и  простор,  а  за  ним   -
безмятежной дугой - горизонт. Здесь, на обрыве, и стоял дом.
     - Твой отец сказал бы: "Стоит в приятном месте этот замок"  <Строка  из
"Макбета" Шекспира.>, - заметил Джон.
     - Что ж, и вправду так.
     Небольшое каменное строение это поставили на самом краю обрыва лет  сто
назад для защиты от вражеских нашествий, а в годы мира  превратили  в  жилой
дом; в нынешнюю войну адмиралтейство снова пустило его  в  дело  -  устроило
здесь пункт связи, а теперь  ему  вновь  предстояло  стать  мирным  жилищем.
Обрывки ржавой проволоки, мачта, бетонный фундамент давали  представление  о
прежних хозяевах.
     Джон и Элизабет внесли свои вещи в дом и расплатились  с  таксистом.  -
Каждое утро из деревни приходит женщина. Я сказала, что сегодня вечером  она
нам не понадобится. Она оставила керосин для ламп. И - вот молодец -  зажгла
камин и припасла дров. Да, а что нам подарил отец, взгляни-ка. Я обещала  не
говорить тебе, пока не приедем на место. Бутылка виски. Правда, мило  с  его
стороны? Он три месяца копил свой паек...
     Так оживленно болтала Элизабет, разбирая багаж.
     - У нас здесь у каждого будет своя спальня.  Эта  комната  единственная
сойдет за гостиную, зато есть кабинет  -  на  случай,  если  тебе  захочется
поработать. По-моему, нам здесь будет вполне удобно...
     В гостиной было  два  просторных  "фонаря",  стеклянные  двери  из  них
выходили на балкон, повисший над морем.  Джон  растворил  одну  дверь,  и  в
комнату ворвался морской ветер. Джон вышел на  балкон,  глубоко  вздохнул  и
вдруг сказал:
     - Э, да здесь опасно.
     В одном месте, между двух дверей, в  чугунных  перилах  зиял  провал  и
каменный край балкона ничем не был огражден. Джон  озадаченно  посмотрел  на
пролом, на пенящиеся внизу среди  камней  волны.  Неправильный  многогранник
памяти неуверенно повернулся было и замер.
     Он уже побывал здесь несколько недель назад - на галерее  маяка  в  том
быстро забывшемся фильме. Вот так же стоял и смотрел вниз.  Так  же  кипели,
накатывались на камни волны, разбивались фонтанами брызг и отступали. И  тот
же грохот, и тот же пролом в чугунной ограде, и пропасть под ногами.
     Элизабет все что-то говорила там, в комнате, ветер и море заглушали  ее
голос.  Джон  вернулся  в  комнату,  закрыл  и  запер  балконную  дверь.   В
наступившей тишине услышал:
     - ...только на прошлой неделе взял со склада  мебель.  И  попросил  эту
женщину, которая приходит из деревни, все как-нибудь расставить. А у нее,  я
вижу,  довольно  странные  представления.  Ты  только  погляди,   куда   она
засунула...
     - Как, ты сказала, называется этот дом?
     - Форт Доброй Надежды.
     - Хорошее название.
     Вечером Джон пил виски своего  тестя,  курил  трубку  и  строил  планы.
Прежде он был хороший тактик. Он  мысленно  не  спеша  оценивал  обстановку.
Цель: убийство.
     Наконец они поднялись - пора было идти спать.
     - Ты взяла с собой таблетки?
     - Да, неначатую трубочку. Но сегодня они мне, конечно, не понадобятся.
     - Мне тоже, - сказал Джон, - здесь замечательный воздух.
     В последующие дни он  обдумывал  тактическую  задачу.  Она  была  очень
проста. "План операции" у него уже есть. Он  пользовался  сейчас  словами  и
формулами,  к  которым  привык  в  армии.  "...Возможные  варианты  действий
противника...   внезапность...   закрепление   успеха".   "План    операции"
образцовый. С первых же дней Джон начал приводить его в исполнение.
     Его уже знали в деревне, он постепенно завязывал знакомства. Элизабет -
друг хозяина дома, сам он - герой, только что вернулся из армии и все еще не
освоился сызнова со штатской жизнью.
     - Впервые за  шесть  лет  отдыхаем  с  женой  вместе,  -  сказал  он  в
гольф-клубе, а в баре даже немного  разоткровенничался:  намекнул;  что  они
подумывают наверстать упущенное и завести ребенка.
     В другой раз вечером он заговорил о том, как трудно всем далась война -
гражданским приходилось еще трудней, чем военным. Взять, к примеру, его жену
- перенесла все бомбежки, весь день на работе, а ночью  бомбы.  Ей  бы  надо
было сразу уехать, одной,  и  надолго:  у  нее  нервы  расстроены  -  ничего
серьезного, но" сказать по правые, его это порядком беспокоит. В Лондоне  он
раза два видел - жена встает во сне и ходит, как лунатик,
     Оказалось,  его  собеседникам  такие   случаи   известны   -   серьезно
беспокоиться тут не  о  чем,  просто  надо  присматривать,  как  бы  это  не
переросло во что похуже. А у доктора она была?
     Нет еще, отвечал Джон. Она ведь сама про это  и  не  знает.  Он  ее  не
будил, просто укладывал в  постель.  Может,  морской  воздух  пойдет  ей  на
пользу. Да она уже  вроде  чувствует  себя  много  лучше.  Если,  когда  они
вернутся домой, с ней опять  начнется  что-нибудь  такое,  у  него  есть  на
примете очень хороший специалист.
     Гольф-клуб  всячески  ему  сочувствовал.  Джон  спросил,  есть  ли  тут
поблизости хороший врач. Да, старик Маккензи доктор что надо,  сказали  ему,
даром  пропадает  в  деревне,  отсталым  его  никак  не   назовешь.   Читает
самоновейшие книжки, психологию и всякое такое. Прямо понять нельзя,  отчего
Мак не стал каким-нибудь крупным специалистом, светилом.
     - Пожалуй, надо сходить к этому Маку посоветоваться, - сказал Джон.
     - Правильно. Лучше него вам никого не найти.
     Отпуск у Элизабет был всего две недели. Когда до от®езда оставалось три
дня,  Джон  отправился  к  доктору  Маккензи.  В  комнате,  которая   скорее
напоминала кабинет адвоката, а не врача - темной,  прокуренной,  с  книжными
полками по стенам, - его принял седой добродушный холостяк.
     Сидя в старом кожаном кресле, Джон рассказал ему ту же историю,  что  в
гольф-клубе, только на  сей  раз  более  тщательно  подбирал  слова.  Доктор
Маккензи выслушал не перебивая.
     - Никогда в жизни не встречал ничего подобного, - закончил Джон.
     Маккензи отозвался не сразу.
     - Вам сильно досталось во время войны,  мистер  Верни?  -  спросил  он,
помолчав.
     - Да вот изувечило колено. До сих пор дает о себе знать.
     - И в госпитале намучились?
     - Три месяца пролежал. Паршивое заведение в пригороде Рима.
     - Такие  увечья  всегда  сопровождаются  нервным  потрясением.  Нередко
потрясение остается, даже когда рана уже зажила.
     - Да, но я не совсем понимаю...
     - Дорогой мой мистер Верни, ваша жена просила ничего вам  не  говорить,
но, по-моему, я должен сказать:  она  уже  советовалась  со  мной  по  этому
поводу.
     - О том, что она ходит во сне, как лунатик? Но она же не может...  -  И
тут Джон прикусил язык.
     - Дорогой мой, я  все  понимаю.  Она  думала,  что  вы  не  знаете.  За
последнее время вы дважды бродили по ночам, и ей приходилось укладывать  вас
в постель. Ей все известно.
     Джон не нашелся, что сказать.
     - Мне не впервой выслушивать пациентов, которые  рассказывают  о  своих
симптомах, но говорят,  что  пришли  посоветоваться  о  здоровье  друга  или
родственника, - продолжал доктор Маккеязи. -  Обычно  это  девушки,  которым
кажется, что они в положении. Интересная особенность вашего случая,  пожалуй
даже решающая особенность, именно в том, что и вам захотелось приписать свою
болезнь кому-то другому. Я назвал вашей жене специалиста в Лондоне, который,
я полагаю,  сумеет  вам  помочь.  А  пока  могу  посоветовать  вам  побольше
двигаться, вечером легкая пища...
     Джон в ужасе заковылял к Форту Доброй Надежды.  Безопасность  оказалась
необеспеченной, операцию следует отменить, инициатива утрачена...  в  голову
лезли формулировки из учебника по тактике, но дело приняло такой неожиданный
оборот, что Джона просто оглушило. Безмерный животный  страх  шевельнулся  в
нем и был поспешно придушен.
     Когда он вернулся, Элизабет накрывала к ужину. Джон стоял на балконе, с
горьким разочарованием глядя на пролом в балконной  решетке.  Вечер  выдался
совсем тихий. Был час прилива,  и  море  неслышно  колыхалось  среди  камней
далеко внизу, вздымалось и вновь  опадало.  Джон  постоял,  посмотрел  вниз,
потом повернулся и вошел в комнату.
     В бутылке оставалась последняя солидная порция виски. Джон налил стакан
и залпом выпил. Элизабет внесла ужин, сели за стол. На душе у него понемногу
становилось спокойнее. Ели они, как обычно, молча. Наконец он .спросил:
     - Элизабет, почему ты сказала доктору, что я хожу во сне?
     Она  спокойно  поставила  тарелку,  которую  держала  в  руках,   и   с
любопытством на него поглядела.
     - Почему? - мягко  сказала  она.  -  Да  потому,  что  я  беспокоилась,
разумеется. Я не думала, что ты это знаешь.
     - Я в самом деле ходил?
     - Ну да, несколько раз... и в Лондоне, и здесь. Я сначала  думала,  это
неважно, а позавчера ночью застала тебя на балконе, около этой ужасной дыры.
И уж тут испугалась. Но теперь все  уладится.  Доктор  Маккензи  назвал  мне
специалиста...
     Вполне может быть, подумал Джон Верни, очень похоже на  правду.  Десять
дней он день и ночь думал об этой бреши в перилах, о выломанной решетке,  об
острых камнях, торчащих из воды там, внизу. И  вдруг  он  почувствовал,  что
надежды его рухнули,  все  стало  тошнотворно,  бессмысленно,  как  тогда  в
Италии, когда он лежал беспомощный на склоне холма с раздробленным  коленом.
Тогда, как и теперь, усталость была еще сильней боли.
     - Кофе, милый?
     Он вдруг вышел из себя.
     - Нет! - Это был почти крик. - Нет, нет, нет!
     - Что с тобой, милый? Успокойся. Тебе плохо? Приляг на диван у окна.
     Он послушался. Он так устал, что насилу поднялся со стула.
     - Ты думаешь, кофе не даст тебе уснуть, дорогой? У  тебя  такой  вид  -
кажется, ты уснешь сию минуту. Вот, ложись сюда.
     Он лег и, словно прилив, что, медленно поднимаясь, затопил камни внизу,
под балконом, сон затопил его сознание. Он клюнул носом и вдруг очнулся.
     - Может быть, открыть окно, милый? Впустить свежего воздуха?
     - Элизабет, - сказал он, - у меня такое чувство,  будто  мне  подсыпали
снотворного.
     Точно камни внизу, под окном, которые то погружаются в воду, то из  нее
выступают, то  погружаются  вновь,  еще  глубже,  то  едва  показываются  на
поверхности вод, - всего лишь пятна среди слегка закипающей пены, - сознание
его медленно  тонет.  Он  приподнялся,  точно  ребенок,  которому  приснился
страшный сон, - еще испуганный, еще полусонный.
     - Да нет, откуда снотворное, - громко сказал он. - Я ж не притронулся к
этому кофе.
     - Снотворное в кофе? - мягко, будто  нянька,  успокаивающая  капризного
ребенка, переспросила Элизабет. - В кофе - снотворное? Что за нелепая мысль.
Так бывает только в кино милый.
     А он уже не слышал ее. Громко всхрапывая, он крепко  спал  у  открытого
окна.