ые   молодцы   в   щеголевато   ушитых
розово-голубых комбинезонах, без всякого оружия  и  с  такими  благостными
лицами, что Томасу стало страшно - гораздо страшнее, чем в тот миг,  когда
- где-то там, далеко! - его поднимали дубинками  из  постели  железнорукие
черно-красные тени.
   Двое из явившихся застыли у двери, трое прошли в комнату.
   - Ну!
   Старик засуетился.
   - Да что вы, родимые! Да ни в жисть! У меня -  как  в  аптеке,  порядок
знаю, охулки на руку не положу, ни в  какую  ему,  супостату  клятому,  не
развязаться...
   Ч-чух-нг!
   Резкий звук пощечины прозвенел  жестью,  но  не  помешал  дяде,  слегка
взвизгнув, завершить фразу:
   - ...а ремни, извольте заметить, самонаилучшие, прочные, надежные; чай,
не оборвутся, чтоб знал, поганец...
   И снова - будто жесть о жесть.
   - Ай! прошибочка, прошибочка вышла, милостивцы!..
   Ч-чух-нг-г!
   - Стоять! Не отворачиваться!
   И опять...
   - Ваше счастье, что попрятать успели...
   - Да мы ж!.. - жалобный старушечий всхлип.
   Блямс!
   - Развязать немедленно!
   В четыре руки, причитая, старики исполнили  приказ.  Старший  (судя  по
тону и  почтительному  молчанию  окружающих)  из  розово-голубых  небрежно
козырнул Томасу.
   - Как лицо, облеченное полномочиями, прошу принять первичные  сожаления
в связи с нанесенным вам моральным,  физическим  и  материальным  ущербом!
Виновные, безусловно, понесут справедливое наказание...
   Отчаянный крик тети:
   - Да мы ж! мы ж ничего! племянничек, да скажи хоть ты им...
   И рык одного из тех, что у дверей:
   - Маал-чать! Успеешь еще покаяться!
   Старшой же, не  слушая,  распахнул  пухлую  записную  книжку,  набросал
несколько строк, вырвал листок и вручил старухе. Поглядел  на  лежащего  в
глубоком обмороке дядю Йожефа, пожал плечами, выписал еще одну квитанцию и
передал ее также тете Мари.
   Та,  подвывая,  приняла.   Под   неотступным   взором   розово-голубого
старательно изобразила что-то в ведомости  и,  дрожа  всем  телом,  то  ли
проплакала, то ли проскулила:
   - Благодарствуйте...
   Розово-голубой нахмурился, покачал головой,  сделал  знак  плечистым  и
молчаливым. Все  вышли  во  двор.  Томаса  заботливо,  пожалуй  даже  -  с
несколько преувеличенной заботой, под руки, вывели, помогли  спуститься  с
крыльца. Вокруг суетился скоропостижно очнувшийся после  выдачи  квитанций
дядя Йожеф;  он  первым,  сноровисто  и  споро,  подбежал  к  шестикрылому
экипажу, с оглядкой распахнул дверцу и тотчас, умильно улыбаясь,  согнулся
в дугу.  Розово-голубые  молодцы  аккуратно  усадили  Томаса  на  переднее
сиденье,  рядом  с  водилой,  укутали   ноги   пледом,   плотно,   но   не
обременительно подтянули привязные ремни, а сами  умостились  в  неудобном
крытом кузове.
   Машина заурчала и тронулась.



        6

   Освобожденный  от  пут,  напоенный  сладкой,   пахучей,   с   привкусом
незнакомой, но приятной травы водой, Томас сидел в мягком  кресле  посреди
большого, ярко освещенного кабинета.  Перед  ним  за  канцелярским  столом
сидел человек, затянутый в белое с голубыми и розовыми галунами, и  что-то
писал, время от времени  поглядывая  на  лежащий  около  настольной  лампы
пистолет, подернутый тоненькой сеткой ржавчины. Над столом нависал  яркий,
маслом писанный портрет, и Томас сначала даже не понял, что  же  заставило
его не спускать взгляда с картины почти минуту.
   Важный, но без намека на надутость старик строго глядел с  портрета  на
посетителя. Длинные белые кудри, ниспадающие красивыми прядями,  кудлатая,
белая же с серебряной искрой борода, нахмуренный  -  но  не  в  строгости,
отнюдь! скорее - в раздумий - лоб с высокими  благородными  залысинами.  И
одновременно, при  более  пристальном  рассмотрении,  лик  старца  казался
молодым,  исполненным  глубокого  мучительного  сомнения  или   искаженным
странной, едва ль не предсмертной страстью.  А  еще  миг  спустя  казалось
вдруг, что и  вовсе  никого  нет  на  обрамленном  пространстве  -  только
переливающийся, краткий и полный некоего смысла свет, вновь сгущающийся  в
старческие седины и морщины на обширном лбу.
   И вот на этом-то лбу мыслителя  и  пророка  -  огромная  шишка,  что-то
явственно напоминающая; заставляющая сосредоточиться и - вспомнить.
   Он силился понять: что  же  именно,  когда  человек  за  столом  поднял
голову, и Томас поперхнулся от изумления:
   - Петер?! Как ты выжил? Откуда ты здесь?
   Человек недоуменно пожал плечами.
   - Простите, меня зовут _Петр_. Что значит "выжил"? Я, собственно, и  не
умирал. Я здесь работаю. - И еще раз, в подчеркнутом  непонимании  коротко
пожав плечами, преувеличенно любезно спросил:
   - Итак, Фома? Или все-таки - Томас?
   Секунду подождал ответа. Не дождался.
   - Впрочем, и не важно. Пускай будет Томас.
   Встал. Одернул белоснежное.
   - От  лица  вышестоящих  инстанций  еще  раз  приношу  вам  официальные
извинения за возмутительное поведение лиц, предоставивших вам ночлег. Хочу
надеяться, что вы согласны считать инцидент исчерпанным.
   Сел. Улыбнулся.
   - Формальности, знаете ли, прежде всего. И - уж поверьте - без них куда
сложнее...
   Слегка подмигнул.
   - Нус-с... Итак,  уважаемый...  м-м-м...  Томас,  прежде  чем  от  души
приветствовать вас на нашей богоспасаемой территории, я  обязан  выполнить
свой пусть неприятный, но - долг.  А  именно:  пред®явить  вам  конкретные
вопросы и, соответственно, взять с вас раз®яснения  по  поводу  некоторых,
поверьте на слово - оч-чень неблагоприятных для вас обстоятельств.
   Тон был грустновато-доброжелательный, да и вид  беломундирного  выражал
неподдельное сочувствие и готовность помочь, разобраться, выяснить все  до
конца. И голос, и улыбка разительно диссонировали смыслу  последних  слов,
что и добавило Томасу смелости возразить.
   - Простите, я, видимо, чего-то не понимаю...  Какие  обстоятельства?  Я
застрелился...
   - Минуточку! - Петр предостерегающе поднял палец. - На вашем месте я не
стал бы бросаться подобными словами.  Еще  вовсе  ничего  не  известно,  а
выстрелить в висок или в рот, пусть даже себе самому... и застрелиться!  -
это, уж поверьте на слово, большая разница. Попрошу конкретнее...
   - ??!
   - ...ну, скажем, можно ведь сформулировать и так:  "пришел  сюда".  Это
ведь, в своем роде, правда, не так ли?
   - Видимо... - неуверенно улыбнувшись, кивнул Томас. - Да, точно. Именно
так: я пришел сюда, потому что уже не мог там. Ведь у вас здесь...
   - Так-так, уже лучше. Только что вы, собственно, имеете в виду,  говоря
"у вас здесь"? Поверьте, дружище, - Петр несколько приглушил голос,  -  вы
мне чем-то симпатичны, и я, даже в чем-то  нарушая  инструкцию,  хотел  бы
дать вам совет: тщательно продумывайте любые, подчеркиваю -  _любые_  свои
заявления. А теперь, с вашего  позволения,  уточним  список  неясностей...
м-м-м... заметьте, я не говорю _грехов_...
   Откашлялся, не торопясь, пошуршал листками.
   - Так-с. М-да. Угу. Итак:
   $1. Незаконный переход границы, он же - _несогласованное  успение_,  и,
следовательно:
   $$2-3.  Покушение  на  верховенство   _воли   высшей_   как   результат
_мудрствования лукавого_. При этом  вы  не  избегли  контакта  с  местными
обитателями и, значит, имеет место:
   $4. _Введение во искушение малых сих_, путем:
   $5. Соблазнения их благами суетными, отягощенное:
   $6. _Сотворением  кумира_  в  форме  одной  из  разновидностей  _тельца
златого_. Больше того! В вашем случае приходится констатировать еще и:
   $7. _Стремление к отмщению_ в форме отказа от подставления второй щеки,
что вполне подтверждается и:
   $8. Безусловно подтвержденным фактом хранения и попытки  ввоза  оружия.
Кстати, это отягчающе влияет и на $$1-3...
   - Но пистолет!..
   - Нет уж, милейший, извольте подождать! При чем тут пистолет?  Это  все
совершенно не важно. Продолжим:
   $9. Особо отягчающий! - осознанное,  а  следовательно  и  злонамеренное
неопределение себя к миру сотворенному, равно же и неидентификация себя  с
миром горним, что не может не рассматриваться как:
   $10. _Гордыня_. Хотя, - тут  Петр  оторвался  от  бумаги  и  добродушно
усмехнулся, - на фоне всего вышеперечисленного это, собственно, уже  и  не
так важно. Далее - пустяки:
   $11. Не явившись сразу в место конкретного предназначения, вы тем самым
проявили явное противление, хотя вы вправе сослаться и на:
   $12. Смягчающий, обратите внимание! - Петр заговорщицки понизил  голос.
-  Противление  без  злого  умысла  не  может  быть  квалифицировано   как
злонамеренное. Однако же, несмотря на то:
   $13. Незнание догмата, хоть и не равнозначно неприятию, а паче  того  -
отрицанию, но, вместе с тем, и  не  может  служить  оправданием  поступку,
исходя из презумпции _предопределенности_. Не так ли, душа моя?
   - ...
   - Что с вами?
   Но Томас уже пришел в себя.
   - Прекрасно. Продолжаю. Ваша доставка  сюда,  откровенно  говоря,  тоже
есть дело неправедное, поскольку имело место:
   $14.  Нарушение  _благолепия  мироустройства_,  попытка  дезорганизации
блаженнейшего покоя и его скромных служителей  путем  чрезмерной  загрузки
их. Но это мы даже и в протокол заносить не станем, ну  было  и  было,  не
мелочиться же! А в сущности, - Петр  открыто,  благожелательно  и  немного
устало улыбнулся, - существенное значение для  нас  с  вами  имеют  только
$$1-5, ну, и еще, пожалуй:
   $15. Неприятие _чаши сей_ и попытка избавиться от нее путем манипуляции
ссылками на все ту же пресловутую "свободу воли" (см. $$ 1-3, 10, 13)...
   И - внезапно - выкрикнул, резко, наотмашь:
   - Что? Вы имеете что-то сказать?
   - Я... я не...
   - Ах, вот как. Знакомые песни. Но вы же не станете спорить, что явились
сюда без необходимых документов, как-то:
   $16. п.1. Исповедь (в трех экземплярах).
   п.2. Автожитие.
   п.3. Жития ближайших родственников.
   п.4. Синодик мотивов принятого решения.
   п.5. Подробное обоснование оного.
   п.6. Чистосердечное покаяние.
   п.7. Список соучастников.
   п.8. Отказ от апелляции и амнистии.
   п.9. Заявление-заявка на последнее причастие.
   п.10. Требование о назначении высшей меры воздаяния.
   п.11. Обязательство о неуклонении от оной.
   п.12. Свидетельство об успении.
   п.13. Акт о вскрытии тела.
   п.14. То же - от комиссии по отпеванию.
   п.15. Ноты отпевания.
   п.16. Декларация об оплате процедур, связанных с успением.
   п.17. Квитанция похоронной конторы и нумер участка на кладбище.
   Вот,  собственно,  и  все.  Не  устройте  вы  такой  бедлам  из  своего
появления, оставалось бы  только  оформить  документы,  дело  пошло  бы  в
производство и сегодня-завтра все было бы  в  принципе  решено.  А  так  я
загружен непроизводительной работой и должен терять на  вас  время.  Между
прочим, скажу откровенно, время ключаря это даже не просто деньги,  как  у
вас говорят. Да-с, милейший, совсем не деньги... Кстати!..
   Петр решительно-показным движением отодвинул кипу толстенных  папок  и,
перегнувшись через стол, завершил тираду дружески-доверительно:
   - Ну что тебе, парень, дались, в самом-то деле,  эти  бриллианты?  Чего
жмешься, земеля? ну, колись!  Говори,  где?  -  и  ступай  себе  с  Богом,
оформляйся на прибытие, по коридору налево, пятая дверь; скажешь:  ключарь
в курсе. Ну?
   - Да поймите же хоть вы, Петр, - с невероятным  спокойствием,  кажется,
даже ухмыляясь, выговорил Томас, - я беженец. Ушел оттуда, пришел  к  вам,
потому что больше некуда, и не знаю я ни про какие бриллианты,  ничего  не
знаю...
   - Ах, вот как? Прекрасно... - Петр вновь придвинул папки,  на  сей  раз
полузагородившись ими. - Значит, категорически ничего не знаете.  Так-таки
и ничего? Так-с.  А  почему  же,  собственно,  вам  тогда  не  понравилось
пребывание _там_?
   - Понимаете... так вышло. Наверное, я не такой, как они, в смысле - _не
тот_.
   - Ага, _не тот_. Что ж, я тоже _не тот_. Но у нас к _нам_  вопросов  не
возникает. Гм. А к вам - будут.
   - Почему?
   - _Тот_, да не тот...
   - Так что же со мной будет?
   Петр медленно, пристально,  словно  взвешивая  нечто,  оглядел  Томаса,
кивнул  и  презрительно-спокойно,   с   долго   сдерживаемой   и   наконец
прорвавшейся ненавистью, отчетливо и словно даже с наслаждением отчеканил:
   - А ничего, мертвяцкая твоя душонка! Сейчас выпишу расходный  ордер,  и
все. И вниз! Салют! Аминь то есть...
   Умокнул ручку в чернильницу. Добавил - буднично:
   - По документам Фомой пойдешь. Ясно?
   И, глядя поверх плеча допрашиваемого, чуть приподнявшись, позвал:
   - Катерина Федоровна! Прошу вас!..
   Фома подвинулся  в  кресле;  на  подлокотник  слева  присела  худенькая
курносая женщина с выщербленной косой  в  руках  и  ласково  приобняла  за
плечи. Рука ее была небольшая, но крепкая, с красивыми длинными пальцами -
вот только под ногтями чуть отливало  черненьким...  пойдем,  бедолага?  -
шепнула она, и коса отозвалась, поддакнув: "Да-ан-н-нь-г!"
   В это самое время портрет негромко, но значительно кашлянул,  щеки  его
надулись, всколыхнув бороду. Петр вскочил и стал навытяжку. Губы  портрета
неторопливо раздвинулись наподобие  буквы  "О"  и  выплюнули  пергаментный
свиток, полностью распластавшийся в полете. На стол он улегся  медленно  и
веско, уже оформленный в каменную, с  седым  свинцовым  отливом  скрижаль.
Портрет удовлетворенно рыгнул и, блаженствуя, закатил глаза.
   Петр и женщина с косой внимательно изучили послание.
   Заспорили.
   Петр разводил руками,  оправдываясь,  женщина  явно  настаивала.  Потом
игриво хихикнула, бросила на плечо  уныло  притихшую  косу,  послала  Фоме
воздушный поцелуй и, вихляя постукивающими костями бедер, вышла за  дверь.
Петр же серьезно расстроился.
   - М-да, ну ты и фрукт. То есть, - ударил кулаком по столу,  -  нет,  ну
надо же! Впервые такое вижу! Короче, наверху есть мнение, что ты вообще не
по нашему Ведомству, совсем, значит,  не  по  нашему;  живой,  выходит.  А
отсюда - что? Выдавать тебя  надо,  понял?  По  новой,  выходит,  всю  эту
тягомотину оформлять. Ишь ты, живчик нашелся... откупился небось?..
   Хмуро посмотрел исподлобья.
   - Вот ты меня, вижу, невзлюбил. А на тот берег - хочешь?
   - Нет! - содрогнулся Томас.
   - А придется.
   - Но как же? А милосердие?
   - Честно сказать? Так нет его. Может, раньше, в злые старые времена,  и
было, а теперь все так хорошо, что нет его,  и  никогда  не  будет,  и  не
нужно! - вот в этом я тебя могу заверить совершенно ком-пе-тент-но. А  как
на выходца из чуждой среды, так и правосудие к вам,  милостивый  государь,
неприменимо: нет ни его для вас, ни вас для него...
   - Но я думал...
   - А, сволочь, - взревел Петр, - еще и _думал_. Да тебя, суку, на первой
же пальме вздернуть надо было.  Прямо  в  кущах,  без  протокола!  Выслать
немедленно! Уж там-то с тобой церемониться не будут!
   Портрет злорадно осклабился.



        7

   ...Река гудела и ревела, кипела бурунами, и туман висел над ней уже  не
кисейной струйкой, а вполне плотной завесой, позволяя, впрочем, стоящим на
разных берегах видеть друг друга, но - зыбко, расплывчато, нереально. Там,
куда привезли Фому, она была и  шире,  и,  наверное,  глубже.  Оба  берега
шелестели, перешептывались.
   Слева - _те_, справа - _эти_.
   Петры, Матвеи, Магды, Марии, Иосифы...
   Публика,  освежаясь  лимонадом,   довольно   похохатывала,   предвкушая
развлечение.
   Сорвалось - Фома поплыл вниз по течению, по нейтральной середине  Реки,
на юг. Здесь туман был густ  и  приятно  прохладен,  он  помогал  плыть  и
скрывал  от  любопытных,  липко-враждебных   глаз.   Недовольные   зрители
требовали возврата денег за билеты.  Стороны,  прижав  ко  ртам  мегафоны,
обвиняли друг друга, назревал конфликт, и слева юркие парни уже сноровисто
ползли к куполам свергать кресты, а справа  рвались  из  пробирок  микробы
моровых язв и прочие кары и воздаяния.
   Фому, впрочем, сие уже не интересовало...
   Воды были поистине нейтральными - не холодные и не теплые, не быстрые и
не медленные, не безжизненные, но и не заселенные левиафанами; плыви  себе
и плыви - никто не утопит, никто не поможет; выплывешь куда ни то  -  твоя
удача, нет - пеняй на себя. Ни к одному из берегов подгребать не хотелось,
однако же и силы уже были на исходе.
   Внезапно Фома заметил ялик и в нем человека в дождевике с остроконечным
капюшоном. Довольно далеко, а впрочем - и не слишком. Из последних сил,  с
трудом расплескивая воду и отфыркиваясь по-собачьи,  он  поплыл  к  лодке,
стоящей - на якоре, что ли? - ровнехонько посередине Реки.  Когда,  тяжело
дыша, Фома ухватился дрожащей рукой за борт, чуть накренив лодку,  человек
даже не обернулся.
   Лишь спросил:
   - Ты кто?
   - Пловец, - задыхаясь, выговорил Фома.
   - Вижу. Откуда плывешь?
   - Сверху...
   - И это ясно. С левого берега или с правого?
   - Да нет... с середины.
   - Вот как, - человека в капюшоне это, пожалуй, не удивило. - И  тем,  и
другим, выходит, не угодил. Толковый ты, видно, парень, способный.  Спасти
тебя, что ли?
   Полузахлебнувшийся Фома утвердительно замычал и не  без  помощи  рыбаря
перевалился через черпнувший воду борт...
   ...Сознание вернулось в  тот  миг,  когда  днище  заскребло  по  песку.
Вечерело.  Выбравшись  из  лодки,  человек  в  капюшоне  жестом  предложил
следовать за собой...
   Это  оказался  странный,  первобытно-романтичный  остров.   Берег   был
идиллически пустынен и тих, в двух  шагах  от  воды,  взбираясь  ввысь  по
крутому холму, благодушествовал дремучий смешанный лес. С первых же  шагов
по неприметной тропинке стало, однако, ясно,  что  все  это  -  декорация.
Тропа  оказалась   заасфальтированной,   снабженной   невысоким   бетонным
парапетом, а за леском скрывались многополосные оборонительные сооружения:
минные поля, доты, флеши, укутанные спиралями Бруно,  блиндажи,  капониры.
Из  окопов  безмолвно  выглядывали  фигуры  в  пыльниках  и  дождевиках  с
капюшонами, укрывающими лица.
   Несмотря на вечер, было светло и серо, словно в пасмурный полдень, -  и
вдали, за  расчесочными  зубьями  деревьев,  угадывались  профили  изящных
виселиц - глаголей и обыкновенных,  и  приземистые,  кряжистые  помосты  с
бугорками плах, и устремленные  в  небо,  готовые  к  повседневному  труду
кресты с чуть вбитыми в дерево семидюймовыми  гвоздями,  а  поверх  всего,
немножко горча свежайший вечерний воздух, тянуло легким газком - не понять
сразу, то ли фосгеном, то ли подустаревшим,  но  во  веки  веков  надежным
работягой-ипритом, то ли вообще - кокетливым и расторопным "циклоном-Б"...
   Около  одного  из  блиндажей  рыбарь   остановился,   легко   распахнул
бронированную дверь и пропустил Фому вперед.
   На стене, прямо против входа, висело зеркало  с  намертво  застывшим  в
прозрачной глубине неким двуликим. Фоме были знакомы оба обличья. Пройдя в
помещение, рыбарь откинул капюшон, и Фома вздрогнул.
   - Ты узнал  меня,  человек?  -  спросил  тот,  кто  выручил  и  привел,
усаживаясь в кресло под собственным портретом. - Я твой вечный спутник,  я
суть жизни твоей. Тебе никуда и никогда не уйти от  меня;  тебе  не  убить
меня, только - наоборот. Но что моя жизнь после  твоей  смерти?  Как  быть
мне, похожему на всех, и всем им, похожим на меня? Вождям  и  народам  что
делать? Пастырям и пасомым? Ангелам и дьяволам? Что делать женщинам?..  Но
и оставлять тебя здесь, среди нас, слишком опасно - и  я,  властью  своей,
изгоняю тебя из всех пределов, населенных теми, кто подчинен мне. Мы будем
жить отныне угрозой твоего возвращения, страхом твоей непохожести,  ужасом
твоей необычности, тяжестью твоей любви  -  и  радоваться,  что  все  это,
вместе с тобою, далеко от нас. Ты проклят навсегда, человек,  и  отныне  и
вовеки не сможешь довериться  ни  верному  другу,  ни  брату,  ни  любимой
девушке, ни добрым старикам, ни всем нам, случайным попутчикам...
   Уходи!



        8

   ...К Реке он вышел через сводчатый, пахнущий прел