ой армией,
существовать решительно не удавалось.
     Против всего, что в подобных условиях  случается  делать женам, супруга
раза не  попрекнула  его трудностями даже в  размолвки.  Окончив музыкальное
училище, на  ниву  педагогики она не рвалась, хотя когда-то вела кружок  при
Дворце  пионеров.  Выпестовав  сына до ясельного возраста,  с началом тяжких
времен устроилась в косметический салон, бывшую  парикмахерскую, освоив весь
спектр  услуг  от  причесок   до  наращивания  когтей  зажиточным   дамам  и
прокалывания ушек хнычущей малышне. Периодами на ее жалованье держались всей
семьей. Отбывая на  работе  с утра до вечера шесть дней в  неделю,  успевала
тащить дом, поддерживать форму,  не теряла оптимизм  и подумывала записаться
на массажные курсы...
     Кончались  весенние  каникулы; заметив пустой взгляд мужа, устремленный
мимо телевизора, она погладила по щеке:
     -- Федорра, ты что?
     -- Опять завтра туда идти...
     Жена накрыла его длиннопалую ладонь своею:
     -- Знаешь, уходи  оттуда.  Как-нибудь перебьемся,  а там  что  ни  есть
придумаем.
     Через пару дней на улице состоялся разговор об удачливом компьютерщике.
Федорин  разыскал  дома  его  телефон  и,  не  откладывая,  тем  же  вечером
позвонил...

     --------------------------

     Чайник остыл, тащиться к столовой не хотелось, оставшиеся войска дрыхли
законные полчаса.  Печек в  жилищах  не топили, хотя ночью  бывало  холодно,
убрав  от  тесноты.  Теперь  можно было  добрать  сна.  Консервную  банку  и
скомканный боевой лист  выкинул за порог -  бойцы подберут,  наводя порядок,
крошки смахнул на пол. Остающийся на базе офицер  вставал  раньше ехавшего в
сопровождение, поднимал личный состав и отдавал нужные распоряжения, собирал
товарищу поесть. Вместо знаменитой армейской тушенки, переполнившей на  воле
ларьки, жрать случалось  перловую дрянь  с  комбижиром,  прежде называвшуюся
"Завтрак туриста", сухие твердокаменные каши, значившиеся мясными,  сельдь с
рисом  и   что-то  вовсе  неясное,   соевый  фарш   или   колбасный  розовый
полуфабрикат. Тушенина шла хорошо разогретая, покромсанная на куски.
     Перед  выездом стоило заправляться поплотнее, горячим  - могло статься,
что на день  и два.  Колонна,  поджидаемая  для боевого охранения на сложном
участке, могла пройти и в семь утра, и под вечер.  Однажды торчали вообще до
темна,  Федорин под свою ответственность  приказал сниматься, в горах  связь
практически  не  работала,  а докричишься,  скажут  "жди".  Выяснилось,  что
"ленточку"  вообще  отменили,   им  же  просто  забыли  сообщить.  К  полной
безалаберности  внутри  системы привыкалось  с  трудом.  Внезапно  гнали  на
высоту,  заставив окопаться с техникой, и бросали на  трое суток  под дождем
без продовольствия и боеприпасов. У бывалого воина всегда найдется горбушка,
бэтэр тоже не ездит пустой, кипятили по нескольку раз  одну и ту же заварку,
пили со  всякими крохами, пока не завалили приблудившуюся овцу. Затем так же
неожиданно поступил приказ сняться и быть на базе к стольки-то. Все материли
начальников за маневры  и перестраховку, а  скорее  всего ту  же  дурость  и
бардак.  Хай  все же подняли: где жратва, почему не дают "сухарь" по  норме?
Где огневой запас? А вас придали оперативному соединению, у них и нужно было
получить. Какое в ж...  соединение, кто об этом уведомил, нас просто кинули,
словно ошметок грязи! А вы командиры российской армии, товарищи офицеры, или
где?  Идите занимайтесь личным составом! Хорошо, что на них тогда не вылезли
"чичи"...
     К  семи  выгребся  из землянки.  Над  хребтом  лучилось румяное,  точно
барышня из постели, солнце, даря первое тепло. Не самое высокогорье, а ночью
пар изо  рта, днем же раздевайся хоть  догола.  Один дембель  так  и сделал,
выехав со взводом за дровами и бревнами  для построек, в плавках разлегся на
БТРе, пока младшие призывы шуршали, и получил снайперскую пулю  в висок. Так
и  привезли на броне, как  для морга. Эта первая при Федорине  смерть лишний
раз  подтвердила  заповедь: не высовывайся, не лезь куда-либо  без  нужды, и
если не ляжешь в настоящем бою, останешься целым.
     Полк стоял на холме в центре сенокосной котловины, вытянутой к западу и
охваченной лапами мохнатого гигантского зверя, меньшего из братьев, залегших
южнее. Жить в лесу  или подле было б сподручнее, но борющейся  с  населением
армии  он противопоказан -  чащобы,  скалы,  болота  от  веку  есть  вотчины
партизан.  Свитер  Федорин  снял,  чтобы после  не  возвращаться,  ежился  в
тельнике под хэбэ. К столовой протопали практически без строя бойцы, младшие
под  командой   сержанта   изображали  некое  подобие   шеренг,   "деды"   с
контрактниками  вольно  плелись  сзади,  сунув  кепи в  карман.  К  счастью,
"наемников", самой дикой и разложенной части войск, было немного. Составляли
ее  в основном свои же, отслужившие срок и оставшиеся по  каким-то причинам,
самой частой - дома  ничего хорошего  не  ждало. В "миротворческие силы"  по
объявлениям всех  подряд еще не гребли, а самостоятельно народ валил средне.
Ветеранства  за  наведение  конституционного  порядка  в  родной  стране  не
полагалось, боевые начислялись запутанно и шли не прямо в руки, срочникам не
полагаясь вообще. Федорину  с  подчиненными везло, сначала думал - назначили
специально, узнав об его происхождение. В роте было всего  семь дембелей, от
контрактников  Бог  избавил,  убывший  в отпуск  командир  держал  бойцов  в
относительной дисциплине. С его  отъездом она начала падать, но  вмешиваться
Федорин не стал. У него вряд ли бы получилось,  а  под занавес  уже  было  б
смешно гнуть пальцы. Сержанты работали,  чувствуя с властью ответственность,
"деды" сверх должного не наглели, подпрессовывая при надобности остальных, и
все шло заведенным чередом.
     Офицеры тоже стягивались к кормушке, шатру поменьше рядом с тентами для
солдат. Бодро здоровались:
     -- Привет, Михалыч!
     -- И вас туда же, товарищ майор.
     -- Что носы повесили, командиры?
     -- А у тебя и черешок сник, как сюда прислали.
     -- Ты проверял, как сейчас помню!
     -- Дак  мне Людка с санчасти баяла - хрен, мол, еще пойду к нему, сосис
вялый и бздит по ночам!
     Дружный хохот покрывал вздох:
     -- Увянешь тут...
     При желании можно  было не  ходить в пищеблок, взять порцайку  на кухне
или прямо из норы заслать бойца. Но в хорошую погоду столовка превращалась в
клуб,  да  и  начальство иногда  выкидывало  фортели -  устраивало  проверку
внешнего вида  и присутствия,  соблюдения распорядка  дня или собрание прямо
после завтрака. Умеренная щетина со скрипом прощалась, хотя делались попытки
струнить нерях:
     -- Товарищи офицеры, поступило указание - всем регулярно бриться, чтобы
не выделяться на фоне  солдат! Для вашей же безопасности - снайперы щелкают,
как семечки.
     Майор  Зенкевич,  тоже из  училища,  имевший  морду  нового русского  и
одесский говорок, реагировал не вставая:
     --  Тащ  полковник, посмотрите на  мою  харю. И ще,  кто-то  спутает, я
умоляю вас?..
     Собрание  грохнуло, и нововведение  не прошло.  Отросшую шерсть  мерзко
соскребать  даже в  цивильных  условиях,  а  здесь  представлялось  и  вовсе
неосуществимым - с  потом  и  грязью никакие  лосьоны не спасли  бы  от язв.
Исполняющий  же  обязанности  командира  полка  носил  чин рангом  ниже,  но
настоящий служивый  "под-"  должен опускать. Будучи по натуре не вредным, на
мелочи он умел закрыть глаза.
     С  командованием в  полку тоже творилось Бог  знает что. Родной  "папа"
ушел  вроде  как  с повышением наверх,  где пока  что-то  исполнял, то  есть
официально числился на  прежнем месте. Присланный  на смену пенсионник  явно
мечтал озвездиться как дагестанский  коньяк  и  свалить подальше, но не  мог
быть  утвержден в должности, пока  ее не  освободят. Особого  рвения  он  не
являл,  главным  образом находясь в разъездах,  наверное, по  важным  делам.
Заправлял всем начштаба Кузьмин, сам надеявшийся получить заветный  пост, но
временно отстраненный "варягом". Человек он был недалекий и  сам подчеркивал
фельдфебельство вечным  "а  я вам докладываю",  но  что-то  еще  держалось и
функционировало в основном благодаря ему.
     Офицеров   всех    звеньев,   кроме   штабного,   остро   не   хватало.
Командированные  не  успевали  полностью  заменять  треть  их,  находившуюся
перманентно   в   отпусках,   по   идее   отменявшихся   в  условиях  войны.
"Спецоперация" таковой не считалась,  что влекло много кровавой дури в  ходе
боевых  действии  -  наступай-отступай, дерись-мирись, воюй  без  ущерба для
мирного  населения,  и всяческих несуразиц  служебного толка. Места отбывших
занимали  кадры,  отряженные  из  министерства,  округов,  училищ  и  других
невойсковых  подразделений - их  отрыв мыслился  наименее  ущербным. На деле
выходил бред: Федорин, последний раз читавший какой-то устав перед экзаменом
по "военке", получил взвод,  обходившийся без пастыря больше года. Не  успев
запомнить  его   состав   числом,  был  назначен  замкомроты  с  исполнением
обязанностей полного  командира,  так как и тот  свалил. Второй  человек  со
звездами  в  роте,  немолодой  прапорщик Шалеев,  держался  чуть  наособицу,
называл  его  по  имени-отчеству, хотя ранговых границ здесь  не  соблюдали.
Прибывшего  с  ними  подполковника  Стекольникова, ставшего  здесь комбатом,
Федорин  с  училища  звал  Васей.  Чехарда  прямых  солдатских  начальников,
призванных  заставлять  их  работать, влекла стойкое обоюдное настроение "на
хрена оно, если мне (тебе) завтра уезжать"...
     После завтрака, перекурив  у столовой, разошлись в подразделения. Возни
хватало  ежедневно -  копать, таскать, строить,  укреплять  и,  конечно  же,
заниматься  порядком.  Пару  раз в лютый  дождь,  сжалившись,  людей  велели
рассадить в палатках по койкам (больше негде) и вести занятия по тактической
подготовке. Как  это делать,  Федорин  не представлял,  ибо забыл  даже  ТТХ
"Калашникова".  В  итоге  разрешил  войскам  подшиваться,  строчить  письма,
кемарить, только  не  шумя,  выставив  дозорных,  которые  при  шухере мухой
неслись бы  к нему. Сам отвалил в  землянку и тоже приспал, был удивлен, что
Баранов  два часа  парил  своих бойцов  действиями  стрелкового  отделения в
наступлении,  обороне  и   разведке,  при  проверке  населенных  пунктов   и
транспорта,  приводя многочисленные примеры.  Хлопцы  слушали  с  интересом,
временами  галдели,  имея  тоже   что  рассказать...  Совещаний   вроде   не
предвиделось,  подведомственный   личный   состав  в  большинстве  убыл   на
сопровождение, и Федорин залез обратно в  дыру, решив поваляться еще. Тяга к
койке изобличала неуклонное опускание, но думать об этом было лень.
     Училище  внутренних войск, переименованное  в  юридический  институт  с
увеличением  штатов и приема,  превратилось  в  лакомый кусок. С сокращением
многих  военных  заведений  конкурсы  в МВДэшные  шараги  росли  каждый год,
увеличивая  возможности  сотрудников  и  начальства, однако  Федорина  взяли
практически  с  улицы  - милость  неба, судьба. Вакансии по  топографической
части, вроде  бы единственно подходившей ему, отсутствовали, но была введена
должность помощника  начальника редакционно-издательского отдела  при ученом
совете  института (ПНРИО  при  УС,  он не сразу запомнил и еще дольше не мог
выговорить  разом).  Профессиям  и  навыкам  служащих   здесь  не  придавали
значения, прикажем - станешь доктором  наук. Отдел состоял из  двух человек,
шефа  и  заместителя, вследствие  чего сама работа, естественно, ложидась на
второго,  благо  хоть требовала  из  умений  лишь относительной грамотности.
Федорин хорошо  учился  в школе и новой  специальностью  овладел в  довольно
короткий срок. Главной сложностью оказалось выбивать из большезвездных мужей
плоды  творчества,   какие-нибудь   тезисы  к  отчетной  научно-практической
конференции.  Побегав  за  ними  по  коридорам,  отделам,  кабинетам,  когда
припирал срок, добыв наконец вымученные странички, оставалось их в меру  сил
причесать  и  отдать  компьютерной машинистке Вале. Затем тезисы  шлепали на
ротаторе в количестве ста экземпляров, указав в данных нужные для публикации
"300", слали в нужные инстанции и  раздавали  довольным участникам,  остаток
скидывали  в библиотеку. Выпускали  никчемные методички, которыми заставляли
пользоваться  курсантов  (то  есть  теперь   слушателей),  сборники  статей,
замначальника по научной части лелеял  даже  в мечтах "Вестник" или  "Ученые
записки", но о практическом внедрении, к счастью, речи пока не шло.
     При возможности  Федорина обещали перевести на более  подходящее место,
хотя он быстро свыкся  с назначенным и все реже ощущал себя в  чужом костюме
среди незнакомой публики.
     Процесс   армейского   воспитания  всегда  представлялся  ему  в   виде
четырехугольной  тюрьмы,  охватывающей голый плац,  где  под  жгучим солнцем
краснорожие  унтеры  гоняют  до  обмороков  звероподобных  тупых  юнцов,  не
способных полезно служить  обществу... В жизни хватало  и  этого,  но многое
удивило  его.  Среди  курсантов и преподавателей нашлось немало  умных и все
понимающих людей,  надевших форму в силу разных  причин и подшучивавшими над
уставными глупостями. Дело свое сотрудники в большинстве знали,  не придавая
значения  маршировке  на  общих  разводах  -  так,  специфика  ведомства.  В
аудиториях  и  классах  шла  действительная  учеба  с  лекциями, семинарами,
рефератами,   успевающими  и   отстающими,  освоением  нового  материала   и
закреплением  пройденного.  Странные  штатскому  уху  предметы отличались не
меньшей  разработанностью,  чем  какое-нибудь ресурсоведение  природных  зон
страны, имелась  та же всеобщая философия, нынешняя информатика, заграничные
языки.
     Научную  механику  в высших  образовательных  учреждениях  Федорин знал
плохо, что-то  наблюдал  в студенческий  период. Тем  неожиданнее  оказалось
наличие  здесь  всех  должных  атрибутов -  плановых тем,  исследовательских
заданий, раздачи степеней. Ерундовость и формализм результатов народ  вполне
сознавал, но ведь так обстояло почти во всех  неприкладных  отраслях. К тому
же  тут жестче, чем  где-либо, выполнялось  установление "положено - значит,
должно  быть",  усугубленное  архиконсерватизмом и  неизменностью  правил  с
древних времен. Свежему взгляду острее виделось противоречие, несовместность
вольной мысли  с тяжелой  казенщиной, приказным порядком. Да и  та же учеба,
развитие  составляют  процесс  творческий,  индивидуальный,  а  вколачивался
прежде  всего параграф,  штампы,  стандартный набор.  Не  говоря  о том, что
львиная  часть   проходимого,  как  и  везде,  выпускникам  едва  ли   могла
когда-нибудь пригодиться.
     Впрочем,  уставшего  от  невзгод  Федорина  все  это  заботило  мало. С
коллегами  он  сошелся  быстро,  военная  среда легко  сближает  людей.  При
шестидневной  рабочей  неделе  торчать  на   службе  приходилось  не  больше
прежнего, в основном придумывая себе  какое-нибудь  дело,  жаловании  же шло
намного больше и выплачивалось почти в срок.
     Обсуждая его устройство, жена сказала вечером на кухне:
     -- Какой из тебя солдафон, Федорин? А если станешь им, то еще хуже...
     Но  не  перечила. "Повезло мне  с ней", - не раз  думал он, прибавляя с
мысленным вздохом: хоть в этом...
     Когда началось чеченское безумие, в училище заговорили: "Скоро поедем".
Прочили отправку вплоть до слушателей,  по крайне мере  выпускных курсов, на
охрану коммуникаций и административных границ. Но время шло, в болевой точке
затягивались  немыслимые для огромной армии бои  за провинциальный город,  а
приказа  не  поступало.   Рвущихся  осаживали  -  служите  где  служите,  не
Иностранный  легион. Героический порыв остыл, и  тут  пришла квота: двадцать
человек в трехдневный срок, на  сорок пять суток, а  там может и больше, как
повезет.
     Ехать  не  принуждали,  хватало добровольцев,  но  молодым офицерам  не
выказать  доблесть  было вроде как не  к  лицу. Проявило в  целом патриотизм
народу  вдвое  против  нужного, всех  возрастов  и  должностей.  Набрали  по
справедливости, человек от кафедры или отдела, дабы  не оголять штат, прочим
обещали  следующие   разы.   Возглавил  группу   начальник  курса  дисциплин
подполковник  Стекольников, башковитый лысеющий  весельчак с багровой  рожей
кадрового вояки -  мороз, солнце и алкоголь.  Он презрел  штабной стульчик в
Ханкале, где зависло  несколько человек, и прибыл  с оставшимися в отдельный
полк ВВ, куда они получили назначение.
     Полк с начала весны  держали в каком-то странном резерве. Переброшенный
осенью на Кавказ, он участвовал  в зимних боях на юго-восточном направлении,
добросовестно  занимал  указанные  рубежи,  а  потом   увяз.  К  центру   не
перемещали,  на  окраинах  же мятежной  Ичкерии установился  хрупкий баланс.
Равнину  официально  контролировали  федеральные силы,  по мере возможностей
закрепившиеся  в  предгорьях.  Дальше  властвовали главари  племенных  банд,
новоявленные вожди сохранившихся  даже в  изгнании  кланов.  Оседлать горную
часть  без  многократного численного увеличения,  наведения  хоть  какого-то
порядка   в   руководстве,  координации   и  обеспечении   войск   оказалось
невозможным.  Командование,  знающее   лишь  требование   сверху,   вряд  ли
осознавало  это стратегически  -  просто  не  вышло.  Взятие  Грозного ценой
тысячных  жертв,  точно Праги  и Берлина сорокалетием раньше,  распыление по
занятой территории ослабили группировку. Она не смогла даже запереть крупные
ущелья с  проходами за хребет,  откуда  подпитывался противник;  за недавнюю
помощь тамошним сепаратистам южные соседи вредили бывшему Брату, как могли.
     После случаев  тяжелых  потерь  и даже  гибели в полном составе колонн,
осуществлявших  кровообращение армии  циркулированием  по  "очищенной" зоне,
было  решено  обеспечить  им твердую  безопасность. В результате  полку  при
спорадическом участии  в  боевых операциях  отвели ежедневное  сопровождение
войсковых  "лент" на  признанном наиболее сложным участке.  Грузовики пылили
среди  заросших  разнотравьем полей и  взбирались  на серпантины под охраной
собственной  бронетехники,  иногда  даже  танков,  но  в  назначенном  месте
останавливалась,   чтобы   принять  в  хвост,  голову  и  где-нибудь   сбоку
дополнительные  БТРы.  Эффект  был   сомнителен,   в  пути  цепь  все  равно
растягивалась,  особенно на пересеченных  участках,  верный  способ  подрыва
крайних  машин превращал  колонну в мишень независимо от мощи конвоя. Тем не
менее  он  исправно   выезжал  на  рассвете,   ибо  военный  механизм  силен
исполнением приказов и слаб их частой бессмысленностью.
     В сопровождение  ездили  первые  два  батальона,  третий  нес  караулы,
исполнял работы  и выдумки командования, занимался  обеспечением  внутренних
нужд  а  последний, самый  малочисленный,  считался ремонтным.  Батальоны не
составляли количеством  штатных рот, но  выделять  требовалось  определенные
силы, поэтому таскались через день каким-то сводным  подразделением с  одним
из  ротных во  главе. Сегодня Баранов брал часть федоринских  людей,  завтра
происходило наоборот.  Монотонность дурацкого  занятия всем  обрыдла, многие
командированные ехали "за орденами", но куда было деться.
     День  после-перед  сопровождением  являлся  как  бы  выходным,  папы не
дергали  без  надобности  офицеров,  личный  состав  вяло  отправлял  разную
текучку.  После  завтрака  до  девяти  войска  наводили  условный   порядок,
дневальные выгребали из палаток и с проходов на задворки всякий сор. Федорин
с жалостью наблюдал  картину полевого лечения: золотушному  первогодку густо
мазал чудовищные фурункулы на спине белым составом из баночки  круглоголовый
товарищ.
     --  Задолбал вже дохторшу ходить до нее,  от дала цей майонез. Счас иго
обштукатурим, як порося, и в пэ