авно распавшегося в пыль.
Он нам принес из бездн Нфира
Еще не понятую быль.

Ты, безымянная планета,
Сестра погибшая Земли,
Скажи, лучи того же света
Что на тебе создать могли?

Еще, быть может, пламя тлело,
И с камнем камень не был слит,
И жизнь, быть может не одела
Твой остывающий гранит?

А может быть, минули сроки,
И жизнь свой свиток развила,
В телах кипела красным соком,
Сражалась, пела и цвела,

И кто-то встал ногою твердой
И оглядел твои края,
И чей-то так же разум гордый
Сказал планете: ты моя.

И своему, быть может, царству
Конца не видел никогда,
И создавались государства,
И разрушались города...

И кто бесстрастно и сурово
Твой протрубил последний час?
Полет ли случая слепого?
Закон, неведомый для нас?

Иль хаос, в атом заключенный
Начала творческой мечтой,
Рванулся вдруг, освобожденный
Неосторожною рукой?

Кто, от огня всемирной тризны
Не в силах отвернуть лица,
Терял свой разум прежде жизни
В предельном ужасе конца?

...И вот на нашем небосклоне
Твоя слегка скользнула тень.
Но,может быть, в моей ладони
И наш лежит грядущий день?

И все, над чем трудился гений,
И все, что разрушал злодей,
И все безумье поколений,
И все терпенье матерей,-

Все только темным камнем ляжет
В руке, неведомой для нас;
И чей-то голос что-то скажет
Про первый, про последний час,

И чей-то спросит взор пытливый
Про судьбы мира моего,-
Но камни неба молчаливы
И не расскажут ничего.
       ---                 1952 г.

     x x x

Нет у меня родного в мире края,
И нет такого"милого предела",
Где часто просит смертный, умирая,
Свое навеки успокоить тело.

Так пусть меня покрыли бы землею
Под старою, мохнатой, строгой елью;
Пускай она склонится надо мною,
Как над моей когда-то колыбелью.

Пуская она вершиною качает,
С ночным тревожным ветром буйно споря,
Пусть звоном птиц и шелестом встречает
Вечерние и утренние зори.

И пусть бормочет мерно и невнятно
Шумит-шумит таинственно, как вечность,
О самом важном в мире непонятном,
О самом лучшем в жизни быстротечной,

О том, что знают травы и деревья,
И знают птицы в радостном полете,
И облака в бездумном их кочевьи,
Скользя в лазурных солнечных высотах;

О том, что в небе, полночью раскрытом,
Ей сверху шепчут звезды и планеты,
И что порой, как сон полузабытый,
Припоминают дети и поНты.
         ---                1952 г.

     x x x

Порой бывает ранним летом:
Закат так чист и так хорош,
Так полон золотистым светом,
Что с утренней зарею схож.

И на ветвях косматой ели,
Вдруг встрепенувшись в полусне,
Зальется птичка робкой трелью
В янтарной светлой тишине.

Но не найдя в тиши ответа,
Внезапно смолкнет и поймет,
Что день погас, что песня спета,
И сумрак ночи настает.
       ---                 1952 г.

     x x x

Ее за маленькой деревней
Нашли в слежавшемся песке -
Табличку клинописи древней
На мертвом ныне языке.

Над ней раздумывал ученый,
И знаки странные прочли -
Они до нас из Вавилона
В тысячелетиях дошли.

Мы в них прочли о мирозданьи,
Начале времени и числ,
И стал далекого преданья
Нам снова близок тайный смысл.

...Был хаос темный и туманный
Никем не создан, не рожден.
И стал он волей безымянной
На два начала разделен.

Бог Эа, гений легкокрылый,
Был духом света и тепла,
Но Тиамат, слепая сила,
Обратно к Хаосу вела.

Когда впервые жизни милой
Росток таинственно возник,
Она в живом отобразила
Свой злобный и бездушный лик.

В морях, не знающих предела,
Чешуйчатый свивался змей;
Червь грел свое  слепое тело
На отмели среди камней.

Сквозь лес болотистый и темный
Шагал чудовищный дракон,
Покрытый панцирем, огромный,
Свирепой силой наделен

Холодной крови не смущали
Еще не робость, ни слеза,
И ничего не выражали
Его недвижные глаза.

Но Эа, гений созиданья,
Дохнул с небесной высоты,
И в царстве мрака и молчанья
Качнулись первые цветы.

Червяк медлительный, мохнатый,
В тени свернувшийся клубком,
Вознесся радугой крылатой,
Воздушным легким мотыльком.

И в берега вступило море
И в жилах стала теплой кровь.
И в первом материнском взоре
Сверкнула искрою любовь.

И, наконец, из тьмы пещеры,
У края первобытных рек,
Взгляд от земли, скупой и серой,
Приподнял к небу Человек.

Но дальше нить повествованья
Теперь сплетается для нас,
Как будто старое преданье
Свой не закончило рассказ.

...В неслышном шаге поколений
Тысячелетья протекли.
И разум, бога отраженье,
Стал повелителем земли.

Росли колонны Парфенона.
Вздымались арки и мосты.
Сияла в мраморе Юнона
Улыбкой строгой чистоты.

Сквозь все моря, снега и горы
Прошел, не дрогнув, человек.
И к самым звездам думал скоро
Стремительный направить бег.

- Но кто там, панцырем сверкая,
Встает, как тень былых времен?
Все на пути уничтожая,
Ползет чудовищный дракон.

Его сквозь чащу без дороги
Ведет незримая рука.
Его несут стальные ноги,
Как два огромных червяка.

И что там в небе строем длинным
Закрыло солнце над землей?
Иль птеродактилей старинных
Летит, гудя,зубастый рой?

Они летят, они ликуют,
И в землю сеют смерть и ад,
И снова, снова торжествует
Проматерь тварей - Тиамат!
        -----              1952 г.

     x x x

Когда мы здесь, к концу дороги,
Закроем смертные глаза -
Блеснет нам где-то за порогом
Иного неба бирюза.

И все смятенье Нтой жизни
Предстанет нам минутным сном,
И мы проснемся в той отчизне
Другим и лучшим существом.

Но память Нто сновиденье
Не в силах будет удержать,
Затем, что прежнего мгновенья
Иным рассудком не понять;

Затем, что в Нтой жизни новой
Мы б новым сердцем не могли
Найти ни образа, ни слова
Для чувств и образов Земли.

И мы забудем все, что было -
Планеты прежней ложь и кровь,
Судьбу и милых и немилых,
Вражду, и горечь, и любовь.

Но будет краткое мгновенье,-
Быть-может, где-нибудь в тиши,-
Когда чужое нам волненье
Смутит безоблачность души.

И будь то отблеск мысли скрытой,
Или случайный луч иль звук,
Но он о чем-то позабытом,
Как дальний зов, напомнит вдруг.

И тихо встанет перед нами,
Как тень, как образы без слов,-
Дорога с дальними холмами,
Туманный вечер, звук шагов,

И огонек во тьме далекий,
И шум ветвей над головой,
И чьей-то песни одинокой
Напев печальный и простой,-

И забывая блеск лазурный,
Рожденный нашим новым днем,
Мы в мире светлом и безбурном
Припомним что-то - и вздохнем.
1953 г.

НеизКяснимым и чудесным
Пленен наш разум с давних пор.
Чей горизонта кругом тесным
Не тяготился жадный взор?

Числом вселенную измерив,
Твердит нам трепетная мысль,
Что есть таинственные двери
Из мира времени и числ.

Пророк, астролог и халдей
Бормочут нам от века к веку
О скрытой сущности вещей,
Двойной природе человека,

Рожденного с его душой
Частицей временного мира,
А в синей вечности Нфира -
Незатухающей волной.

Но темных пирий лепетанье
Уже не трогает умы.
Высокой горечи познанья
Вкусили слишком много мы.

Мы не умеем больше верить,
Теперь хотим мы только знать,
Неисчислимое - измерить,
Непостижимое - понять,

Всех тайн меж звездами и нами
Покров мистический сорвать
И неземное увидать
Земными смертными глазами.

Не для того ли сфер хрустальных
Уютный купол был разбит?
Наш путь трагический и дальний
Куда теперь еще лежит?

Найдем ли вновь простор чудесный
Мы там, за гранью новых сфер,
Иль мраком хлынет неизвестность
Для нас в распахнутую дверь,

И только хаос изначальный,
Круговорот стихийных сил,-
Расскажет о судьбе печальной
Живых созданий и светил,

И мысль - бесцельное движенье,
Случайности бродячий свет,-
Шепнет в последнем достиженьи
О безнадежности побед?

Ну, что же! В горький час прозренья,
Наш тяжкий и высокий час,
Души мятежной утешенье
Одно останется для нас:

Сказать неведомому:"Знаю",
Проститься с лживою мечтой,
И твердо, глаз не опуская,
Взглянуть в безликое Ничто.
                           IV-1953 г.

     В лесу.

Ты входишь в лес - и вот над головой
Деревья чуткие сомкнулись легким сводом,
И кажется тебе, беседуют с тобой
О мире, тишине и солнечной свободе.

Как вольно вкруг тебя порхают птицы!
Как беззаботна их живая трель -
Простой напев бесхитростной синицы
И золотистой иволги свирель!

Ты думаешь:"Нет, в мире есть покой;
"Не все живет, враждуя и страдая;
"Тем, кто обКят зеленой тишиной,
"Не меркнет свет утраченного рая".

Но ты не верь, мой легковерный друг,
Покоя нет, не верь своим мечтам,
Не все светло и радостно вокруг,
И здесь, у них, все то же, что и там.

Приходит ночь, и беззащитна птица,
И каждый трепет листьев страшен ей,
В ночи ей снится филин и куница
И блеск зеленых глаз в тени ветвей.

Она дрожит, вытягивая шею,
Расширив свой невидящий зрачок,
И коготки сжимают, цепенея,
Холодный, скользкий липовый сучок.

И вдруг слетая в темноте ночной
Она об ствол шарахнется с размаха,
Гонимая слепым безумьем страха,
Окутанная ужасом и тьмой.

А в тот же час в стальном капкане бьется
Пушистый хищник - полуночный гость,
И зубу крепкому, скрипя, не поддается
Железо и своя живая кость.

Так жизнью всюду правят Страх и Боль,
С ней рядом смерть, как верная подруга;
Миллионы лет и миллиарды воль
Не разомкнут безрадостного круга.

За сладким запахом расцветшей анемоны,
За гармоничным шелестом ветвей -
Повсюду стон бесчисленных агоний
И хруст ломаемых костей.

И если б голос дан был всем незримым ликам,
Пчеле, жучку, травинке и листу -
То вся земля одним была бы криком,
Летящим в ледяную пустоту.
                            VII-1953 г.

     Старая лошадь.

Старую лошадь вели на бойню,
Привязав к телеге, по дороге большой.
Тянула веревка, и лошадь невольно
Бежала усталой неровной рысцой.

Лошадь хромала сбитым копытом
(Незачем было подкову менять)
Припадала тяжко на асфальте разбитом
И, спотыкаясь, бежала опять.

Лошадь смотрела скорбно и кротко.
В глазах стоял безмолвный вопрос.
На мохнатой щеке, на шерсти короткой
Узко темнела дорожка слез.

Никто не глядел на старую лошадь,
Никто из идущих не поднял лица.
Своя на спине у каждого ноша,
Жестки дороги и жестки сердца.

О чем раздумывать? Кляча есть кляча.
Таков на свете порядок вещей
Ей Господом Богом удел предназначен -
Быть бессловесною вещью людей.

Но думала я - если б в Нто мгновенье
Мне просиял несказанный свет,
Нам озаривший огнем просветленья
И судьбы людей и судьбы планет -

И если бы в громе и блеске гуда
Сверху раздался Господень глас -
То все для меня перечеркнуто будет
Безмолвным вопросом плачущих глаз.
                               VII-1953 г.

     x x x

О нет, мой друг, не верь, что в старости - покой,
Что мудрый холодок скует твои желанья,
И светлой осенью над тихою рекой
Ты будешь слушать звон волны воспоминанья.

О нет, мой друг!-Опять весна придет,
И тронет сердце вкрадчивым дыханьем,
И снова даль тебя лукаво позовет,-
Но позовет уже без обещанья.

И ясным вечером ты, выйдя на крыльцо,
Вздохнешь о сказочном, несбывшемся, далеком,
И снова будешь ты безумцем и глупцом,-
Но только больше одиноким.

И зову прошлого внимая в тишине,
Бессонные глаза откроешь ночью лунной,
И вновь в загадочной ты будешь глубине
Перебирать глухие сердца струны,

И так же ты, тоскуя и скорбя,
Заломишь руки, как и прежде,-
И только ко всему, что мучило тебя,
Ты горькую добавишь безнадежность.
                              XI-1953 г.

     x x x

Спросили вы: зачем поНты
Всегда грустят, из века в век?
У них не мудрого ль совета,
Не сил ли ищет человек?

И почему печальной песни
Однообразная свирель
Все ж сердцу ближе и прелестней
Чем звонких жаворонков трель?

- Когда Великий Зодчий мира
Впервые бросил звездный свет
В просторы темные Нфира -
Он первый в мире был поНт.

И волей, в нем самом рожденной,
Мелодий и созвучий полн,
ПоНму создал он Вселенной
Из ритма бесконечных волн.

Он четкой паузой пространства
Разбил спирали звездных строф,
И влил в их светлое убранство
Разнообразие миров.

Послушной рифмой тяготенья
Замкнулась каждая строка,
И повело свой счет векам
Планет покорное движенье.

И мы - великой грезы тени -
В неполном творчестве земном,
Как отраженье отражений
Его мечты передаем.

Но в каждом творческом стремленьи
Есть доля скорби для творца,
Затем, что каждое творенье
Не совершенно до конца,

И сам Создатель высшей силой
Вовеки обречен творить,
Не волен быть или не быть,
Иль уничтожить то, что было.

Он в вечном холоде Нфира
Всегда и всюду одинок,
И потому так много в мире
Печальных и жестоких строк.

И отраженного мечтою
Как на земле нам не вздохнуть,
Когда он сам грустит порою,
Облокотясь на Млечный путь.
                           II-1954 г.

     "Я памятник себе..."

Нет, памятник себе я не воздвигла в мире,
И голос мой народу не звучал,
Не потрясая сердца воинственною лирой,
Неправедных не обличал.

Я лишь украдкою, в молчании глубоком,
Без лести цезарю, без спора с палачом,
Несла свой огонек дорогой одинокой,
От ветра буйных лет прикрыв его плащом.

Историк будущий торжественным движеньем
Не вынет томик мой из ряда пыльных книг,
И ровных строк забытого значенья
Не вызубрит усердный ученик.

И все же иногда задумчивой мечтою
Я верю, что дойдет без подписи строка
До тех, кто и теперь, невидимые мною,
Живут и будут жить в грядущие века.

Какая б их не повела дорога,
Какая б им не выпала судьба -
Мечта художника, мятежника тревога
Иль только горькое молчание раба,-

Но все ж они, не смешаны с толпою,
Прикрыв свое лицо и опуская взгляд,
Свой огонек несут своей тропою.
И не пойдут с другими в ряд.

Друзьям моим безвестным и далеким,
Непокоренности, тоске и страсти их,
Всем, кто идет дорогой одинокой
Я отдаю свой безымянный стих.
                              III-1954 г.

     Потомку.

Ты будешь пролетать в Нфире
Сквозь сеть серебряных лучей,
Уйдя из маленького мира
Земных рассветов и ночей.

И, погружаясь в неизвестность,
Ты наше солнце за собой
Увидишь из кабинки тесной
Неяркой желтою звездой.

Но хоть в стремительном движеньи
Часы иначе потекут,
Все ж будешь ты считать теченье
Твоих загадочных минут,

И до созвездия Овна
Или до Альфы Козерога
Чрезмерно ровная дорога
Чуть-чуть покажется длинна.

Ведь звездному пилоту даже
Порой становятся скучны
Однообразье пейзажа
И слишком много тишины

И чтоб застывшему мгновенью
Вернуть текучесть бытия -
К минувших дней отображенью
Рука протянется твоя -

К старинной книге - дару друга,
С тобой простившегося "там",-
И час невольного досуга
Ты посвятишь ее листам.

И хоть из сумрака былого
До вас немногое дошло,
Хотя озвученное слово
Уже в преданье отошло,

Хотя иное выраженье
И слов, и образов, и числ,
И в чуждом прошлому значеньи
Себя высказывает мысль,-

Но дольше вашей жизни годы,
И больше мозг, и глубже ум,
И больше силы и свободы
Для многих чувств и разных дум.

И ты, различнейших вопросов
Коснувшийся за двести лет,
Ты будешь физик и философ,
Слегка историк и поНт.

И старой книги осторожно
Рукой перевернув листы,
До смысла прежнего, возможно,
Отчасти доберешься ты.

На миг прошедшее проснется,
С тобой невнятно говоря,
И мой потомок улыбнется
Наивной грусти дикаря.

Далекий сын мой! В вашем мире
Нет места робкой полумгле;
Ты вольно странствуешь в Нфире,
Ты вольно мыслишь на земле.

Струится кровь в тебе иначе,-
Когда в тебе осталась кровь,-
Твоя без зависти удача,
Твоя без ревности любовь;

Не лжешь с другими и собою,
Не ненавидишь и не льстишь,
И если ты грустишь порою,
То ты без горечи грустишь.

А мы - мы жили в вечном страхе,
Замкнув сердца, сковав умы,
Телами извиваясь в прахе,
Душою ползая средь тьмы.

Мы были грубы, жадны, дики,
Мы были жалкие рабы
Слепой жестокости владыки,
Слепой случайности судьбы!

Но дней грядущих достоянье,
Все, чем твоя душа горда,
Как отблеск дальнего сиянья
Немногим снился иногда.

И в нашей мысли бедной, пленной,
Где все так скудно и темно,
Сумей душою просветленной
Найти грядущего зерно.

Подумай, правнук мой надменный
К минувшему склоняя слух,
С каким усильем во вселенной
Из тьмы веков родится дух.

И вы с неведением зверя
Еще бродили бы средь тьмы,
Когда бы в запертые двери
Напрасно не стучались мы.

Чтоб вы ловили в звездном свете
Лучи бесчисленных отчизн -
Тащили мы в ярме столетий
Свою мучительную жизнь.
                           III-1954 г.

     Осенний вечер.

Тише, тише, слов не надо.
Только свет и тишина.
Эта ясная прохлада
На мгновенье нам дана.

Гаснет в отблеске заката
Золотой кленовый лист.
Лес прозрачен, поле сжато,
Воздух сух и серебрист.

Отгремели летом грозы,
Отзвенели соловьи.
Пожелтевшие березы
Клонят головы свои.

День минувший, день короткий,
В Нтот час тебя не жаль.
Смотрит с неба взором кротким
Звезд бессмертная печаль.

     Д у б.

Лес обнажен и пуст, а дуб одет листвой,
Как будто медлит он еще расстаться с летом;
В нем золото и медь, и золотистым светом
Без солнца озарен весь уголок лесной.

В его кривых ветвях, как в мышцах великана,
Все та же бродит мощь сквозь чуткий полусон,
И споря до конца с осенним ураганом,
Кудрями рыжими взмахнет, проснувшись, он.

     Мой рай.

Отступают, редеют леса,
Растворяются в дымке синей;
Все слабее птиц голоса,
Все назойливей рокот машины.

И коню копытом не мять
Путь, стальной оттиснутый массой,
И Буренка - подруга и мать -
Стала Фабрикой масла и мяса.

Может в Нтом грядущего дни,
Только в сердце крадется холод.
Не милы мне твои огни,
Суетливый и шумный Город!

Не люблю я безликость толпы
И асфальт бездушный и гладкий;
Мне милей тишина тропы
И зеленых сводов загадки.

Перерезан рельсами путь,
Путь поНта на нашей планете;
Может,лучше в рай заглянуть,
Помечтать о небесном свете?

Только все не о том и не те
Песнопенья звучат из храма;
Не хочу я порхать в пустоте,
Созерцая бесстрастье Брамы.

И в христианский рай не хочу,
Петь статисткой в ангельском хоре;
Мне скорей уж ад по-плечу,
Там по крайности можно поспорить.

Мне хотелось бы в рай такой,
Где поют и летают птицы;
Где леса шелестят листвой
И не знают конца и границы.

Где прозрачна речная волна
И никем не отравлено море,
Где простая радость дана
И не очень горькое горе.

Я хочу, чтоб в Эдеме том
Знали вкус и труда и хлеба;
И чтоб был там маленький дом
Под огромным, как вечность небом.

Чтобы пахло травой и росой
На закате в открытые двери,
И чтоб женщина звала домой
Добрым голосом доброго зверя.

     Моим коровам.

В страну, где вечно пасмурные ели
Без шороха стоят,
Где бледные, как мрамор, асфодели,
Не шелохнувшись, спят;

В страну, где все бесстрастны и свободны,
И каждый - прав,
Где тени легкие героев благородных
Лежат в траве, не приминая трав;

Где темной Леты сладостные струи
Журчат, теряясь в серебристой мгле,
И где Ахилл желает стать, тоскуя,
Поденщиком на солнечной земле,-

Туда тропой нестройной и несмелой
Войдут мои смиренные друзья,
Вброд Стикса перейдя поток остервенелый
И Церберу рогами погрозя.

И направляясь робко к светлой цели-
Обилью Елисейских трав,
Свой темный глаз скосив на асфодели,
Пройдут, травы копытом не примяв.

И скажут строго благородных тени:
"Здесь мудрым дан покой от жизни и труда,
"Зачем же здесь рабы живущих поколений,
"Зачем же здесь стада?"

Но Ио кроткая, припомнив дни скитанья,
Удел царевны и рабы,
Протянет руку состраданья
К товарищам своей изменчивой судьбы.

Припомнит окрик грубый и суровый,
Кнут, обжигающий бока,
И овода, что гнал ее все снова, снова,
Как гонит нас тоска,-

И скажет ласково:"Вам ведома обида,
"И вы защиту здесь найдете у меня.
"Войдите же в луга прохладного Аида,
"Вы, сестры горького земного дня."

Был автобус битком,
Ехал понемножку,
Парень с розовым лицом
Вскинул вдруг гармошку.

Он не плохо играл.
Пел не слишком громко,
И кондуктор смолчал,
Посмотрел в сторонку.

И взвилась,всем близка,
Древняя, степная,
Азиатская тоска,
Удаль воровская.

И шофер молодой
Оживил