себе,  если
окажемся в бессильном положении.



3

   В  этом  отдаленном  от  передовой  тишайшем  городке  еще  соблюдалась
светомаскировка, и поздним вечером сидели с наглухо задернутыми шторами  в
большой  комнате  первого  этажа,  напоминавшей  не  то  кабинет,  не   то
библиотеку, с веселым азартом пили баварское пиво, раздобытое старшиной на
берлинских складах, нещадно курили безвкусные трофейные  сигареты  и  вели
нескончаемые разговоры.
   Было тут шумно, по-домашнему непривычно светился над столом  стеклянный
зеленый абажур керосиновой лампы, плыл в бесконечном  течении  сигаретного
дыма, как в замутненной  воде,  покачивался  фосфорической  медузой  среди
поблескивающих  корешков  старинных  книг  в  окружении  оленьих  рогов  и
темноватых картин, на которых  сумрачными  скалами  возвышались  под  тучи
очертания средневековых замков.
   После  ужина  нежданно  пришел   сопровождаемый   младшим   лейтенантом
медицинской  службы  Аксеновой  комбат  Гранатуров,  раненный  в  руку  на
западном берегу Шпрее, двадцатипятилетний гигант с оглушительным басом. Он
громогласно сообщил, что в медсанбате  соскучился  по  дьяволам-огневикам,
надоело кушать манные кашки, и вот с Галочкой  оказалось  ему  по  дороге,
стало быть - принимайте гостей,  если,  конечно,  здесь  еще  считают  его
комбатом. Тут же  из  разговора,  когда  начали  вспоминать  события  дня,
Гранатуров  узнал  о  трофейных  рейхсмарках,  совсем  теперь  бесполезных
бумажках  от  наложенного  Никитиным  вето,  и,  развеселившись,   недолго
размышляя, посоветовал пустить их в умное  депо  -  раздать  для  интереса
тысяч по десять и перекинуться  в  двадцать  одно,  чтобы  выяснить,  кому
все-таки в любви везет, а кому и нет, и, глянув подмигивающе на  Галю,  на
сдержанного лейтенанта Княжко, предложил:
   - Прошу вас, Галочка,  попытайте  счастья,  сядьте  с  нами.  Интересно
посмотреть, как в этом случае везет женщинам.
   - Зачем? Вы хотите лишить меня особенностей слабого пола, Гранатуров? -
безразлично сказала Галя, садясь на кожаный диван под книжными полками.  -
Это вам лично мало что даст.
   - Мне лично везет как утопленнику, - вздохнул  Меженин,  выкладывая  на
стол из мешка пачки денег. - Хотел бы разок в медсанбатик попасть, товарищ
младший лейтенант медицинской службы.
   - Разумеется, началось бы невообразимое, за вами ходили бы по  пятам  с
манной кашкой. Бедный медсанбат. -  У  нее  был  глубокий  грудной  голос,
переплетенный  тугой  ниточкой  насмешки,  и,  может  быть,  если  бы   не
удлиненный нежный овал лица, нежная от вороненых волос  и  бровей  белизна
лба, она могла бы показаться не по-женски чересчур резковатой, как  бывают
нестесненно решительны медсанбатские врачи и сестры в обществе солдат.
   - Итак,  начнем  картежную  жизнь!  -  скомандовал  Гранатуров.  -  Ша,
славяне! Ахтунг!
   Меженин  первый  поставил  в  банк  и,  пощелкивая,  поигрывая,   треща
чистенькой атласной колодой с двойными портретами Гитлера  вместо  обычных
валетов, начал сдавать карты.
   - Книги, оленьи рога, старинные гравюры. И даже  камин,  -  проговорила
Галя и, пробежав темными глазами по комнате, очень длительно поглядела  на
Княжко и Никитина. - Чей-то нарушенный русскими  уют...  Представляю,  как
они могут нас бояться и  ненавидеть.  Лейтенант  Никитин,  вы  сами  здесь
расположили свой взвод?
   - Именно, - сказал Никитин. - Пустой дом. Хозяев нет.
   - А лейтенант Княжко в соседнем доме? Вы рядом?
   - Вероятно, - сухо ответил Княжко. - Вероятно,  мой  взвод  в  соседнем
доме.
   - Огневые взвода  располагаются  рядом,  чтобы  вы  знали,  Галочка!  -
пророкотал весело Гранатуров, взяв выкинутую Межениным на  стол  карту.  -
Еще одну. Так... Еще на счастье. Да, судьба - котелок, жизнь -  балалайка,
перебор! Вот кому везет во всех смыслах, сержант, так это тебе! Пять сотен
враз проиграл! Дьявол ты везучий! Попробуй-ка, везет ли лейтенанту Княжко!
   - Не отрицаю, по слухам, мама меня  в  лапоточках  родила.  -  Меженин,
довольный удачливым началом, подправил выросшую кучку денег в банке, снова
защелкал  картами.  -  Говорят,  раньше  эксплуататоры  женщин   в   карты
проигрывали и выигрывали. На сколько идете,  товарищ  лейтенант?  Вам  без
всяких-яких полное очко подкатит -  тройка,  семерка,  туз...  Не  пойдете
втемную? -  спросил  он  Княжко  и  вскинул  ресницы,  жестковато-ласковым
взглядом обвел Галю, откинувшуюся на  диване;  суконная  юбка  цвета  хаки
стягивала ее сжатые колени, поблескивали  сапожки.  -  Вот  ежели  бы  вы,
Галочка, жили в те времена и вас проиграли, чтоб вы сделали, интересуюсь?
   - Втемную - нет. - Княжко еще не раскрыл выложенные на скатерть  карты,
как лицо его будто заострилось от короткого Галиного  смеха,  от  грудного
звука ее голоса:
   - Остроумно шутите, Меженин! Но отвечаю вам без шуток. Вы средневековый
феодал сорок пятого года. Если бы вы меня выиграли, не дай бог, я положила
бы под подушку остро наточенный кинжал.
   - И, значит, убили бы, не пожалели?
   - Не задумалась бы. Ни на секунду.
   - Проглоти, сержант, и улыбайся. Ясно? - восхищенно вскричал Гранатуров
и здоровой правой рукой выдернул из ножен на ремне трофейный,  зеркального
блеска кортик, повертел им в воздухе. - Не подарить ли,  Галя?  На  всякий
случай!..
   - Семнадцать, - бесстрастно сказал Княжко и открыл свои карты. - Что  у
вас, Меженин?
   - Девятнадцать, товарищ лейтенант, - ответил, дунув на карты, Меженин и
ухмыльнулся. - Ваша бита! Без всякого шулерства, чин чинарем. Эх, а вот  в
любви не везет...
   - Прочти-ка, Княжко, что за слова на  лезвии,  -  и  Гранатуров  бросил
кортик на пачку рейхсмарок перед  Княжко.  -  Ты  один  у  нас  по-немецки
стругаешь. Слова - будь здоров! Прочти всем!
   - Blut und Ehre, -  хмурясь,  прочитал  Княжко  вычеканенные  слова  на
лезвии и перевел: - Блют - кровь, Эре - честь.
   Меженин  ловкой  перетасовкой  опытного  игрока  выгибал,   выравнивал,
подготавливая в ладони скользкую атласную колоду, с ухмылкой догадался:
   - В общем, кинжальчик удачу означает.  Вроде  нашего  -  "Или  грудь  в
крестах, или голова в кустах". Вы - как, товарищ  лейтенант?  Сыграете  на
удачу? Втемную?
   - Сдавайте карты, - сказал Никитин. - Мне все равно. На весь банк,  что
ли.
   - Философ ты, Меженин, дальше ехать  некуда!  -  Гранатуров  щегольским
движением вложил кортик в ножны. - Эту штуковину, друзья  мои,  в  Берлине
взял, в штабе летной школы гитлерюгенда на  Шпрее.  Правильно  -  кровь  и
честь. Сильно сказано. Оттого и Галочке предлагал. Налить пива, Княжко?
   - Нет. Не налить.
   - Прости, забыл - ты у нас не пьешь и не куришь. Аскет. Танковая броня.
Железобетон!
   Он нашел на столе раскупоренную бутылку, черные,  жгучие  глаза  его  с
вопрошающим интересом окинули Галю с головы  до  узких  хромовых  сапожек,
сложенных крестиком, спросил, улыбаясь:
   - Вам не скучно с нами, Галочка?
   Она уже не оказывала никому внимания,  как  бы  отсутствующе  сидела  в
уголке старинного кабинетного дивана, подперев кулачком щеку, другой рукой
листала на коленях  тяжелую  от  коленкорового  переплета  книгу,  снежной
белизны ее лоб наклонен, темнели  строго  слитые  брови,  какое-то  новое,
задумчивое и сдержанное напряжение было в ее лице.
   -  Галочка,  -  нежно  зарокотал  Гранатуров  и   гигантским   корпусом
перегнулся к ней. - Ну чего вы там в книгу хмуритесь? Поговорите  с  нами,
бокал пивка выпейте, и все нормально будет. Если вас тут кто стесняет, так
вы ноль внимания - вам все разрешено, вы как-никак, а офицер, Галочка!
   Но едва он проговорил это, перекидывая усмешливый взгляд на Княжко, как
тот брезгливо поморщился и, суховатый, перетянутый по чуть выпуклой  груди
портупеей, с тщательно зачесанными  на  косой  пробор  светлыми  волосами,
сказал холодным гоном неудовольствия:
   - Нельзя ли без навязчивости, товарищ старший лейтенант?
   - Чего злишься, лейтенант, да неужели я тебя обидел? Иди Галю обидел? -
фальшиво изумился Гранатуров. - Вот тебе - и виноват без вины оказался!
   - Насколько я понимаю,  -  продолжал  Княжко  непроницаемо,  -  младший
лейтенант медицинской  службы  никому  в  батарее  не  подчинена  и  может
поступать, как ей заблагорассудится. И ваши советы по меньшей  мере  лично
мне кажутся смешными.
   - Ай, лейтенант! Ай, Княжко, люблю я все-таки тебя, и сам  не  знаю  за
что! - нарочито  захохотал  Гранатуров.  -  Ей-богу,  люблю,  мы  с  тобой
когда-нибудь на "ты" перейдем? Или ты выкать хочешь?
   Лицо Княжко было по-прежнему бесстрастным.
   - Я не могу ответить вам полной взаимностью, товарищ старший лейтенант.
Мне удобнее обращаться к старшим по званию соответственно уставу.
   "Нет, Княжко не забыл и не простил ему то старое, что было между  ними,
- подумал Никитин, рискованно набирая втемную четвертую карту. - Нет, он в
чем-то непримиримее и решительнее комбата. И это  знает  Гранатуров  и  не
хочет с ним ссоры в присутствии Гали".
   - Конечно, проиграл, черт его дери! - сказал Никитин и положил деньги в
кучу купюр на столе. - Вам действительно везет, Меженин.
   - В лапотках, в лапотках я родился, товарищ лейтенант, не на  городских
коврах воспитывался!
   - Лапотки - это похвально. Что ж, попробуем еще раз, как  без  лапотков
повезет, - вдруг упрямо проговорил Княжко. - Только учтите -  без  темной.
Сдавайте карту, сержант.
   - Вы обратили внимание на библиотеку?  -  вроде  бы  некстати  спросила
Галя, отрывая неулыбающиеся глаза от книги. - Кто, интересно,  здесь  жил?
Куда они убежали? Наверно, сидели за столом по  вечерам  под  этой  лампой
мужчины в колпаках, женщины в халатах, читали эти старинные  книги.  Никак
не могу представить, что они думали о войне, о Гитлере, о нас,  русских...
И бросили все - убежали.
   - Совершенно пустой дом, - подтвердил Никитин.
   -  Пустой...  -  Она  обвела  взглядом   купол   запыленного   абажура,
просвеченного керосиновой лампой,  картины  в  толстых  рамах  по  стенам,
кожаные потертые кресла, задернутые  на  окнах  красные  бархатные  шторы,
камин с бронзовыми миниатюрными фигурками нагих женщин, сказала:
   - И даже остались древние весталки,  покровительницы  домашнего  очага.
Помните, Никитин? Я их запомнила по школе, когда изучали историю Рима. Вам
не бывает, Никитин, почему-то грустно в покинутом чужом  доме?  Грустно  и
странно.
   - А чего грустно? Нормально! -  успокоил  Меженин  и  дунул  на  карту,
колдовски щелкнул ею себя по носу. - Вот и вразрез пошло. Тройка!.. Фу-фу,
намечается, едрена-матрена!..
   - Весталок я плохо помню, - ответил  Никитин  и,  слушая  ее  медленный
глубокий голос, подумал, что она говорила это не ему, не  Гранатурову,  не
Меженину, а лейтенанту Княжко, что она, вероятно, готова была  сидеть  вот
так в одной комнате с ним, если бы даже он в течение всего вечера ни  разу
не обратился к ней, - или это только воображалось ему?..
   - После войны  замуж  выйдете,  еще  такой  роскошный  уют  заведете  -
закачаешься! - подмигнул Гранатуров. - Хотел бы я  к  вам  тогда  заехать,
посмотреть на вас.
   - Да?
   - Не прогнали бы? Одним глазом посмотреть...
   - Долго придется ждать. Очень долго, товарищ старший лейтенант.
   - Почему  долго?  У  вас  и  тут,  Галочка,  поклонников  -  штабелями.
Мизинчиком стоит пошевелить - и к ногам вашим по-пластунски поползут.
   Она усмехнулась, рассеянно полистала книгу на коленях.
   - Я разборчивая невеста, Гранатуров. Вы никак не можете  поверить,  что
есть и такие ненормальные бабы.
   - Ох, Галочка, мужчины тоже под ногами не валяются!
   - Я с трудом терплю мужчин. Уж очень они мне надоели за войну.
   - Кого же вы любите? Женщин? За женщин замуж не выходят. Запрещено!
   - А какое кому дело, кого я  люблю  и  выйду  ли  я  замуж?  Боже,  как
интересно! Вам это очень нужно знать?
   - Какая милая пустопорожняя болтовня! - проговорил Княжко,  как  бы  по
вялой инерции раскрывая сданные  Межениным  карты,  но  губы  его  властно
подсеклись, что бывало  заметно  в  приступе  сдерживаемой  злости,  и  он
договорил: - Лучше скажите, товарищ комбат, что нового в штабе  полка?  До
медсанбата, по-моему, доходит больше слухов, чем до огневиков.
   - Нового? - Гранатуров правой рукой откупорил пивную бутылку,  позвенел
бокалом о горлышко, чокаясь с бутылкой. - Галочка,  за  вас!  Что  нового?
Пока полное спокойствие, други мои. Бои на западе. Да еще мелочь и  ерунда
- какие-то группки разбитых под Берлином частей в  лесах  кое-где  бродят.
Как видно, плена, сволочи, побаиваются, а деваться-то фрицам некуда.
   - Вот это математический расчет! На два очка  обчесали  меня!  Накатило
вам, и вы, выходит, в лапоточках тоже родились? А?
   - В тулупе, Меженин, в тулупе, - сухо сказал  Княжко.  -  И,  помню,  в
валенках по коврам ходил.
   - Лейтенанту Княжко во  всем  везет,  первый  в  полку  счастливчик!  -
подхватил, зарокотал Гранатуров, поправляя левую  забинтованную  кисть  на
марлевой перевязи, врезавшейся в погон. - Верно, Галочка? Живи он сто  лет
назад, быть бы ему гусаром. Скатерть белая залита вином...  Так  поется  в
песне? И командовал бы он гусарским полком, а не меня замещал.
   - Нам пора, товарищ старший лейтенант,  -  сказала  Галя  и  решительно
захлопнула книгу, поставила ее на полку. - Я, как врач, должна напомнить -
вы пока на лечебном положении.
   - Галочка, золотце! -  запротестовал  Гранатуров.  -  В  медсанбат?  От
прекрасного пива к  храпунам  в  палате?  Сил  моих  нет,  душу  вымотали,
перестреляю я их как-нибудь, не выдержу!
   - Если нет сил - оставайтесь. Хоть до утра. Сегодня я вам разрешаю.  Но
у меня дежурство. И пожалуйста... хочу предупредить. Из  возраста  девочки
давно выросла, поэтому прошу - никому не провожать меня.
   - Без сомнения, вам пора, - холодно подтвердил Княжко, не взглянув в ее
сторону.
   - Да вы что? Одна? Ночью? В немецком городе? -  Гранатуров  с  грохотом
отодвинул стул, возвысился над столом огромным своим телом.  -  Я  отменяю
свое решение, Галочка! Я готов...
   - Нет, - сказал Княжко ледяным тоном. - В городе патрули,  и  опасаться
совершенно нечего, товарищ старший лейтенант.
   - Разумеется, - кивнула Галя и засмеялась напряженно  тихим  неприятным
смехом...


   Никто в батарее толком не  знал  о  тайных  взаимоотношениях  командира
первого взвода лейтенанта Княжко и медсанбатского врача  Аксеновой,  никто
не видел, где,  в  каких  обстоятельствах  и  когда  встречаются  они  вне
батареи, но все сначала догадывались, а позднее убедились, что  знакомство
это произошло полгода назад уже на границе Пруссии -  десять  дней  Княжко
лечился в тылах артполка после того, как открылось у него пулевое  ранение
в ноге. Он вернулся, по-видимому,  раньше  срока,  похудевший,  замкнутый,
ходил, еще сильно прихрамывая, и странно было видеть строгую сухость его и
сдерживаемое недовольство, когда изредка возле орудий на марше начавшегося
наступления притормаживала санитарная машина, отмеченная красным  крестом,
и медсанбатский врач, тонкобровая,  вся  хрупко-узенькая,  темноглазая,  с
воронено-черными на белых щеках волосами,  видневшимися  из-под  маленькой
пилотки, не улыбаясь, подходила к орудиям первого взвода, некоторое  время
шла рядом с Княжко, помогающим себе  при  ходьбе  палочкой.  Она  серьезно
задавала ему какие-то вопросы, имеющие, вероятно, отношение к его  раненой
ноге, а он едва отвечал ей, неприветливый, вежливо-официальный, и казалось
тогда: нетерпеливо  ждал  одного  -  чтобы  она  поскорее  уехала.  И  она
задерживалась в батарее ненадолго, а потом Княжко ни словом не вспоминал о
ее приезде, хмурясь под любопытствующими взглядами солдат, которые,  боясь
его спокойного гнева, вслух не говорили  ничего.  Раз  Гранатуров,  будучи
свидетелем этой дорожной встречи, сказал,  ревниво  и  бурно  веселясь,  в
отсутствие Княжко, что по ясной  очевидности  лейтенант  наш  неисправимый
девственник или баб боится, а миленькая  помощница  смерти  не  по  адресу
ездит, "понапрасну ножки бьет".
   - Так вы сами подбейте к ней клинья, бабочка как  полагается,  все  при
ней, товарищ старший лейтенант, - подрагивая ресницами,  дал  многоопытный
совет Меженин. - Грех теряться, когда рядом такой экземпляр ходит! Бог  не
велит. А добро пропадает.
   И случилось так, что под крепостью Шпандау Гранатуров попал в медсанбат
артполка по довольно легкой контузии - при обстреле  привалило  землей  на
НП. Он появился на батарее спустя неделю,  громогласно-шумный,  еще  более
расширившийся на тыловых харчах, привез  с  собой  консервы,  три  бутылки
водки, раздобытые у знакомых армейских  разведчиков,  сразу  же  собрал  в
своем блиндаже офицеров батареи и сержантов, устроил "обмытие  возвращения
блудного сына на родину",  жгуче,  с  загадочной  значительностью  поводил
чернотой зрачков но лицам офицеров, по лицу  непьющего  Княжко,  и,  когда
Меженин не без подзадоривания попросил его рассказать насчет "чего  такого
прочего в медсанбатских тылах", Гранатуров  как-то  по-шальному  развесело
глянул на офицеров и тотчас, притворно скромничая, забасил:
   - Неудобно, братцы, не поверите, скажете - травлю...
   - А вы за нервы не  тяните,  товарищ  старший  лейтенант!  -  поторопил
Меженин. - Сами в тылу бывали! Небось оторвались?
   - Ну так вот, братцы, что  произошло,  -  наконец  как  бы  принужденно
решился  Гранатуров.  -  Медсанбат  в  немецком  городочке   стоял,   тыл,
аккуратненько, в палатах электричество, тепло, чистые простыни, жратва  по
режиму, даже трофейное повидло давали и кофе - живем как в сказке,  и  нет
тебе передовой! А контузия у меня - чихнуть дороже, ходячий - просто отдых
на курорте. И познакомился я, братцы, в медсанбате  с  одной  женщинкой  -
фигурка, грудки, ножки, задумчивые глазки, скажу вам, как небесный  ангел,
а по внешности - царица Тамара. Как положено - градусник по утрам: "как вы
себя чувствуете", "принести ли вам книжечку почитать", тити-мити, то,  се,
пятое,  десятое,  разговоры  и  всякое  прочее.  В  общем  -  дело,  вижу,
закрутилось. Потом пошел я однажды после  дежурства,  вечерком,  провожать
ее, она у немцев на квартире  жила.  Пришли.  Отдельная  комнатка,  ковер,
шторы, кровать широкая, тишина, немцы-хозяева нигде не шуршат,  не  слышно
их. Все чистенькое, светло и уют. "Сядьте", - говорит. Сел, смотрю на нее,
соображаю. А она разом идет к буфету, и тут оказалось, что выпить нашлось,
спирт медицинский. Я выпил,  а  она  не  пьет,  сидит  на  меня  задумчиво
смотрит. Ну, думаю, ясна обстановка,  и,  значит,  без  всякой  подготовки
перешел в атаку по всем правилам. Конечно, шепот, слова -  "нет,  нет,  не
надо, оставьте меня, уберите прочь руки", -  вся  побледнела,  даже  зубки
стучат, а сама к кровати меня тянет и пуговки на  себе  расстегивает...  А
когда легли и я свет потушил, такое, братцы,  началось  -  тысяча  и  одна
ночь. Декамерон! Не приходилось читать такую книжку, сержант?..
   -  Быстро  очень  получилось  у  вас,  товарищ  старший  лейтенант,   -
перебивая, усомнился Меженин. - Больно по-книжному выходит. Сопротивляются
они долго, а после уж и силу уважают. А у вас - сразу...
   - Чушь! Просто заливаете, комбат, - не поверил Никитин, испытывая вдруг
болезненное  сопротивление.  -  Признайтесь,  сочинили   эту   историю   в
медсанбате. От нечего делать.
   - Вру?  -  дико  оскалив  зубы,  спросил  Гранатуров.  -  Значит,  вру?
Пожалуйста. Вот фото на память подарила!
   И, упираясь в  безучастного  к  разговору  Княжко  азартно  полыхнувшим
взглядом, вынул из кармана гимнастерки фотокарточку и кинул ее на середину
стола.
   - Теперь как?
   В ту же секунду лейтенант Княжко,  мертвенно  бледнея,  встал  резко  и
гибко, жестко скрипнув в тишине натянутой на груди портупеей, и в тот миг,
когда правая рука его с неумолимой сумасшедшей быстротой упала  на  бедро,
вырвав "ТТ" из тесной кожи кобуры, и, когда по-слоновьи заорал Гранатуров:
"Ты что? Ты  что?  Спря