Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
дома
терпимости, кабаки и харчевни в наиболее бедных районах Рима, где чаще всего
собирались гладиаторы; беспрестанно подслушивая, он собрал некоторые улики и
в конце концов пришел к заключению, что в отсутствие Спартака руководителем
заговора, если такой действительно существовал, был Крикс. Поэтому он стал
следить за Криксом, и так как галл часто посещал харчевню Венеры Либитины,
то Сильвий Кордений в течение шести или семи дней приходил туда, иногда даже
два раза в день; и когда он узнал, что в этот вечер состоится собрание
начальников групп, на котором будет Крикс, он решился на хитрость -
спрятаться под обеденным ложем в тот момент, когда приход гладиаторов
отвлечет внимание Лутации Одноглазой.
Когда Сильвий Кордений закончил свою отрывистую и бессвязную речь. Крикс,
внимательно наблюдавший за ним, некоторое время молчал, а затем сказал
медленно и очень спокойно:
- А ведь ты негодяй, каких мало!
- Не считай меня больше того, чего я стою, благородный Крикс, и...
- Нет, нет, ты стоишь больше, чем может показаться на первый взгляд.
Несмотря на твой бараний вид, ум у тебя тонкий и хитер ты на славу.
- Но ведь я не сделал вам ничего дурного.., я исполнял приказания моего
патрона.., мне кажется, что, принимая во внимание мою искренность и то, что
я торжественно клянусь всеми богами Олимпа и ада не передать никому, даже
Верресу, ничего из того, что я узнал, вы можете пощадить меня, и дать мне
свободно уйти.
- Не торопись, добрый Сильвий, мы об этом еще поговорим, - иронически
возразил Крикс.
Подозвав к себе нескольких гладиаторов, он им сказал:
- Выйдем на минуту.
Он вышел первый, крикнув тем, кто оставался.
- Стерегите его!.. И не делайте ему ничего дурного. Гладиаторы вышли из
харчевни.
- Как поступить с этим негодяем? - спросил Крикс у своих товарищей, когда
в переулке все остановились и окружили его.
- Что за вопрос? - ответил Брезовир. - Убить его, как бешеную собаку, -
Дать ему уйти, - сказал другой, - было бы все равно, что самим донести на
себя.
- Сохранить ему жизнь и держать его пленником где-нибудь было бы опасно,
- заметил третий.
- И затем, где мы могли бы его спрятать? - спросил четвертый.
- Итак, смерть? - спросил Крикс, обводя всех глазами.
- Теперь ночь...
- Улица пустынная...
- Мы его отведем на самый верх холма на другой конец этой-улицы...
- Mors sua, vita nostra <Смерть его - наша жизнь.> - заключил в виде
сентенции Брезовир, произнося с варварским акцентом эти четыре латинских
слова.
- Да, это необходимо, - сказал Крикс, сделав шаг к дверям кабака; но тут
же остановился и спросил:
- Кто же убьет его?
Никто не дал ответа, и только" после минуты молчания один сказал:
- Убить безоружного и без сопротивления...
- Если бы у него был меч... - сказал другой - Если бы он мог или хотел
защищаться, я бы взял на себя это поручение, - прибавил Брезовир.
- Но зарезать безоружного... - заметил самнит Торкват.
- Храбрые и благородные вы люди, - сказал с волнением Крике, - и
достойные свободы! Однако, необходимо, чтобы для блага всех кто-нибудь
победил свое отвращение и выполнил над этим человеком приговор" который
изрекает моими устами суд Союза угнетенных.
Все наклонили головы в знак повиновения.
- С другой стороны, - продолжал Крикс, - разве он пришел сразиться с нами
равным оружием и в открытом бою? Разве он не шпион?
Если бы мы его не накрыли в его тайнике, не, донес ли бы он на нас через
два часа, И не были бы все мы брошены завтра в Мамертинскую тюрьму, чтобы
через два дня быть распятыми на кресте на Сессорском поле?
- Правда, правда! - подтвердило несколько голосов.
- Итак, именем суда Союза угнетенных я приказываю Брезовиру и Торквату
убить этого человека.
Оба гладиатора наклонили головы, и все, с Криксом во главе, вернулись в
харчевню.
Сильвий Кордений Веррес, ожидая решения своей судьбы, не переставал
дрожать от страха. Минуты ему казались веками. Он устремил взор, полный
ужаса на Крикса и его товарищей и побледнел. - он не прочел на их лицах
ничего хорошего.
- Ну, что же... - произнес он со слезами, - вы меня пощадите?.. Оставите
мне жизнь?.. Я.., на коленях, жизнью ваших отцов, ваших матерей, ваших
близких.., смиренно вас заклинаю...
- Разве есть у нас теперь отцы и матери?.. - мрачно ответил Брезовир,
лицо которого потемнело и приобрело страшное выражение.
- Разве оставили нам что-нибудь дорогое? - прибавил другой гладиатор,
глаза которого засверкали гневом и местью - Вставай, трус! - закричал
Торкват.
- Молчать! - воскликнул Крикс, и, обращаясь к отпущеннику Кая Верреса,
прибавил:
- Ты пойдешь с нами. В конце этой маленькой улицы мы посовещаемся и решим
твою судьбу.
Сделав товарищам знак вывести Сильвия Кордения, которому он оставил
последний луч надежды, чтобы тот не поднял на ноги всю улицу воплями, Крикс
вышел в сопровождении гладиаторов, потащивших отпущенника, более похожего на
мертвеца, чем на живого человека. Он не сопротивлялся и не произносил ни
слова.
Один гладиатор остался, чтобы расплатиться с Лутацией. Она среди этих
вышедших двадцати гладиаторов и не заметила своего торговца зерном. Между
тем остальные, повернув направо от харчевни, стали подыматься по грязной и
извилистой уличке, которая оканчивалась у городской стены. Дальше начиналось
открытое поле.
Придя сюда, они остановились. Сильвий Кордений, опустившись на колени,
начал плакать, взывая к милосердию гладиаторов:
- Хочешь, ты, подлый трус, сразиться равным оружием с одним из нас? -
спросил Брезовир упавшего духом отпущенника.
- О, пожалейте.., пожалейте.., ради моих сыновей прошу вас о
милосердии...
- У нас нет сыновей! - закричал один из гладиаторов.
- Мы осуждены не иметь их никогда!.. - прорычал другой.
- Неужели ты, - сказал в негодовании Брезовир, - умеешь только прятаться
и шпионить?.. Честно сражаться ты не умеешь?..
- О, спасите меня!.. Жизнь.., я вас умоляю о жизни!..
- Так иди же в ад, трус! - вскричал Брезовир, вонзив свой короткий меч в
грудь отпущенника.
- И пусть погибнут с тобой вместе все подлые бесчестные рабы, - прибавил
самнит Торкват, дважды ударяя упавшего.
Гладиаторы, сомкнувшись вокруг умирающего, стояли неподвижно, с мрачными
и задумчивыми лицами и молча следили за последними судорогами отпущенника.
Брезовир и Торкват несколько раз воткнули свои мечи в землю, чтобы
стереть с них кровь, раньше, чем она свернется, и затем вложили их обратно в
ножны.
А потом все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вышли через
пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.
Восемь дней спустя после только что рассказанных событий, вечером в час
первого факела, со стороны Аппиевой дороги въехал через Капуанские ворота в
Рим человек верхом на лошади, весь закутанный в плащ, чтобы хоть несколько
укрыться от проливного дождя, который уже несколько часов заливал улицы
города. Всадник и его породистый конь вспотели, задыхались от
продолжительной езды и были покрыты грязью с головы до ног.
Вскоре лошадь доскакала до Священной улицы и остановилась перед домом,
где жила Эвтибида. Всадник соскочил с коня и, схватив бронзовый молоток у
двери, несколько раз сильно ударил им. В ответ тотчас же послышался лай
сторожевой собаки, непременной принадлежности римского дома.
Через несколько минут всадник услышал шаги привратника; тот торопился
открыть двери и громко приказывал собаке замолчать.
- Да благословят тебя боги, добрый Гермоген... Я - Метробий приехал из
Кум...
- С благополучным приездом!..
- Я мокр, как рыба... Юпитер, властитель дождей, пожелал позабавиться,
показав мне, как хорошо работают его шлюзы Позови кого-нибудь из слуг и
прикажи ему отвести это бедное животное в конюшню соседней харчевни, чтобы
его там приютили и дали овса.
Привратник, приставив средний палец правой руки к большому, щелкнул о
ладонь - это был знак, которым вызывали рабов, - и, взяв лошадь за уздечку,
сказал:
- Входи же, Метробий! Ты знаешь расположение дома: возле галле реи ты
найдешь Аспазию, горничную госпожи. Она доложит о твоем прибытии. О лошади я
позабочусь, и все, что ты приказал, будет исполнено.
Метробий переступил порог входной двери, стараясь не поскользнуться, что
было бы самым дурным предзнаменованием. Он вошел в переднюю, на мозаичном
полу которой при свете бронзовой лампы, висящей на потолке, виднелась
обычная надпись: salve <Привет.>, это слово при первых же шагах гостя
начинал повторять попугай в клетке, висящей на стене (таков был обычай того
времени).
Минуя переднюю и атриум, он вошел в коридор галереи и приказал служанке
доложить Эвшбиде о своем приходе.
В это время куртизанка находилась в своей зимней приемной, благоухающей
духами, украшенной драгоценной мебелью Она была всецело занята выслушиванием
признаний в любви, которые расточал ей юноша, сидевший у ее ног. Она
теребила дерзкой рукой его мягкие черные волосы, а он с пылающим страстью
взглядом говорил ей о своих нежных чувствах. То был Тит Лукреций Кар.
С самого детства проникнутый учением Эпикура, он применял в жизни
наставления своего учителя и не желал серьезной и глубокой любви.
..Возвращаются вновь и безумье, и ярость все та же. Лишь начинает впять
устремляться к предмету желанье.
И поэтому он искал любовь легкую и кратковременную, чтобы:
..стрелами новой любви прежнюю быстро прогнать.
Но это ему не помешало кончить жизнь самоубийством в сорок четыре года,
и, как все заставляет предполагать, именно от безнадежной и неразделенной
любви.
Во всяком случае, так как Лукреций был юноша привлекательный, очень
талантливый, остроумный и приятный собеседник, богатый и не скупился на
траты для своих удовольствий то он часто приходил провести несколько часов в
доме Эвтибиды Она принимала его с большей любезностью, чем других, более
богатых и щедрых поклонников - Итак, ты меня любишь? - кокетливо говорила
куртизанка юноше, продолжая играть его локонами. - Я тебе не надоела?
- Нет, я тебя люблю все сильнее и сильнее, так как любовь - это
единственная вещь, которая по мере обладания ею не насыщает, но только
разжигает желание в груди.
В эту минуту раздался легкий стук пальцем в дверь.
- Кто там? - спросила Эвтибида. Послышался негромкий голос Аспазии:
- Прибыл Метробий из Кум...
- Ах! - радостно воскликнула Эвтибида, вскочив с кушетки и вся покраснев.
- Он приехал?.. Проводи его в экседру... Я сейчас приду.
И обращаясь к Лукрецию, она торопливо заговорила прерывающимся, но очень
ласковым голосом:
- Подожди меня... Я сейчас вернусь.., и если известия, принесенные этим
человеком, будут те, которых я страстно жду уже в течение восьми дней, если
я утолю сегодня вечером свою ненависть желанной местью.., мне будет весело,
и часть этого веселья перепадет тебе.
С этими словами она вышла из приемной в сильном возбуждении, оставив
Лукреция в состоянии изумления, недовольства и любопытства.
Покачав головой, он стал в глубоком раздумьи ходить взад и вперед по
комнате.
Буря бушевала, и частые молнии наполняли приемную мрачным сиянием,
ужасные рассказы грома потрясали дом до самого основания; шум града и дождя
слышался с необыкновенной силой между раскатами грома, а сильный северный
ветер, яростно бушуя, дул с пронзительным свистом в двери, окна, во все
щели.
- Юпитер, бог толпы, развлекается, показывая образцы своего
разрушительного могущества, - прошептал юноша с легкой иронической улыбкой.
Походив еще некоторое время по комнате, Лукреций сел на кушетку и, как бы
отдавшись во власть ощущений, вызванных в нем этой борьбой стихий, схватил
одну из навощенных дощечек, лежавших на маленьком изящном шкапчике и,
серебряной палочкой с железным наконечником, стал быстро писать.
Тем временем Эвтибида прошла в экседру; там уже находился Метробий,
который, сняв плащ, печально осматривал его прорехи. Куртизанка крикнула
рабыне, собиравшейся выйти:
- Ну-ка, разожги сильнее огонь в камине, приготовь одежду, чтобы наш
Метробий мог переодеться, и накрой в триклинии ужин получше. И тотчас же,
повернувшись к Метробию, она спросила:
- Ну как?.. Хорошие ты привез известия, мой славный Метробий?
- Хорошие из Кум, но самые скверные с дороги.
- Вижу, вижу, бедный мой Метробий. Садись сюда, ближе к огню, - с этими
словами она придвинула скамейку к камину, - и скажи мне поскорее, добыл ты
желанные доказательства?
- Золото, прекраснейшая Эвтибида, как ты знаешь, открыло Юпитеру
бронзовые ворота башни Данаи .
- Оставь болтовню!.. Неужели ванна, которую ты принял, не отбила у тебя
охоты разглагольствовать?
- Я подкупил одну рабыню и через маленькое отверстие, сделанное в двери,
видел несколько раз, как Спартак в час крика петухов входил в комнату
Валерии.
- О боги ада, помогите мне! - воскликнула Эвтибида с выражением дикой
радости.
И теребя Метробия, с искаженным лицом, похожая на разъяренную тигрицу,
она стала спрашивать прерывистым и задыхающимся голосом:
- И.., все дни.., вот так.., они.., подлые бесчестят.., честное имя...
Суллы?
- Думаю, что в пылу страсти они ни разу не пропустили даже ни одного
черного дня - О, теперь придет для них такой черный день! Я посвящаю, -
воскликнула торжественно Эвтибида, - их проклятые головы богам ада!
И она сделала движение, чтобы уйти, но остановилась и, обращаясь к
Метробию, добавила:
- Переоденься, потом пойди закуси в триклинии и жди меня там.
"Не хотел бы я впутаться в какое-нибудь скверное дело", - думал старый
комедиант, идя в комнату для гостей, чтобы переменить мокрую одежду.
Но переодевшись и пройдя в триклиний, где его ожидал роскошный ужин и
фалернское вино, достойный муж постарался забыть о злополучном путешествии и
о предчувствии какого-то тяжелого, близкого несчастья.
Не успел он насытиться и наполовину, как Эвтибида, с бледным лицом, но
спокойная, вошла в триклиний, держа в руке сверток папируса, то есть бумаги
лучшего качества. Он был завернут в" разрисованную снаружи суриком и
обвязанную льняным шнурком пергаментную пленку, края которой были склеены
воском, с печатью кольца Эвтибиды Печать изображала Венеру, выходящую из
пены морской.
Метробий, несколько смущенный этим появлением, спросил:
- Да.., прекраснейшая Эвтибида.., я желал бы , я хотел бы... Кому
адресовано это письмо?
- Ты еще спрашиваешь?.. Луцию Корнелию Сулле.
- Ах, клянусь маской бога Мома, - не будем спешить с нашими решениями,
дитя мое...
- Нашими?. Причем здесь ты?..
- Но да поможет мне великий всеблагой Юпитер!.. А если Сулле не
понравится, что вмешиваются в его дела?.. Если вместо того, чтобы обидеться
за свою супругу, он обидится на доносчиков?.. И если, - что еще хуже, но
вероятнее всего, - он решит обидеться на всех?..
- А что мне до этого?..
- Но.., то есть.., вот.., моя девочка.., если для тебя ничего не значит
гнев Суллы.., он очень важен для меня...
- Да кто о тебе думает?
- Я, я, Эвтибида прекрасная, любезная людям и богам, - сказал с жаром
Метробий, - я, так как я очень крепко люблю себя!
- Но я не упомянула твоего имени.., и во всем, что может произойти, ты
будешь совершенно в стороне.
- Понимаю.., очень хорошо.., но видишь, моя девочка, я задушевный друг
Суллы уже тридцать лет.
- О, я знаю это.., даже более задушевный, чем это нужно для твоей доброй
славы...
- Это не важно.., я знаю этого зверя.., то есть человека.., и при всей
дружбе, которая меня связывает с ним столько лет, я знаю, что он вполне
способен свернуть мне голову, как курице... Я уверен, что он прикажет
почтить меня самыми пышными похоронами и битвой пятидесяти гладиаторов
вокруг моего костра. Однако, к несчастью для меня, я уже не буду в состоянии
наслаждаться всеми этими зрелищами..
- Не бойся, не бойся, - сказала Эвтибида. - с тобой не случится никакого
несчастья.
В эту минуту вошел в триклиний раб в дорожном костюме.
- Помни мои наставления, Демофил, и нигде не останавливайся до Кум Слуга
взял из рук Эвтибиды письмо, положил его между курткой и рубашкой, привязав
его веревкой вокруг талии, затем, поклонившись госпоже, завернулся в плащ и
вышел.
Эвтибида успокоила Метробия, который решил снова заговорить о своих
опасениях. Сказав ему, что завтра они увидятся, она, вышла из триклиния и
вернулась в приемную. Там Лукреций, держа в руке дощечку, собирался
перечитать то, что написал.
- Извини, что я должна была оставить тебя одного дольше, чем хотела.., но
я вижу, что ты не терял времени. Прочти мне эти стихи, ведь твое воображение
может проявляться только в стихах.., и притом в великолепных стихах.
- Ты и буря, которая свирепствует снаружи, внушили мне эти стихи...
Поэтому я должен прочесть их тебе... Возвращаясь домой, я их прочту буре.
..Ветер морей неистово волны бичует,
Рушит громады судов и небесные тучи разносит,
Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,
Мощные валит стволы, неприступные горные выси.
Лес, низвергая, трясет порывисто: так несется
Ветер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.
Стало быть ветры - тела, но только незримые нами
Море и земли они вздымают, небесные тучи
Бурно крушат и влекут, - внезапно поднявшимся вихрем.
И не иначе текут они, все пред собой повергая,
Как и вода, по природе своей, хоть и мягкая, мчится
Мощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,
Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,
Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.
Крепкие даже мосты устоять под внезапным напором
Вод неспособны: с такой необузданной силой несется
Ливнем возмущенный поток, ударяя в устои и сваи.
Опустошает он все, грохоча под водою уносит
Камней громады и все преграды сметает волнами.
Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.
Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любую
Сторону, гонят они все то, что встречают и рушат,
Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчем
Все захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.
Эвтибида, - мы уже говорили - была гречанка и очень культурная, так что
она не могла не почувствовать восхищения от силы и изящества этих стихов,
тем более, что латинский язык был еще беден и, за исключением Энния, Плавта,
Луцилия и Теренция, не имел знаменитых поэтов.
Поэтому она выразила Лукрецию свое восхищение в словах, полных искреннего
чувства, на которые поэт, поднявшись и прощаясь с нею, с улыбкой ответил:
- Ты заплатишь за свое восхищение этой дощечкой, которую я забираю с
собой...
- Но ты мне сам вернешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.
Когда Лукреций ушел, Эвтибида пошла в сопровождении Аспазии в свою
спальню, решив насладиться всей радостью мести. Однако к ее великому
изумлению, удовольствие, которого она так страстно желала, не оказалось
столь приятным, как она думала: ей даже казалось непонятным, почему она
испытала такое слабое удовлетворение.
Она размышляла над тем, что сделала, и над последствиями, которые вызовет
ее письмо; может быть, разъяренный Сулла постарается скрыть свой гнев до
глубокой ночи, проследит за любовниками, захватит их в объятиях друг друга и
убьет обоих.
Мысль о том, что она вскоре услышит о смерти и позоре Ва