острелкового  в распоряжение хозчасти  полка. Поскольку места на
свинарнике были заняты настоящими преступниками (двое членовредителей,  один
злостный  симулянт и один "очухавшийся" самострельщик), то ему подыскали  не
менее навозообильный фронт работ - создание полкового  огорода. Благо, весна
была  на носу. Нам же,  пехоте, в наследство от Парамонова, кроме постоянных
шпилек,   досталась  новая  кличка  для  всех  без  исключения  снайперов  -
"Вычислитель".
     А несостоявшийся прозаик  в течение года доблестно  ползал на корточках
по  своему  подсобному  хозяйству и так прятался от расправы. Опасаться было
чего.  Параша  это знал и  поэтому даже для  переноски огромного  количества
ведер навоза выбрал несколько маршрутов в  обход палаточного  городка. Он  -
как  стихийный, но истый спецназовец, делая парукилометровые крюки, два раза
по одной и той же дороге не ходил.




x x x



     Переломный момент в судьбе Парамонова наступил через полтора-два месяца
после  очередного осеннего приказа - в октябре-ноябре  1983 года. Во-первых,
он номинально стал старослужащим, а во-вторых, успешно  справившись с боевым
заданием по возведению персонального  огорода для высшего командного состава
полка,  был этим  же командованием поощрен  - переведен  на  хлебопекарню. С
этого часа  начинается его путь к Олимпу.  К новому  1984-му  он  становится
замом  начальника  пекарни,  еще  через  два-три  месяца очередной  взлет  -
помощник  начальника   склада   НЗ  (на  складе  "неприкосновенного  запаса"
хранились сухие пайки, а  также офицерские дополнительные пайки  и сигареты.
По тыловой  "табели о рангах" - одно из самых блатных мест), ну  а к  началу
лета -  вершина  его  армейской карьеры: "шестерка" номер  один у начальника
вещевого склада.
     Заметно изменился и внешний облик  Параши.  Олег наел себе  потрясающую
ряху  и не менее  потрясающую задницу. Когда он в ушитой до безобразия форме
появлялся на территории  палаточного городка  (теперь-то  он мог себе  такое
позволить!), батальон  от смеха  ложился. Мой взводный, лейтенант  Звонарев,
увидев его в первый раз, тут же ехидненько протянул:
     - Объект 120-"Е"! - и прокомментировал: - Сто двадцать - это килограмм,
а литера - евнух! Правда,  из-за сложности новое прозвище не употребляли, да
и нужды не было - старое полностью соответствовало.
     На своих складах  дедушка  Парамонов  проявил себя полным  подонком. Не
знаю,  как он  обходился  с  молодыми, но всему  полку  было известно, что с
солдатами второго батальона и  разведроты,  время от  времени работавшими на
складах,  он в прямом и  переносном смысле этого  слова  поступал именно как
Параша.  За одну банку сгущенного молока, за одну пачку сигарет  с фильтром,
за  баночку  сыра  -  бежал  и  "закладывал"  своим  начальникам-кускам. Без
промедления и  без всяких исключений. У нас  сложилось  мнение,  что  у него
хобби такое или даже навязчивая идея - отомстить нам за себя.
     Когда  пятый или десятый  разведчик "загудел" на губу, на переговоры  с
Парамоновым отправился самый легендарный дедулька разведроты  некто  Юрцов -
патологический залетчик,  садист  и  потенциальный  урка. Он  поймал  его  и
предупредил: еще один раз...  и  они  разъедутся. Юрцов в дисбат, Параша - в
морг.  Подействовало.  Параша  больше  разведчиков не  закладывал, а  просто
ловил, и если получалось (с такой-то мордой!), все отбирал.
     Так  продолжалось до сентября 1984 года, до  приказа. Главного  приказа
нашего  призыва.  В  начале  октября  стали  формировать   "нулевую"  партию
дембелей. Это те  - самые лучшие,  которые еще  до  прихода  замены  уезжали
первыми.   В  основном  заместители  старшин   рот  и  замкомвзвода.  Только
сержантский  состав.  Насколько важно  было  попасть  в такую  партию, можно
судить хотя бы по тому,  что  следующая "нулевая", но  для рядового  состава
пехоты, уехала домой второго февраля уже 1985 года.
     Из моей роты в  эту группу попало  трое  самых-самых: Саша Хрипко, Коля
Олексюк и  Вова Крохин - все  старшие  сержанты, все поднявшиеся из рядовых,
все с боевыми орденами  (а у Олексюка в  придачу к "Звезде" еще и медаль "За
отвагу"). Четвертым  домой поехал Лешенька Грицынок - известный  всему полку
стукач по прозвищу Тортилла, правда, без боевых наград, но у него были иные,
не менее впечатляющие награды за услуги на "невидимом фронте".
     Пятым  к ним пристроился  Параша, к тому времени уже в звании старшины.
Вот так-то, а мы ему когда-то не поверили...
     Перед  самой посадкой  на  вертолеты  дембелей  построили  и  произвели
тщательный обыск личных вещей. Ну, это не страшно, к шмонам солдат  приучен.
У всех  полупустой  "дипломат",  а то и вещмешок  или даже  просто  пакет. У
Олежки - два баула. Ничего - пропустили. Поехали...
     На  прощание, в  виде  компенсации,  уезжающие  всем тем, кто  остался,
клятвенно пообещали: "Не забудем  - не простим!" Причем,  не стесняясь  тех,
кому собирались не  забывать  и  не прощать.  Параша, Тортилла и еще сладкая
парочка таких же заметно приуныли.
     О том,  как развивались события  дальше, мне известно  только  со  слов
очевидцев.
     По  прибытии  в  Термез  всю  группу  ожидала  долгая  и  изнурительная
нервотрепка -  генеральный обыск на таможне. Там уже не мальчики и не добрые
полковые дяди,  там профи.  Физиономисты-психологи. Кого  спросят с  наивной
улыбкой: "Оружие, золото, наркотики... нет? - а кого и разденут  донага,  да
пальцем  в  одном месте  пошуруют. Как  с первыми тремя пунктами  (то есть с
оружием и прочее) - не знаю, думаю, что никак - для таких вещей иные,  более
надежные каналы  существовали.  А вот джинсы или  часы - целое  состояние  -
смело могли отобрать: "не положено" Могли реквизировать  фотографии, это под
настроение. Да мало ли что, власть-то у них неограниченная.
     И тут,  на таможне, случился первый казус  - группа "особо заслуженных"
сержантов  каким-то  чудесным   образом  проскочила   первой   и  немедленно
испарилась. К  вечеру, когда прошли  все, их стали искать и не нашли. Хрипко
говорит, что  один  из бывших разведчиков даже слезу по этому поводу пустил.
Как   бы   там  ни  было,   поехали   по  домам  клятвопреступниками.  Очень
расстроились...
     Наши сели в поезд "Душанбе - Москва" и в Волгограде разделились: Крохин
-  в  Москву,  Хрипко  и  Олексюк  -  на  Украину.  Дальнейшее  известно  из
пространного письма Володи Крохина.
     Их в  столицу ехало трое: он  со слезоточивым разведчиком  - закадычным
дружком Юрцова  и таким же  уголовником, и еще "замок" первого взвода шестой
роты  Толик  Мордовцев  -  очень  крепкий,  незакомплексованный парень.  Они
оккупировали  какое-то купе  и  устроили  там затяжную попойку. На следующий
день  после  Волгограда из  соседнего  вагона  "особо  заслуженные"  привели
несколько девчонок-студенток и начали праздновать дембель уже с ними.
     По  словам Крохина, девчонки оказались не промах и никому из сержантов,
несмотря  на  их боевые награды, так и  "не дали".  Они применили испытанный
девичий прием - время  от времени куда-то  незаметно и,  главное, не вовремя
отлучались.  Перед  самой  Москвой  одна  из  них,  вернувшись  с  очередной
прогулки,   сообщила,   что  в  соседнем   вагоне   в   купе   сидит  бравый
афганец-десантничек   и  рассказывает   всякие   страсти-мордасти.  Как  она
выразилась: "Волосы дыбом..."
     Наши сказали: "Ой!", переглянулись и, бросив подруг,  бегом рванули  по
указанному адресу.  Каково же было их удивление,  когда,  зайдя в  купе, они
увидели увитого аксельбантами Олежку Парамонова -  бравого десантника в лихо
заломленном голубом берете (пехотинцу натянуть на  себя голубую тельняшку  -
уже "в падлу"). Вокруг,  смахивая  слезы и  подливая в его бокал шампанское,
сидели несколько жадно внимавших девчушек.  Параша явно  был  в  ударе,  но,
увидев знакомые  лица, как-то скис и стал  жалобно просить своих  спутниц не
оставлять его с этими мордами. Но было поздно... На девчонок  шикнули.  Они,
видимо, до этого  еще  не имели опыта общения с разъяренными дедами и в доли
секунды исчезли.
     Далее я просто процитирую отрывок из Володиного письма:

     "...Ты знаешь,  братишка,  мы его  даже  толком не отмудохали.  Получив
первый же раз по яйцам,  он  начал визжать, как свинья, кататься по  полу  и
даже  обоссался.  Толян  плюнул   на  него,  оттащил  "разведку"  и  выкинул
спортивную  сумку  Параши  в окно. Мы даже  не посмотрели,  что  там.  Потом
отобрали  у него  все документы и  тоже выкинули. А "разведка" покромсал ему
всю форму и хотел самого порезать, но мы не дали. Представляешь, как это чмо
выползет в Москве без военного билета, в рванье?.."

     Прекрасно  представляю!  Москва   не   Кацапетовка,  мимо  патрулей  не
пройдешь. И  трех  шагов  от перрона  не ступишь,  как  поймают, отвезут  на
гарнизонную гауптвахту, и сидеть ему там несколько месяцев, пока родители не
приедут и не  выкупят. Ну а у ребят, к слову,  хватило ума выйти перед самой
Москвой и не испытывать судьбу. Стукачи... они все одинаковы.
     Вот такая грустная история.





КОСОЙ


     Был  у  нас  в  роте  весельчак  и  балагур,  нескучный  одессит Ванька
Косоговский по прозвищу Косой  (фамилия изменена). Когда наш призыв прибыл в
четвертую  мотострелковую,  он  уже  успел  отслужить  полгода  в  должности
оператора-наводчика.  Машины, правда, у него не было, и в  горы Ванька ходил
как простой пехотинец с автоматом.  На нас,  вновь  прибывших "духов", он не
давил, и мы его чистосердечно любили. Никто из нас не мог даже подумать, что
этот  потешник и  клоун в то  же время единственный в роте убийца. Настоящий
убийца.
     В бою, на операциях, убивать приходилось, конечно,  многим, но это были
не те убийства. Собственно, за убийства они у нас и не считались. Там  перед
нами был вооруженный противник,  готовый нас самих убить  в любой  момент. С
Иваном Косоговским - совсем иное дело.
     Эта история произошла в начале января 1983 года во время нашего первого
вылета  на  операцию.  Несколько  человек  в  ней,  правда, не  участвовали.
Парамонов,  например, в  этот день как  раз писал свою  прославленную "Поэму
Вычислителя".
     Проводилась реализация разведданных у какого-то безымянного кишлачка, в
двадцати пяти  километрах от  полка в направлении "точки" Кишим. Кинули  нас
туда на вертолетах. Казалось бы,  первая операция - самые яркие впечатления.
Но  это  была  банальнейшая однодневка: утром высадили,  вечером забрали.  В
памяти  лишь  ярко  запечатлелось,  как  при подлете  к  селению бортмеханик
"восьмерки" расстрелял из установленного на турели в дверном проеме пулемета
небольшое  смешанное стадо - три-четыре бычка и десяток овец. Впрочем,  тоже
обычное дело, пехота такой возможности никогда не  упускала  и в колоннах, и
даже на операциях.  Да и "обоснование"  существовало: "душманский сухпай". И
теоретическая база  была  под "обоснование":  "Духи  не  жрут  убоину  с  не
спущенной наземь кровью". Логика еще та...
     Операция  началась  в воздухе. Моджахеды к  тому  времени еще не вполне
осознали  всю  серьезность  намерений  "шурави"  и  решались вести  огонь из
собственных  населенных пунктов.  К началу  1984  года  они  таких ошибок  в
большинстве случаев уже не допускали.
     Наша  "вертушка" сделала круг над селением. Скинула  две  небольшие, но
достаточно мощные бомбы (сверху бомбежка  напоминает просмотр  кинофильма  и
никаких особых эмоций, например, чувства  вины, не вызывает, - так, рутинная
работа, как  на  полигоне  или  учениях),  выпустили  обе  кассеты  НУРСов и
высадили взвод на гребень, подпиравший кишлачок  с левой стороны холма. Туда
же повыпрыгивали и прибывшие на других вертолетах первые два взвода роты.
     После еще одного  налета  авиации  и плотного получасового обстрела  из
стрелкового оружия в кишлак вошла разведка. По связи ротному передали приказ
оставить на  высоте  один  взвод  прикрытия),  есть, всех молодых и  парочку
сержантов-старослужащих, чтобы  в  случае чего духи не разбежались) и силами
двух взводов "прошмонать" десяток домишек, прилепившихся на "нашем"  склоне.
Ротный  матюгнулся  (еще  бы  -  треть  роты  - новобранцы!),  помянул  всуе
японского бога и, отобрав человек двадцать, тремя небольшими группами  пошел
вниз. В одной из этих групп находился и Ванька Косоговский.
     Это  была  первая  и  последняя операция,  куда  мне  под  смешки дедов
довелось тащить свой штатный РПГ.  Лежа меж камней, я тогда страстно  желал,
чтобы  из  выходившего  справа  на  кишлак  ущелья  появился  хотя  бы  один
душманюка. Ведь только в этом  случае можно было "выплюхать" туда  весь свой
боекомплект.  Мне  уже   за  глаза  хватило  одной-единственной  получасовой
пробежки вверх по  склону, чтобы сполна ощутить всю прелесть болтавшегося на
спине   ранца  для  шести  гранат.   Но  возможности  "плюхнуть"  так  и  не
представилось.  Из  кишлака раздавались  короткие  очереди  да редкие взрывы
гранат, а группа, стоявшая на "блокировке", так ни разу огонь и не открыла.
     Через  полтора часа на  позиции поднялся Пухов, а за ним два взвода.  И
хотя  внешне все выглядело  благополучно,  старший лейтенант  сразу отвел  в
сторону  своего замполита. И они  почти  час там о чем-то  яростно  спорили.
Солдаты тоже ничего не говорили, а лишь перешептывались с глазу на глаз. Еще
часа через два прибыли вертолеты, и к вечеру рота уже была в полку.
     Об этом споре  ротного с  замполитом и об этих перешептываниях солдат я
вспомнил где-то через  месяц. К тому времени мы все уже примерно знали,  что
же случилось тогда на операции.
     Но  вот как-то в палатке  зашел  разговор об операциях  вообще.  Ванька
Косой, увлекшись, что-то стал возбужденно рассказывать. И тут  из отдельной,
отгороженной в  углу комнатушки вылетел взбешенный Рабинович и во весь голос
рявкнул на него:
     - А ну, рот закрой!
     Это  было  настолько  непохоже на  нашего  Сашу, что  через пару  минут
палатка опустела. А уже поздним вечером в расположение взвода зашел ротный и
как бы невзначай, вполголоса сказал Ивану:
     - Случилось так случилось... И коль обошлось - радуйся. А языком нечего
трепать. Понял?!
     Сказано было всерьез. Без всяких шуток. И больше к этой истории никто в
роте не возвращался.




x x x



     Подробности  мне довелось  услышать лишь  через год. Но  зато из первых
уст, от самого  Ивана  Косоговского.  Был март восемьдесят  четвертого, полк
проводил  операцию  в  районе  высоты  "две  семьсот"   -  Санги-Дзудзан,  в
просторечии именуемой Зубом. Ваня был уже без пяти минут (а точнее, без пяти
недель) дембель,  а я, соответственно, дедушка.  В  нескольких километрах от
места высадки, на середине довольно просторного плато наша рота была  зажата
перекрестным огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Недаром - укрепрайон. Мы
залегли. И так получилось. Что я случайно оказался в паре именно с Ваней.
     Только  мы  с ним начали  спешно окапываться, как прилетела вертолетная
пара и, перепутав цели, всадила  по залегшей  роте полкассеты  НУРСов. Слава
Богу  - пронесло. Впрочем, сюрпризы во  время той операции начались еще  при
десантировании.  Духи  умудрились  сбить  одну   "двадцатьчетверку"   и  две
восьмерки, что  уже  само  по себе  - нечто небывалое,  потом вот  по ошибке
родные вертолеты добавили. И все это за несколько недель до "приказа", - как
тут не расслабиться  и  не поделиться  наболевшим с ближним своим. Я  начал,
правда,  не очень напирая,  расспрашивать Ваню, что же там случилось на  той
давней  операции. Но он  разговорился неожиданно легко и рассказал  мне  обо
всем подробно.
     Ваня шел в отдельной  группе  из  семи человек  проводившей "шмон",  по
самому  краю кишлака.  В  какой-то  момент группа  разделилась  и в  крайнюю
усадьбу вошло только двое - Косой и кто-то из дедов.
     Дом был пуст.  Вдвоем они быстро облазили все закоулки и собирались уже
было уходить, но тут  Ваня у самой стенки  приметил прикрытый, небольшой - в
пол человеческого  роста дверной лаз. Прислушавшись, он отчетливо услышал за
ней напряженное дыхание. Ваня хотел,  было позвать напарника, но тот куда-то
исчез. И  тут Ваня  по-настоящему  испугался,  и, как он сам  сказал,  в нем
взыграл древний инстинкт.
     Но это я сейчас так обозначаю - "древний инстинкт", а тогда Ваня сказал
какими-то иными  словами. Но  я и  без его слов слишком хорошо знал, ЧТО это
такое. Имя этому инстинкту  - жажда  крови, или, как  в наше  время  говорят
умные  дяди  -  "фронтовой  психоз".  А это страшное желание.  Оно настолько
сильно, что нет  никаких  сил сопротивляться.  Я  сам был  свидетелем, когда
батальон открыл шквальный огонь по группе, спускавшейся с холма к колонне. И
это   были  НАШИ  солдаты!   Отделение  разведки,  отходившее  с  прикрытия!
Расстояние было метров двести, и то, что это свои, все понимали процентов на
девяносто.  И, тем не менее - жажда  смерти, желание убить, во что бы то  ни
стало.
     Десятки  раз  я  видел  собственными глазами,  как  молодые, "приложив"
своего  первого  "чувака",  орали  и  визжали от  радости, тыкали пальцами в
сторону  убитого  противника, хлопали друг друга  по плечам,  поздравляли; и
всаживали  в распростертое тело по магазину - "чтобы наверняка". Я знаком  с
одним  снайпером,  который,  застрелив своего  первого "духа",  вскочил  под
сплошным огнем и, как полоумный хлопая в ладоши, прыгал  вокруг вздымавшихся
возле  его ног султанчиков. Потом он успокоился, залег и так же,  как и все,
всадил  в  неподвижное  тело  еще  с  полдесятка патронов. Не  каждому  дано
перешагнуть  через это чувство, через этот инстинкт, задавить в  душе  этого
монстра...
     Ваня замер перед  дверью. Сердце у  него  бешено колотилось,  но он уже
решился.  Над дверным  проемом была  проделана,  судя  по всему,  ведущая  в
потаенную каморку отдушина. Ваня  спокойно выдернул чеку из "эфки", отпустил
предохранитель, потом хладнокровно отсчитал несколько секунд  и не кинул,  а
положил  (!)  гранату  на  край  проема.  После  этого  он  легонько, одними
пальчиками, подтолкнул ее внутрь. "Эфка" покатилась... А потом грохнула так,
что у Вани заложило уши и чуть не "встало" сердце. Но он  быстро взял себя в
руки, встряхнул головой и дал короткую очередь в дверь. Потом вышиб ее ногой
и, присев, замер на пороге.
     На полу в комнатушке, вытянувшись во весь рост, лежала мертвая старуха,
а  чуть поодаль от нее - молодая женщина. Но она еще была жива. Протягивая к
Ване  руку,  женщина что-то  хрипела и  пыталась ползти.  Вокруг  старухи  и
женщины копошились, конвульсивно дергались или просто лежали  на полу семеро
детей  в возрасте от  года до пяти-семи  лет.  По  словам Вани,  он поначалу
просто "вырубился" - как поленом по голове огрели: "Ничего не соображал, как
отмороженный!" Но потом, все  так  же  "не  в себе", Ваня  поднял автомат  и
выпустил в шевелящийся человеческий клубок остаток магазина. А когда уходил,
положил на пол еще одну "эфку"...
     Я тогда спросил  его - зачем  он это сделал? Зачем было добивать? Зачем
кинул еще одну гранату? Ваня мне честно ответил: "Не знаю..." Потом добавил:
"Понимаешь - не в себе был. Как кто-то другой..."
     Минуты две-три он сосредоточенно молчал,  а  после, уже задним  числом,
начал придумывать разные объяснения своему поступку:
     Может, не хотел, чтобы мучились - все равно кранты! Да и особисты... ты
ж знаешь.
     Действительно, знаю.  По голове за  такие вещи  не  погладят. Ване  еще
повезло,  что  в  дисбат  или на  "зону" не  угодил  -  Пухов с  Рабиновичем
прикрыли. Хотя одному Богу, наверное, известно, чего им это стоило!
     Рассказывать обо всем случившемся Ване было все  равно в тягость. Я это
почувствовал.  И как  только он  замолчал, я с  радостью перевел разговор на
что-то  иное.  Слушать  его  рассказ было  тяжело, да  и  не мне грехи  Ване
отпускать.




x x x



     Че