чер светской и  женственной,  что  я  почти  успокоился  насчет  ее
умственного состояния.
     Когда мы ехали обратно в такси, она спросила между прочим:
     - А машины у вас нет?
     - Нет, знаете ли. С одной стороны, не так уж много я  зарабатываю,  с
мастерской и то не до конца развязался,  а  к  машине  и  гараж  нужен,  и
бензин, и время, и все прочее... Да  и  потребности  особой  не  чувствую.
Иногда, конечно, очень бы пригодилась, а в целом обхожусь.
     В полумраке мне проще оказалось взять ее  за  руку,  потом  я  слегка
обнял ее за талию, и она не отстранилась, но чуть позже сказала шоферу:
     - Сначала на Переяславку, пожалуйста.
     И дальше мы встречались каждый день. И так получалось,  что  на  фоне
наших целомудренных и культурных развлечений -  театр,  концерт,  вечер  в
обществе - она находила время и способ, чтобы продолжать  и  галактическую
тему. Я привык к этому, как к  неизбежности,  строго  соблюдал  правила  и
вполне уже профессионально ей подыгрывал.  Сам  Станиславский  не  мог  бы
бросить мне своего грозного "Не верю!".
     Я послушно запоминал все ее инструкции, правила техники  безопасности
и прочее, задавал глубокомысленные вопросы. Даже спросил однажды, когда мы
сидели у костра на даче одного из знакомых:
     - А вот  нескромный  вопрос,  Ира,  -  за  мой  героизм  и  мужество,
проявленные при выполнении особо сложного задания, мне  что-нибудь  будет?
Рукопожатие перед строем или премия в размере месячного оклада? Я  однажды
в чине  лейтенанта  воздушно-десантных  войск  уже  участвовал  в  решении
мировых проблем. Удостоен медали "За отвагу". А у них с этим как?
     Ирина сбоку посмотрела на меня с интересом. Как-то по-новому.
     - Ну а, к примеру, какой награды ты бы хотел? Если допустить, что для
них все возможно?
     Я задумался. С детства люблю игру в желания.
     - Да как тебе сказать? По  Козьме  Пруткову,  зубочистка  в  бисерном
футляре,  данная  нам  в  сувенир,  несравненно  дороже  двух   рублей   с
полтиною... Я человек не гордый, не честолюбивый даже. Таланта они мне  не
прибавят, какой ни есть, а мой, другого не надо, замки и  сокровища  вышли
из моды, к высоким постам не стремлюсь, бессмертие, говорят, невозможно, а
может, и не нужно. Вот если б мы с тобой дожили до свадьбы нашего младшего
правнука и смогли бы  там  до  утра  танцевать  "семь-сорок"  без  вредных
последствий - я счел бы себя достаточно вознагражденным.
     - Лет сто тебе тогда будет... -  прикинула  она,  словно  не  заметив
намека. - Ничего особенного. Мог бы и больше попросить.
     - Я же говорю -  я  человек  скромный.  А  если  от  щедрот  добавят,
возражать не стану.
     - Да, действительно скромный, - повторила она, и я даже не  понял,  в
похвалу или в осуждение она это сказала.
     В моем желании, конечно, и еще одна хитрость была скрыта.  Дожить  до
свадьбы правнука - это ведь не проблема моего личного долголетия...
     Тут  нас  призвали  к  пельменям,  и  тема  дальнейшего  развития  не
получила.


     А  потом,  наконец,  настал  день,  когда  Ирина  решила,  что   все.
Преамбула, она же увертюра, закончилась. Пора.
     К  переходу  она  меня  полностью  подготовила.   Проинструктировала.
Задание определила несложное. И дистанция предлагалась короткая.  Каких-то
двадцать лет всего, и то неполных.
     Вот  когда  она  все  по   полочкам   разложила,   разоб®яснила   все
подробнейше, осталось, как говорится, только сдать  документы  я  награды,
вот тут у меня наконец что-то в  душе  нехорошо  шевельнулось.  Разговоры,
приятные ночные прогулки, планы на будущее -  все  это  конечно,  здорово.
Медленнее, чем мне хотелось бы, но отношения наши развивались. Но вот  что
будет, когда ничего не будет? В смысле, сорвется ее представление. Как мне
тогда себя вести и в какие эксцессы все  выльется?  Эх,  черт,  надо  было
найти возможность где-то осторожно  проконсультироваться...  Вдруг  с  ней
истерика выйдет или припадок какой? А может, и того хуже"обманули  дурака"
и идиотский смех? Любой из этих  вариантов  сулил  отвратительные  минуты,
которые предстояло пережить. А я даже в кино очень неловко себя  чувствую,
если знаю, что с героем какая-нибудь стыдная неприятность ожидается. Тоже,
наверное, своего рода дефект психики.
     Оптимальный выход с  ее  стороны  был  бы  такой:  разыграть  тяжелое
переживание  от  неудачи,  придумать  со  свойственной  ей   находчивостью
убедительное об®яснение. Отложить вторую попытку на когда подальше. Лет на
тридцать. Но может быть, все получится гораздо хуже.
     Утром она заехала за мной на серебристой "семерке". Я уже знал, что у
нее есть "Жигули". Как космонавт или разведчик,  я  был  собран,  спокоен,
немногословен. Согласно  ее  указаниям,  едет  универсально  на  последние
четверть века - джинсы, черная рубашка, черные мягкие туфли типа  мокасин.
Для тех времен модерновато, но со вкусом. Все необходимое  -  в  карманах,
чтоб руки были свободные.
     Ирина гнала по Ярославскому шоссе,  к  ею  намеченной  и  вычисленной
"точке перехода". Она много говорила, стараясь  поднять  мой  тонус,  а  я
сидел рядом, больше молчал, смотрел, как лихо она ведет машину. Признаюсь,
эта новая грань ее сложной натуры навела меня на давно отброшенную мысль -
может, она все-таки самая банальная агентша иностранных разведок? Это было
бы идеально. Я бы ее перевоспитал, и мы зажили бы долго и счастливо, я  не
переживал бы за ее психику и прочее... Утешало меня только одно:  в  любом
случае вся эта ерунда скоро кончится и вновь  начнется  реальная  жизнь  с
реальными проблемами, какими бы они ни были.
     Я смотрел на ее тонкий профиль, сжатые губы и напряженно  прищуренные
глаза, неуловимые движения рук в черных перчатках, репетируя мысленно  тот
вариант спасения ситуации, который придумал, и вдруг сообразил,  что  меня
больше всего интриговало  в  ней  все  время,  да  и  мучило  неосознанно.
Предохранитель! В ней словно был предохранитель, который каким-то  образом
не позволял мне перейти определенный рубеж в наших отношениях и даже - что
и сейчас и  обнаружил  -  не  позволял  мне  представить  ее  без  одежды.
Какой-никакой, а я художник, но раздеть ее мысленно не мог. Не  получалось
гармонии,  образ  рассыпался.  Сейчас,  например,  в  юбке,   обтягивающем
свитере, в сапогах и перчатках, она смотрелась как идеал  совершенства.  А
только пробовал все это убрать, получалось... Ну,  возьмите  и  пририсуйте
Нике Самофракийской голову и руки. Вот и с Ириной то же самое.
     Этот эстетический парадокс так  меня  увлек,  что  я  даже  не  сразу
заметил, что мы уже стоим. На поляне, рядом с довольно толстым  и  корявым
дубом. Приехали. И что теперь?
     Ирина сняла руки с руля. Часы на приборном щитке показывали 10:27.
     - Не боишься? - вдруг спросила она. Боюсь, чуть не ответил я,  только
не того, что ты думаешь, а совсем наоборот. Но  промолчал,  только  мотнул
головой и открыл дверцу.
     После многих дней ненастья  погода  сегодня  выдалась  на  удивление,
такая редко бывает в наших краях в это время. Небо абсолютно  безоблачное,
густо-голубого, почти индигового цвета, воздух свежий  и  какой-то,  я  бы
сказал, хрустальный, и  лес  полыхает  всеми  оттенками  старой  бронзы  и
багрянца... Изумительно. Как говорится, кто вчера умер - сегодня жалеет.
     - Становись сюда, - показала Ирина. Я обошел машину и  стал  рядом  с
левой дверцей.
     - Не забыл? - вернешься сюда через двенадцать часов. Резерв - еще три
часа. Если что-нибудь непредвиденное помешает - бодрости  не  теряй.  Тебя
все равно найдут и вытащат...
     Она смотрела на меня внимательно и словно даже печально, и мне  вдруг
стало не то чтобы страшно, а просто сильно не по себе. Как в  армии  перед
ночным прыжком на лес. Я по сих пор вспоминаю о тех прыжках  безо  всякого
удовольствия. Но прыгал же, никуда не денешься...
     Она смотрела на меня не отрываясь, приоткрыв дверку и  поставив  одну
ногу на траву, словно собираясь выйти из машины. От ее необычного  взгляда
я ощутил, не сказать что головокружение, но нечто вроде. И чтоб совсем  не
потеряться в этом взгляде, я сделал то, что и собирался, что позволяло, по
моим расчетам, достойно завершить эту затянувшуюся шутку.
     Если с ней все в порядке, но она не знает, как  выйти  из  тупика,  в
который себя загнала, мой вариант будет для нее оптимальным. Если нее  это
всерьез, то, может быть, клин клином...
     Я шагнул к машине, подхватил Ирину  под  колени  и  за  талию,  почти
поднял  на  руки,  коснулся  губами  ее  губ,  увидел   невероятно   вдруг
расширившиеся глаза, ничего, кроме  глаз,  и  тут  меня  отбросило  назад.
Кажется, она как-то вывернулась и ударила меня в грудь ногами. И еще будто
бы я услышал ее вскрик, не то возмущенный, не то испуганный...
     Взмахнув руками,  я  едва  сумел  удержать  равновесие  и  не  упасть
навзничь. Ошеломленный такой  бурной  и  столь  неадекватной  реакцией  на
вполне пока невинный поцелуй, я  чуть  не  произнес  нечто,  подходящее  к
случаю, но только воздух, что  я  судорожно  вдохнул,  застрял  у  меня  в
горле...
     Машины передо мной не было. И лес вокруг стоял густо-зеленый,  как  в
самом разгаре лета.
     Если бы я был мастером слова,  я,  возможно,  нашел  бы  какие-нибудь
слова, чтобы передать свои ощущения в тот момент. Но - не умудрил господь.
Зато я знаю, что должен был испытать в этот момент  острое  потрясение.  А
оттого,  что  не  представлял,  как  его  переживают  наедине   с   собой,
почувствовал самый настоящий стыд. Кажется, паже  застонал.  Все  эти  дни
единственным я округе дураком был именно я и никто другой, что с особенным
блеском продемонстрировал  в  последние  мгновения.  Эстет,  интеллектуал,
скептик, чтоб тебя...
     Тишина вокруг была оглушающая. Сквозь ветви деревьев на поляну падали
косые столбы яркого и горячего солнечного света. Хорошо, что никто  сейчас
меня не видел. Я закурил и начал  брать  себя  в  руки.  Будем  считать  -
приземлились. Полагается собрать парашют и сориентироваться.  А  эмоции  и
прочие сопли - до возвращения оставить! Прежде всего,  надо  понять,  куда
меня занесло. Теперь-то все выглядит совсем иначе. И ее испуганный вскрик,
и толчок в грудь... Я сам делал еще и  не  такое  с  замешкавшимися  после
команды "Пошел!".
     Путаясь ногами в высокой траве, я пересек  поляну,  продрался  сквозь
кусты и подлесок, нацепляв на волосы какой-то паутины, о вышел на опушку.
     Ноле передо мной плавно понижалось к югу,  метрах  в  пятистах  видна
была автострада, и одного взгляда  хватило,  чтобы  окончательно  во  всем
удостовериться. До я простоял там минут пятнадцать,  глядя  на  мелькающие
машины, и за все это время в их жиден®ком потоке не проскочило  ни  одного
"жигуля", 24-й "Волги" или, скажем, "КамАЗа"...
     На старинной электричке, с забыто  просторными  тамбурами  и  вручную
открывающимися дверьми, я доехал до Ярославского вокзала. Почти весь вагон
занимали  студенты  МИСИ,  ехавшие  с  полевых  занятий,  с   теодолитами,
нивелирами,  полосатыми  рейками.  Отвернувшись  к  окну,  я   слушал   их
разговоры, древние шутки, непонятные уже намеки и забытый  сленг.  Это  же
были  мои  ровесники,  мы,  наверное,  не  раз  встречались  на  улицах  и
институтских вечерах. И вот я вернулся после долгого отсутствия...
     Настороженный, как разведчик, только что перешедший  через  нейтралку
на ту сторону, я почувствовал, что чем-то привлекаю внимание этих парней и
девушек. Ощутил спиной, по взглядам, по неуловимо изменившейся  атмосфере,
по  интонациям.  И  хорошо,  что  вскоре  замелькали  за   окном   красные
закопченные корпуса Москвы-Товарной, я вышел в тамбур и, как только  поезд
остановился, распахнул дверь  и  растворился  в  толпе  на  перроне.  Хотя
ерунда, конечно. Шпионский синдром.  Причем  шпиона  плохого,  трусливого,
которому кажется, что все смотрят только  на  него.  А  студентов,  скорее
всего, заинтересовал мой наряд, все-таки слишком броский для этих времен и
для моего возраста.
     Перейдя  площадь,  я  купил  в  ларьке  возле  гостиницы  "Известия",
взглянул на дату. Хоть с этим нормально. Ирина сумела удержать контроль за
переходом. Как и намечалось, сегодня 6 июля 1966 года, среда. И  я,  таким
образом, отныне являюсь первым лично  мне  известным  путешественником  по
времени. Ни о  каких  других  времяпроходцах  сведений,  так  сказать,  не
поступало. Жаль только, что я так и останусь известен весьма ограниченному
кругу лиц, и ни оркестров, ни красных  дорожек,  ни  званий  и  наград  не
предвидится.  В  чем  и   заключается   явное   преимущество   большинства
литературных героев, что  у  них  все  кончается  благополучно  и  заслуги
вознаграждаются.
     А мне... Мне хотелось одного - найти сейчас укромнее  место,  где  бы
можно было спокойно все переосмыслить заново. С учетом  вновь  открывшихся
обстоятельств.
     В сквере у Красных ворот я сел на скамейку,  почти  скрытую  со  всех
сторон  кустами  жасмина,  придал  себе  беспечно-отдыхающий  вид  и  стал
приводить в порядок чувства и мысли. Все, что говорилось с Ириной  там,  с
моей стороны был - чистый треп, абсолютно безответственный. А теперь  надо
решать всерьез, совсем с иных позиций, и - быстро. Сделать  все,  что  мне
поручено и, может  быть,  действительно  неузнаваемо  изменить  историю  и
дальнейший путь человечества? Или с негодованием  все  отвергнуть?  И  что
тогда?  Неужели  имеющим   такие,   с   нашей   нынешней   точки   зрения,
неограниченные возможности пришельцам  помешает  мой  героический  демарш?
Скорее всего - нет. И своего они, раз уж взялись, так или иначе  добьются.
Найдут кого-нибудь другого, уговорят, сагитируют, купят, наконец. Не может
быть, чтоб я для них совсем уж такой уникальный исполнитель на этом свете.
А что будет со мной в случае отказа? Сочтут  контракт  расторгнутым  я,  к
примеру, просто не захотят вернуть меня обратно. И что я тут  буду  делать
со своим паспортом в красной обложке, выданным  через  двенадцать  лет,  в
1978 году?  А  возможно,  за  саботаж  у  них  еще  и  построже  наказание
полагается.
     Впрочем, не во мне же главное. Но вдруг до того ясно, что я  чуть  не
застонал, до меня все это дошло в полном об®еме. Вот сейчас я могу встать,
пойти домой, встретить там живых родителей, себя. Они тут, вновь живут  на
свете, и до них всего несколько кварталов...
     Мне жутко захотелось обратно. Вернуться, все забыть,  заставить  себя
не думать... Не от страха. Скорее, от инстинктивного  стремления  защитить
психику от запредельной нагрузки.  Все  уже  произошло  в  свое  время,  я
смирился с потерями, и  вдруг  -  все  снова.  Это  как  отрывать  от  ран
присохшие бинты.
     Я посидел с минуту, закрыв глаза и закусив губу, и  вроде  отпустило,
как проходит внезапный сердечный спазм, вроде бы  бесследно,  но  оставляя
после себя неприятный, намекающий холодок.
     Делать  нечего,  надо  работать.  Подрядился  спасать   Вселенную   -
действуй. Воистину, не зря сказано: издалека многое кажется  непонятным  и
невозможным,  но  при  ближайшем  рассмотрении   оказывается   простым   и
естественным.
     Когда Ирина меня готовила, я все  слушал  вполуха,  как  институтскую
лекцию по ненужному предмету, и вдруг оказалось, что этот предмет  и  есть
самый главный. Не основное я запомнил.
     По улице Кирова я поднялся к главпочтамту, вошел внутрь и  опустил  в
ящики те письма, что дала мне Ирина. Два местных, шесть - в разные  города
Союза и два за границу. Что бы в них там  ни  было  написано,  немедленной
катастрофы они не вызовут, в этом я  был  уверен.  Не  может  быть  такого
письма от  частного  лица  другому  частному  лицу,  чтобы  оно  произвело
действие кардинальное. Если там описание открытия - его поймет только тот,
кто и так уже на пороге, если сообщение об измене  жены,  так  завтра  все
равно друзья намекнут. А если  написать,  к  примеру,  Насеру,  что  через
десять месяцев и 29 дней начнется шестидневная  война,  он  все  равно  не
поверит. Поскольку думает об этом иначе.
     По телефону я организовал три встречи неизвестных мне  людей.  В  том
смысле неизвестных, что в своей прошлой, обычной жизни я никогда ничего об
этих людях не слышал. Среди них были не только мужчины, и одним из звонков
я как раз и свел вместе мужчину и женщину, не знаю, к радости или к  беде,
в целях исключительно научных или, напротив, для устройства личной  жизни.
Еще одному человеку я перевел 500 рублей телеграфом, сделав приписку:  "На
известные вам цели. Виктор". По тем временам сумма достаточно солидная, но
меня не столько она заинтересовала, как то,  насколько  глубоко  пришельцы
проникли в детали и хитросплетения  нашей  жизни,  рассчитав  даже,  кому,
когда, от кого и какую  денежную  сумму  требуется  послать.  Вот  тебе  и
капелька меда...
     Следующее задание было для меня  наиболее  трудным  и,  если  хотите,
самым неприятным. Потому что  касалось  уже  не  абстрактных  конвертов  с
письмами в неведомые адреса. Мне  нужно  было  организовать  опоздание  на
самолет некоего  старшего  лейтенанта  медслужбы,  а  значит,  вступить  в
непосредственное общение с людьми этого  времени,  грубо  вмешаться  в  их
судьбы.
     Я не Остап  Бендер  и  не  Джеймс  Бонд  какой-нибудь,  всякого  рода
авантюрные проделки всегда плохо у меня выходили, я даже в  розыгрышах  не
любил из-за этого участвовать. Так что до сих пор удивляюсь, что эта штука
получилась у меня гак гладко и даже, я бы сказал, изящно.
     Я провожал своего старлейта в белой  морской  форме  от  квартиры  до
самого Внукова, тщетно ожидая какого-нибудь случая, который все решит  сам
собой и который, разумеется, так  и  не  представился.  Парень  этот,  лет
двадцати семи на  вид,  сразу  отчего-то  вызвал  у  меня  симпатию,  хотя
естественней было  бы  наоборот.  У  него  было  приятное,  я  бы  сказал,
аристократического типа лицо интеллигента далеко не первого  поколения.  В
иных обстоятельствах я бы с ним с удовольствием  побеседовал.  Сейчас  же,
увы, мы друг для друга были всего  лишь  об®ект  и  суб®ект  межвременного
контакта.
     Доктор, как человек пунктуальный, прибыл в аэропорт за двадцать минут
до конца регистрации. И пока он стоял в  не  слишком  длинной  очереди  на
посадку, я отчаянно перебирал все свои  довольно  нереальные  варианты.  А
время утекало неудержимо, тем более что в те идиллические времена никто  и
слыхом не слыхал о воздушном терроризме я в самолеты сажали не только  без
досмотра, но даже и без паспорта. То  есть  очередь  двигалась  быстро.  И
как-то вдруг, неожиданно, я придумал. Из ближайшего автомата,  не  упуская
из виду своего клиента, я позвонил в аэропортовскую  военную  комендатуру,
решительным и напористым голосом немаленького начальника из МУРа попросил,
то есть почти приказал, под любым предлогом на полчаса задержать  стоящего
у седьмой стойки опасного преступника в морской форме,  приметы  такие-то.
Опергруппа на подходе, нс тем не менее...
     Или тон  мой  подействовал,  или  дежурный  был  прилежным  читателем
адамовских детективов, но через три минуты я  наблюдал,  как  к  старлейту
подошел усиленный офицерский патруль, проверил документы  и,  невзирая  на
протесты, препроводил. Честно говоря, чувствовал  я  себя  в  этот  момент
крайне погано, хотя вполне вероятно, что этой акцией  я  открыл  военврачу
путь к бессмертной славе. Если он в этой истории столь  важная  фигура.  А
может быть, с той же долей вероятности, только что напрочь сломал человеку
жизнь...
     После этого  в  моих  делах  появился  просвет  и  я  смог,  наконец,
перевести дух и спокойно осмотреться.
     Поначалу Москва показалась мне незнакомой, недостаточно  праздничной,
что ли,  запущенной,  грязноватой,  в  общем  -  не  соответствующей  моим
ностальгическим, романтизированным воспоминаниям. Но чем больше я привыкал
и вживался, чем доль