Предисловие ко второму изданию
Впервые сборник "Освальд Шпенглер и закат Европы" увидел свет в московском издательстве "Берег" в 1922 году<1>. Это достаточно крупное частное книгоиздательство существовало в период 1921-22 гг. В числе его основателей были известные деятели культуры и науки Н.А.Бердяев, Я.М.Букшпан, А.Д.Кассель и С.Л.Франк.
В официальном Бюллетене комиссии Оргбюро ЦК РКП(б) по наблюдению над частным книжным рынком в Москве в октябре-ноябре 1922 г. отмечалось, что "Берег" выступает в защиту Шпенглера и ищет спасения от революции в славянофильстве. По поводу вышедшего в 1922 году сборника, приравненного многими исследователями к новому изданию нашумевших "Вех" (1909)<2>, В.И.Ленин также писал: "По-моему это похоже на литературное прикрытие белогвардейской организации"<3>. В своей статье "К десятилетнему юбилею "Правды"" от 5 мая 1922 г.<4> он определяет идеологию Шпенглера и его последователей как выражение скорби "образованных мещан" по поводу гибели буржуазной Европы, которая загнила и лопнула в первой империалистической бойне.
Чтобы понять враждебное отношение советской власти к упомянутой критике шпенглеровского шедевра, уместно привести краткие сведения как о самом "певце заката", так и об авторах посвещенного ему и его книге сборника, двое из которых (Бердяев и Франк) в свое время принимали участие в знаменитых "Вехах", а один (Степун) долгое время считался большевиками одним из апостолов антикоммунизма.
Освальд Шпенглер (Spengler) (1880-1936) получил известность как немецкий философ и историк, представитель философии жизни. Он развил учение о культуре как множестве замкнутых "организмов" (египетского, индийского, китайского и т. д.), выражающих коллективную "душу" народа и проходящих определенный жизненный цикл, длящийся около тысячелетия. По его мнению, умирая, органическая культура перерождается в свою противоположность -цивилизацию, в которой господствует голый техницизм, а на смену творчеству и развитию приходят бесплодие и окостенение. Главное сочинение Шпенглера - "Закат Европы" (т. 1-2, 1918-22).
Несколько слов о критиках Шпенглера. Заглавную статью сборника написал Федор Августович Степун (1884-1965), русский философ, писатель и литературный критик. В 1922 г. он был выслан из РСФСР, после чего долгое время жил в Германии. В его философско-эстетических трудах, близких философии жизни, прослеживаются трагические проблемы современного безрелигиозного сознания, духовно-опустошенной культуры (сборники "Жизнь и творчество", "Основные проблемы театра", оба 1923 г.). Степун является автором художественно-автобиографических книг "Из писем прапорщика-артиллериста" (1918) и "Николай Переслегин" (1929). Его перу также принадлежат мемуары "Бывшее и несбывшееся" (на немецком языке, 1947-1950; на русском языке, 1956), очерки о Ф. М. Достоевском, Л. Н. Толстом, А. А. Блоке, И. А. Бунине и другие произведения, вошедшие в сборник "Встречи" (1962).
Авторство статьи "Кризис Западной культуры" принадлежит российскому религиозному философу Семену Людвиговичу Франку (1877-1950). В 1922 г. он был также выслан за границу. От "легального марксизма" Франк перешел к религиозной философии, разрабатывая учение "о всеединстве" в традиции апофатической теологии и христианского платонизма. Он резко выступал против социализма как крайней степени общественного рационализма. Основные труды Франка: "Предмет знаний" (1915), "Смысл жизни" (1926), "Духовные основы общества" (1930), "Непостижимое" (1939), "Реальность и человек. Метафизика человеческого бытия" (издан в 1956 году).
Включенная в сборник статья "Предсмертные мысли Фауста" была написана Николаем Александровичем Бердяевым (1874-1948), русским религиозным философом и публицистом. Примкнув в 1894 году к марксистским кружкам, в 1898 году он за участие в них был исключен из университета и арестован. В 1900-03 годах Бердяев находился в ссылке в Вологодской губернии, во время которой, в 1901-02 годах, проделал эволюцию, характерную для идейной жизни России тех лет и получившую название "движение от марксизма к идеализму". Бердяев участвовал в таких эпохальных сборниках как "Проблемы идеализма" (1902), "Вехи" (1909), "Из глубины" (1918). В 1922 году его, как Степуна и Франка, выслали из Советской России. С 1925 года, во Франции, Бердяев издавал религиозно-философский журнал "Путь" (Париж, 1925-40). Философ проделал нелегкий путь от марксизма к философии личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. Свобода, дух, личность, творчество противопоставляются Бердяевым необходимости, миру объектов, в котором царствуют зло, страдание, рабство. Смысл истории, по Бердяеву, мистически постигается в мире свободного духа, за пределами исторического времени. Основные сочинения Бердяева (переведены на многие языки): "Смысл творчества" (1916), "Миросозерцание Достоевского" (1923), "Философия свободного духа" (т. 1-2, 1927-28), "Русская идея" (1948), "Самопознание" (1949). Кроме того из всего многочисленного творческого наследия Бердяева стоит выделить характерные для него статьи: "Борьба за идеализм" ("Мир Божий", 1901), "Критика исторического материализма" (там же, 1903), "О новом русском идеализме" ("Вопросы философии и психологии", 1904).
Наконец, автором статьи "Непреодоленный рационализм" является Яков Маркович Букшпан (1887-1939) - экономист, сотрудник Института экономики РАНИОН и профессор Московского университета. В сферу его научных интересов входили прикладная экономика, мировое хозяйство, а также внешняя торговля. Как и многие интеллигенты, оставшиеся в России, Букшпан в период "большого террора" был репрессирован и расстрелян.
О.А.Воробьёв
 
 
 
ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР
и
КОНЕЦ ЕВРОПЫ
КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО
"БЕРЕГ"
МОСКВА.-1922
/95с., тираж 10.000 экз., 20-я Государственная типография/
Содержание.
____
Стр.
Предисловие ......................................................................
Ф.А.Степун - Освальд Шпенглер и Закат Европы ..........
С.Л.Франк - Кризис Западной культуры ..........................
Н.А.Бердяев - Предсмертные мысли Фауста .................
Я.М.Букшпан - Непреодоленный рационализм ..............
ПРЕДИСЛОВИЕ.
________
Предлагаемый сборник статей о книге Шпенглера "[Der] Untergang des Abendlandes"<1> не объединен общностью миросозерцания его участников. Общее между ними лишь в сознании значительности самой темы - о духовной культуре и ее современном кризисе. С этой точки зрения, как бы ни относиться к идеям Шпенглера по существу, книга его представляется участникам сборника в высшей степени симптоматичной и примечательной.
Главная задача сборника - ввести читателя в мир идей Шпенглера. Более систематическому изложению этих идей посвящена статья Ф. А. Степуна. Но и остальные авторы, делясь своими впечатлениями от книги и мыслями о Шпенглере, пытались по возможности воспроизводить объективное содержание его идей. Таким образом - по заданию сборника - читатель из четырех обзоров должен получить достаточно полное представление об этой, несомненно, выдающейся книге, составившей культурное событие в Германии.
При своем изложении авторы пользовались вышедшим в 1920-м году 32-м изданием I-го тома<*>* и отчасти также брошюрой Шпенглера "Preussentum und Sozialismus"<2>** , составляющей эскиз к невышедшему еще II-му тому.
Москва, декабрь 1921.
Освальд Шпенглер и Закат Европы.
__________
I.
Книга Шпенглера не просто книга: не та штампованная форма, в которую ученые последних десятилетий привыкли сносить свои мертвые знания. Она создание если и не великого художника, то все же большого артиста. Образ совершенной книги Ницше иной раз как бы проносится над ее строками. В ней все, как требовал величайший писатель Германии, "лично пережито и выстрадано", "все ученое впитано глубиной", "все проблемы переведены в чувства", "философские термины заменены словами", "вся она устремлена к катастрофе".
Книга Шпенглера творение - следовательно организм - следовательно живое лицо. Выражение ее лица - выражение страдания.
Двумя непримиримыми противоречиями жива книга Шпенглера. Двумя горькими, трагическими складками пересекают эти противоречия ее умный, ее страстный лоб.
Шпенглер бесконечно у ч е н; он сам говорит, что сделанное им открытие запоздало потому, что со смерти Лейбница ни один философ не владел всеми методами точного знания. Математика и физика, история религий и политическая история, все искусства, в особенности архитектура и музыка, судьбы народов и культур - все это странно сплетаясь друг с другом, составляет единый предмет Шпенглеровских размышлений.
Эта широкая ученость соединяется в Шпенглере с глубоко осознанной и принципиально провозглашенной антинаучностью философского мышления. Его книга дышит полным презрением ко всем вопросам современной научной философии, к вопросам методологии и теории знания. Некоторым уважением отмечено разве только имя Канта. Системы Фихте, Гегеля, Шеллинга прямо названы нелепицами. Из новейших мыслителей вскользь и полупрезрительно упоминаются лишь Эйкен и Бергсон. Всего неокантианства для Шпенглера просто не существует: это мертвый остаток некогда живой мысли: профессорствующая философия и философствующие профессора.
Кто же подлинные философы XIX-го века? Выбор странен и вызывающе привередлив: - Шопенгауэр, Вагнер и Ницше, Маркс и Дюринг, Геббель, Ибсен, Стриндберг и Бернард Шоу.
В свете такой ненаучности большая ученость Шпенглера производит на современный научный взгляд странное впечатление чего-то тщетного, неиспользованного, неприкаянного, чего-то эмпирически живого, но трансцендентально мертвого, какой-то трагически праздной красоты пышных и нарядных похорон.
К этому первому противоречию Шпенглеровской книги присоединяется второе: Шпенглер выраженный скептик, понятия абсолютной истины для него не существует. Абсолютная истина - абсолютная ложь, пустой лживый звук. Идеи так же смертны, как души и организмы. Истины математики и логики так же относительны, как биологии и богословия. Трансцендентальная вечность знания так же химерична, как вечность трансцендентального бытия.
Но безусловный скептик, Шпенглер одновременно мужественный пророк. Содержание его пророчества - смерть европейской культуры. Пройдет немного столетий и на земном шаре не останется ни одного немца, англичанина и француза, как во времена Юстиниана не было больше ни одного римлянина.
Пророк-скептик, возможно ли более противоречивое сочетание? Разве пророк не всегда посланник вечности и бытия? Разве без ощущения вечного бытия в груди возможен пророческий голос? Возникает вопрос: быть может Шпенглер вовсе не пророк, а только пациент современной Европы в безответственно взятой на себя роли пророка.
Состояние, в котором Шпенглер пишет свою книгу - чувство одержимости своим открытием. Он убежден, что говорит вещи, которые никому не снились, никогда никому не приходили на ум, что он ставит проблему, которую в ее немом величии еще никто никогда не чувствовал, что он высказывает мысли, которые до него никем еще не были осознаны, но в будущем неизбежно заполнят сознание всего человечества. Книга Шпенглера безусловно книга подлинного пафоса, временами, однако, досадно опускающегося до некоторой личной заносчивости, почти надменности.
Настроение, которое остается от нее, настроение тяжести и мрака. "Умирая, античный мир не знал, что он умирает, и потому наслаждался каждым предсмертным днем, как подарком богов. Но наш дар - дар предвидения своей неизбежной судьбы. Мы будем умирать сознательно, сопровождая каждую стадию своего разложения острым взором опытного врача". Вот строки, которые я избрал бы эпиграфом эмоционального содержания "Заката Европы". Помещенные в конце книги, скупой на всякую откровенную лирику, они производят сильное впечатление безнадежной горечи, но и спокойной гордости.
________
В основе "Заката Европы" не лежит аппарата понятий, в основе его лежит организм слов. Понятие - мертвый кристалл мысли, словно ее живой цветок. Понятие всегда одномысленно, самотождественно и раз навсегда определено в своей логической емкости. Слово всегда многомысленно, неуловимо, всегда заново нагружено новым содержанием.
"Закат Европы" сработан Шпенглером не из понятий, но из слов, которые должны быть читателем прочувствованы, пережиты, увидены. Слов этих в "Закате Европы" в сущности очень немного.
Каждое бодрствующее сознание различает в себе "свое" и "чужое". Все философские термины указывают по Шпенглеру на эту основную противоположность. Кантовское "явление", Фихтевское "я", "воля" Шопенгауэра - вот те термины, нащупывающие в сознании некое "свое". "Вещь же в себе", "не я", "мир как представление", указывают, наоборот, на некое "чужое" нашего сознания.
Шпенглер не любит терминов и потому он "покрывает различие "своего" и "чужого" многомысленной противоположностью многомысленных слов, называя свое - "д у ш о ю", а чужое - "м и р о м".
На слово "души" наслояется затем Шпенглером слово "с т а н о в л е н и е", а на слово мир слово "с т а в ш е е". Так слагаются два полюса, - полюс становления души и полюс ставшего мира. Мир возможностей и мир осуществленностей.
Между ними жизнь, как осуществление возможностей.
Вслушиваясь затем в природу становящегося мира, Шпенглер чувствует его таинственно наделенным признаком н а п р а в л е н и я, тем несказуемым в сущности признаком, который на всех высоко развитых языках был указуем термином "время". Сращивая, таким образом, время со становящеюся жизнью, Шпенглер в противоположном полюсе сознания, в полюсе "чужого", сращивает ставший мир с пространством, ощущая пространство, как "мертвое время", как смерть. Так ветвится в "Закате Европы" организм роковых для Шпенглера слов. Слова эти, взятые вместе, составляют не терминологию Шпенглера (" терминологии[" ] у него нет), но некоторую условную сигнализацию.
Что такое время? - Шпенглер отвечает: "время не форма познания, все философские ответы мнимы. Время - это жизнь, направленность, стремление, тоска, подвижность".
Что такое причинность? - мертвая судьба. Что такое судьба? - органическая логика бытия.
Вот таким способом сигнализирует Шпенглер в душу читателя о том, что он знает о жизни, мире и познании.
Вот метод Шпенглера: он нигде не показан, так сказать, в голом виде. В "Закате Европы" нет главы, специально посвященной его раскрытию: описанию и защите. Он явлен в книге Шпенглера весьма своеобразно, как живая сила, которой, в виду ее очевидной работоспособности, незачем отчитываться и оправдываться. Это осиливание скупо развитым и глубоко схороненным методом тяжелых масс Шпенглеровского знания, придает всей книге впечатление легкости и динамичности. Такова в общих чертах гносеология Шпенглера. Перейдем теперь к его методологии, к установлению различия между природой и историей.
К "чужому" моего сознания, т. е. к миру, я могу отнестись двояко. Я могу избрать детерминантою моего отношения или становление, направленность, время, - или ставшее, протяженность, пространство.
В первом случае я как бы возвращаю мир себе в душу - получаю историю. Во втором - наоборот: я на век закрепляю дистанцию между душою и миром и получаю природу.
История есть мир цветущий в образе. Таким знали мир Платон, Рембрандт, Гете.
Природа - есть мир, увядший в понятии.
Созерцать - значит добывать из мира историю.
Познавать - значит добывать из мира природу.
Природа живет в понятии, в законе, в числе, в причинности, в пространстве.
История всецело покоится по ту сторону всех этих понятий, по ту сторону всякой науки.
Научный подход к истории является потому для Шпенглера методологической бессмыслицей. В истории нельзя искать не только законов, но и никаких причинных рядов. Историю нужно творить. Все остальные точки зрения не чистые решения вопроса.
Всякое природоведение завершается научной систематикой.
Всякое историческое постижение завершается "ф и з и о н ом и к о й".
Шпенглер убежден, что будущее принадлежит открытой им физиономике, что через сто лет все науки превратятся в куски единой физиономики.
Что же такое эта Шпенглеровская физиономика?
Ответ на этот вопрос дан Шпенглером двойным образом: очень скупым теоретическим определением физиономики, и очень обстоятельным применением ее.
В конце концов, Шпенглеровская физиономика - артистическая практика духовного портретирования. Шпенглер берет науку, искусство, религию, политику, быт, пейзаж определенной эпохи и, освобождая все эти ценности от ярма объективной сверхъисторической значимости, рассматривает их исключительно как символические образы переживаний портретируемой им исторической души. В результате применения этого метода, религия, философия, наука, как таковые, т. е. как некие преемственно развивающиеся, одним народом завещаемые другому ценностные ряды, решительно уничтожаются Шпенглером. Всякая религиозная догма, всякое философское утверждение, всякий эстетический образ, всякая математическая формула - все эти разнообразнейшие закрепления истины, ощущаются и раскрываются Шпенглером, как иероглифы народных душ и судеб.
Писать историю, как философ, говорит Шпенглер, значит писать ее так, как Шекспир писал трагедии своих героев. Историк-физиономист - биограф отдельных культур, т. е. отдельных духовных организмов. Мыслить потому в качестве историка-физиономиста какие-то сквозные, т. е. сквозь все народы и эпохи, проходящие логические или эстетические ценности, мыслить какую-то единую философию, единую логику, или хотя бы объективную единую математику, - значит обезличивать индивидуальные образы отдельных культур мертвыми схемами вымышленных общезначимостей.
Вдумываясь в гносеологические и методологические утверждения Шпенглера, нельзя воздержаться от впечатления их крайнего субъективизма, от попытки отнестись к Шпенглеру, как к явному релятивисту.
И, действительно: многосмысленные слова вместо односмысленных понятий, сигнализация вместо терминологии, разве это может не вести философа к релятивизму? Но релятивизм Шпенглера коренится еще глубже. В каждом сознании Шпенглер отличает душу и чужое этой душе, т. е. - мир. Душа у каждого своя, потому и чужое этой души у каждого свое. Это значит что у каждого свой мир. Шпенглер так и говорит: "есть столько миров, сколько людей". Но если у каждого свой мир, то ясно, что и оба производных этого мира, история и природа у каждой духовной индивидуальности: у человека, народа, семьи народов, у всякой эпохи, у всякой культуры свои. И действительно, цитируя Гете, Шпенглер утверждает, что об истории никто не может судить, кто сам в себе не переживет истории.
Заостряя Шпенглера до последнего предела можно правомерно утверждать, что для каждой души всемирная история есть в конце концов ни что иное, как история ее же собственной судьбы.
Однако этими размышлениями релятивизм Шпенглера еще не исчерпан до конца. Он потенцируется в утверждении, что субъективно не только переживание мира, но и всякое творческое закрепление этого переживания, что никакие образы искусства и никакие научные законы не вчленимы ни в какие сверхдушевные значимости и исчерпывают свой последний смысл в качестве символов этой душевности, разделяя участь всего живого - смерть.
Дальше идти некуда. И все же, если бы Шпенглеру сказали, что его физиономика субъективна, он ни за что не согласился бы с этим положением; он уверен, что впервые пишет настоящую объективную историю.
Ошибка всех историков, их субъективная аберрация, заключается по Шпенглеру прежде всего в том, что все они писали историю с точки зрения современного человека, деля ее в связи с этим на совершенно несоизмеримые по удельному весу куски древности, средневековья и нового времени, постигая то великое, что было, через то малое, к чему юно будто бы привело. Задача Шпенглера - покинуть эту Птолемеевскую точку зрения, стать Коперником от истории, перестать вращать историю вокруг мнимого центра западно-европейского мира, обрести по отношению к ней пафос дистанции, взглянуть на все явления истории, как на горную цепь на горизонте, взглянуть на нее взором беспристрастного божества.
Однако Шпенглер защищает не только объективность такой своей духовной ситуации по отношению к истории, он претендует еще и на объективн