,  как я попытался высадиться.  В  обуви  на  резиновой
подошве   я  пытался  втащить  резиновую  лодку  на  скольз