н, жестокий рыцарь НТП, почувствовал, что сейчас заплачет, - дорога
вела в никуда, да и была ли это его дорога?
   Он обернулся, услышав хохот. Смеялся Второй - взахлеб, самозабвенно:
   - Слопал, старшой? Столько веков талдычу тебе, болвану,  а  ты  уперся,
как Перун перед Днепром...
   Третий смиренно похрапывал.
   - Ты почему не спишь? - взревел Первый.
   - Бессонница, - издевательски хохотнул Второй. - Голубчик,  неужели  мы
не успели изучить друг друга за две тысячи лет? Микстуру твою  я,  извини,
держал в пасти, а там украдкой и выплюнул. Если бы он тебя  послушался,  я
бы успел его пополам перекусить...
   - Но это же смерть! Ты что, жить не хочешь, болван?
   - Надоело мне с тобой жить, признаться, - сказал  Второй.  -  До  серой
зевоты надоело, до ненависти, и если никак иначе  нам  друг  от  друга  не
избавиться, пусть уж лучше так... Будем подводить итоги?
   -  Никаких  итогов!  Я  вам  покажу   итоги!   -   Первый   орал,   как
припозднившийся пьянчуга на улице в третьем часу  ночи.  -  Эй,  шантрапа,
сюда!
   В зал вбежали лешие и опасливо остановились в отдалении.
   - Убрать отсюда этого паршивца! - ревел Первый. -  Немедленно  починить
его тачку, сунуть за руль - и пусть гонит без передышки в свой Крутоярск!
   - Не поеду, - сказал Гаранин.
   - Нет, вы посмотрите на этого наглого щенка - уходит цел-невредим и еще
смеет ерепениться! Убирайся, пока цел, пока я не передумал,  вали  в  свой
Крутоярск и живи по вашим законам, если не подходят мои!
   "Вот оно что, - подумал Гаранин. - Притворная ярость, хитрая ловушка, и
кто знает, что еще у него в запасе кроме растаявшего чародейного  зеркала?
Что он еще приготовил, чтобы всеми правдами и неправдами да  урвать  кусок
твоей  души  и  еще  тысячу  лет  копить  в  душном   подвале   злобу   на
человечество?"
   - Едешь?
   - Нет, - сказал  Гаранин,  и  ему  показалось,  что  в  глазах  Второго
мелькнула живая теплота одобрения.
   - Вышвырнуть за порог!
   Лешие без особого энтузиазма тесной кучкой засеменили к  Гаранину.  Вот
это  как  раз  труда  не  представляло,   о   современных   разновидностях
рукопашного  боя  они  и  понятия  не  имели.   "Мельница"   -   и   один,
раскорячившись, заскользил на спине по полу, вмазался в стену. Мелькнул  в
воздухе допотопный кистень-гасило:  захват,  подсечка,  коленом  -  второй
отлетел и шустро уполз за колонну. Разлетелись по углам, сшибая  статуи  и
золотые кувшины еще двое. Змей исходил криком, но лешие не горели желанием
продолжать кампанию - и с места не сдвинулись.
   Гаранин прыгнул  к  стене,  рванул  за  рукоять  длинный  широкий  меч,
показавшийся самым подходящим. Меч неожиданно легко выскочил из  державок,
он был тяжелый и обнадеживающе  острый.  Гаранин  махнул  им,  примеряясь,
широкое лезвие косым крестом рассекло густой воздух подземелья.  По  углам
поскуливали от страха лешие.
   - Ах вот как? - сказал Первый. - Ну, это дело знакомое, чего уж  там...
Не понял своей выгоды - пропадай, дурак. Тоже мне, цветочки под окном...
   Он прянул со своего возвышения, раскинув крылья, чертя концами  борозды
в грудах золота. Горели холодным светом глаза, затейливый шип пронесся под
сводами, злой мощью тела управлял один Первый, другие головы не имели  уже
своей воли, и Гаранин видел, что, несмотря  на  дряхлость,  змей  остается
опасным  противником.  "Где  же  пламя?"  -  подумал  он  с   отстраненным
любопытством.
   Огня не было, но  в  лицо  ударила  волна  жаркого  воздуха  -  как  на
аэродроме, когда  свистит  направленное  в  твою  сторону  сопло  стоящего
поблизости лайнера.
   Змей надвигался, щерились пасти, громко брякали по полу когти.  Гаранин
ждал, стиснув червленую рукоять меча. Страха не было.


   Все, кто жил в квартирах, выходящих на восточную,  рассветную  сторону,
прилипли  к  окнам.  Знакомого  надоевшего   асфальта,   тусклого,   вечно
припорошенного пылью, не было, был ковер -  из  цветов.  Теплым  оранжевым
цветом пламенели жарки, таежные тюльпаны, упруго мохнатились георгины, над
улицей вставало розово-золотое  солнце,  разноцветно  подмигивали  анютины
глазки. Вета смотрела с балкона и не верила:  солидно  белели  гладиолусы,
голубели колокольчики. Пурпурные кисти кипрея, огоньки, сирень, альпийские
маки, какие-то яркие и диковинные неизвестные цветы...
   Никто ничего не понимал, утро было ясное и чистое, а  цветы,  нежные  и
гордые, полыхали небывалой радугой, и их не осмеливались тронуть,  задеть.
Даже лихие водители "Магирусов" тормозили и вспоминали ближайший об®езд.