а счета впихивал в
машину или в пылесос громадный запас непристойных  анекдотов  всех  стран,
времен и народов. Отчасти это было  даже  интересно  -  временами  "роллс"
принимался   травить   анекдоты   атлантов,   лемуридов,   гавайцев    или
малоизвестного племени альтаирской расы Дзох, о котором сами альтаирцы  ни
черта почти не знали. Так что ехать было весело.
   На площади они едва не нарвались. У памятника какому-то герою, с важным
видом восседавшему на  толстой  добродушной  лошадке,  изображавшей,  надо
думать, боевого коня, "роллс" вдруг совершенно самостоятельно  затормозил.
Гай едва не расквасил нос о руль и собирался было  матернуть  как  следует
строптивый  механизм,  но  тут  что-то  засвистело,  и  "роллс"  торопливо
закутался силовым полем.
   На площадь спикировал Красный Вертолет, изящный, обтекаемый,  он  повис
метрах в десяти  на  макушкой  бронзового  героя,  из  распахнутой  дверцы
высунулся толстый черный ствол пулемета, и площадь залил гремящий  злобный
треск.
   Люди разбегались в разные стороны, падали, ползли, по тротуару  катился
детский мячик. Поодаль столкнулись и вспыхнули две  простроченные  навылет
машины. Пули с визгом рикошетили от защитного поля  "роллса",  попадали  в
витрины, и огромные стекла осыпались звенящими водопадами.
   Наконец  треск  смолк.  Распластанные  в  нелепых  позах  трупы  усеяли
площадь, кое-кто еще пытался  уползти,  опираясь  на  руки,  тогда  сверху
щелкал сухой одиночный выстрел, и ползущий  падал  лицом  вниз.  Бронзовый
герой, задрав голову, что-то сердито орал и махал кулаком, но никто его не
слушал. Догорали столкнувшиеся легковушки.
   Красный Вертолет прошел низко, на высоте  человеческого  роста,  и  Гай
успел увидеть азартную морду сидевшего за пулеметом леопарда. На  мостовую
полетел длинный бумажный плакат,  и  вертолет,  вертикально  взмыв  вверх,
растаял в голубом летнем небе.
   Гай вылез из машины, перешагивая через трупы,  добрался  до  плаката  и
поднял его. Большими кривыми буквами там было  написано:  "Что,  суки,  не
нравится? А нам, по-вашему, это нравилось? Вот когда на вас  заведут  свою
Красную книгу, тогда и протестовать будете, гады, а пока терпите!"
   Он вернулся в машину и показал плакат Алене.
   - Бр-р... - пожала Алена плечами. - А все же они правы...
   - В том-то и беда, - сказал Гай. - Куда ни кинь, все правы,  виноватого
отыскать просто невозможно, и даже если отыщешь, ничего это не изменит...
   Они поехали дальше. Гай свернул за угол... и  едва  успел  затормозить,
"роллс" коснулся воды передними колесами.
   Такого он не видел даже  здесь.  Круглая  площадь  была  залита  водой,
окружавшие ее дома тоже стояли в воде по вторые этажи, и с первого взгляда
чувствовалось, что здесь очень глубоко. Посреди площади как ни  в  чем  не
бывало бил в десять струй  каким-то  здешним  ирреальным  чудом  уцелевший
фонтан, и это выглядело  полным  идиотизмом.  По  превратившейся  в  озеро
площади бодро плавал огромный, метров двадцати, зеленый спрут.
   - Будем искать об®езд? - спросила Алена.
   - Да... - сказал Гай.
   Весь юмор заключался в том, что  нельзя  было  с  уверенностью  сказать
заранее, кто такой этот спрут. Он мог оказаться кем угодно.
   Гай вышел из машины. Заметив его, спрут  оживился  и  быстро  поплыл  к
нему.
   - Гай, осторожнее! - крикнула Алена.
   Щупальце, взвившись с быстротой лассо,  обхватило  ее  и  выдернуло  из
машины, второе опутало Гая, тянуло в  воду.  Счастье  еще,  что  остальные
почему-то не вступили в дело.
   - Меня зовут Лизхен! - рычал спрут, щелкая клювом. - Я гимназистка, мне
семнадцать лет, и у меня нет друзей! Ты будешь моим любовником, а девчонку
мы утопим, я страшно ревнива!
   Нечеловеческим усилием Гай высвободил руку с пистолетом и открыл огонь,
но вот и обойма кончилась, а спруту все было нипочем, как слону дробина.
   Спас их  "роллс"  -  он  отважно  бросился  в  драку,  с  маху  откусил
схватившее Алену щупальце,  потом  разделался  с  тем,  что  держало  Гая,
прицелился  как  следует  и  угодил  спруту  меж  глаз  запасным  колесом.
Дожидаться, пока оглушенный спрут очнется, они не стали, вскочили в машину
и помчались прочь.
   - Ну, спасибо, дружище... - сказал Гай, потирая плечо.
   - А, чего там... - беззаботно отозвался "роллс". - Вот, слушайте: лежат
в луже два вдрызг пьяных упыря, а мимо шагает певичка из  ночного  кабаре,
тоже под газом...



        11. ТРИ КВАРКА

   Граница Круга открылась неожиданно - "роллс-ройс" обогнул холм,  и  они
увидели, что в обе стороны, насколько хватает взгляда, тянется  выложенная
красным кирпичом полоса, а над ней стоит странный волокнистый туман.
   - Только давайте пешком, ребята, ладно? - сказал "роллс". - Делов-то  -
два километра. А мне там делать нечего.
   Гай остановился у кромки кирпичного пояса и неотрывно смотрел в  туман.
Его била нервная дрожь, хотелось  кричать.  Казалось,  что  не  пятнадцать
дней, а миллион лет прошло с  той  поры,  как  вертолет,  опускавшийся  на
зеленое поле, вдруг схватили и перемололи невидимые  исполинские  челюсти.
Теперь-то, набравшись ума. Гай знал,  что  приглянувшаяся  пилоту  лужайка
была делянкой, где колдуны  разводили  таинственный  голубой  цветок  Глаз
Василиска, и только напрочь сумасшедший может зайти на делянку, когда Глаз
Василиска дает всходы...
   Подошла Алена, молча взяла его за руку. Гай обнял ее  за  плечи  -  она
тоже дрожала от волнения, и Гай, глядя на волокнистые  пряди  сизого,  как
голубиное горло, тумана, задал себе горький вопрос: а  не  лучше  ли  было
остаться? Он знал, что не передумает и пути назад нет, но  все-таки  задал
себе этот вопрос, заранее зная, что не сможет на него ответить.
   Два километра. Самое большее - пятнадцать минут ходу, по кирпичам  идти
легко. Ирреальный Мир лежал позади, как  забытая  выросшим  и  возмужавшим
человеком  смешная  детская   игрушка,   когда-то   казавшаяся   бесценным
сокровищем.
   - Ну что, идем? - спросил Гай.
   - Подожди, постоим еще немного... - попросила Алена.
   Ее глаза были сейчас серыми.
   Гай обнял ее и стал целовать, пытаясь  передать  ей  свою  смешанную  с
печалью радость.
   - Печаль моя светла... - сказал он тихо.
   Потом оглянулся в последний раз,  но  не  увидел  ничего,  что  мог  бы
запечатлеть в сердце как Незабываемое. Дорога, петлявшая  среди  невысоких
холмов, сами эти холмы, голубое небо, облака  и  солнце.  Города  остались
там, за холмами.  Ему  осталось  лишь  глубоко  вдохнуть  теплый  вечерний
воздух, ничем не отличавшийся, но принадлежащий миру, который  он  покидал
только потому, что привык к другому.
   - Ну, прощай, старина... - сказал он "роллсу".  -  И  спасибо  за  все.
Передавай им там всем привет.
   - Передам, - сказал "роллс". - Прощай, Гай...
   Он даже не сделал попытку рассказать анекдот или отмочить  непристойную
шуточку - понимал печальную серьезность момента.
   Гай взял за руку Алену, и они вошли в туман. Видимость была  метров  на
пять,  а  дальше  все  заволакивали  лениво   трепетавшие   сизые   струи.
Заблудиться Гай не боялся - кирпичи были уложены вдоль пояса.
   Туман глушил звук шагов. Время от  времени  Гай  поглядывал  на  Алену,
Алена чуточку испуганно улыбалась ему, и у него замирало  сердце  -  такая
она была красивая здесь, сейчас, в легком голубом платье.
   Он не сразу услышал этот звук, посторонний - странный  стук  твердым  о
твердое, - но, прислушавшись получше, убедился, что это ему не мерещится.
   - Слышишь?
   - Слышу... - тихо сказал Алена.
   - Что это?
   - Не знаю...
   Он попробовал пустить в ход приобретенное здесь шестое чувство, видение
на расстоянии, - и не смог. Скорее всего, в Поясе оно уже не  действовало.
Шевельнулась  в  сердце  смутная  тревога,  предположения  о  таинственной
страже, охраняющей рубежи Ирреального Мира,  -  во  многих  сказках  вдоль
границ зачарованных стран бродят драконы, или  великаны,  или  колдуны.  В
сказках это самое обычное дело.
   Гай сунул  руку  под  рубашку  и  до  боли  сжал  распятие  Сатаны,  но
таинственный стук не  исчез.  Казалось,  он  рыщет,  мечась  вправо-влево,
словно кто-то ищет их и никак не может найти.
   - Стой... - прошептал Гай  Алене  и  остановился.  Замер,  слушая  стук
собственного сердца и  с  трудом  подавляя  неудержимое  желание  кинуться
прочь, бежать, покуда хватит сил, - нечто похожее он испытывал в  детстве,
когда осенью туман затопил улочку одноэтажных деревянных домов, по которой
он спешил ранним утром в школу, и до боли хотелось знать, что не  один,  и
радовался случайному прохожему...
   Они стояли и молчали, взявшись за руки, а стук  приближался,  и  что-то
шепнуло  Гаю:  его  желание  перехитрить   таинственного   преследователя,
замерев, - та же наивная детская игра, будто на свете наступил мрак,  если
ты закрыл глаза. Господи,  какими  же  солипсистами  мы  были  в  детстве,
сейчас-то мы знаем, что мир не рос вместе с нами, что  многие  встречи  не
зависят от нашего желания, и таких встреч, увы, большинство...
   Из тумана выплыли три странных силуэта, превратившиеся в трех всадников
на вороных конях, всадников  в  длинных  серых  плащах  и  тусклых  медных
шлемах.
   Всадники остановились в трех шагах. Средний, с длинной  седой  бородой,
молча смотрел на Гая.
   - Что вам нужно? - не вытерпел Гай.
   - Стража Круга, - бесстрастно сказал старик. - Можешь посмотреть на нее
в  последний  раз.  Только  недолго.  Лучше  для  тебя  самого,  если  это
произойдет быстро.
   Гай обернулся к Алене, протянул руки, но не успел.
   Алена таяла в воздухе, сначала она сделалась бесплотной, как  ветер,  и
руки Гая сомкнулись в  пустоте,  потом  она  стала  таять,  таять,  таять,
исчезать, только на  короткий  промельк  времени  задержалось  ее  лицо  и
тоскливый взгляд.
   Вскрикнув от ярости и боли. Гай рванулся к всадникам, но  наткнулся  на
невидимую стену.
   - Но почему? - крикнул он туману, ветру, тоске.
   - Ты же помнишь сказки, - сказал старик. -  Тех,  кто  покидал  зеленые
острова вечной молодости, всегда заставляли на берегу отряхнуть даже  пыль
с ног... Это ложь, будто Орфей потерял Эвридику оттого, что  он  оглянулся
назад у выхода из ада. Просто-напросто прошлое всегда остается за  спиной,
и то, что принадлежит прошлому, как бы ни  было  тебе  дорого,  невозможно
унести... или увести с собой. Как  невозможно  и  вернуться  назад...  Мир
уходящему...
   Они повернули коней, хлестнули их и галопом скрылись в тумане,  вернее,
растворились в нем, потому что стук копыт тут же утих.
   Гай побрел вперед. Он и не пробовал вернуться назад, знал, что нечего и
пытаться, что та же невидимая стена была за его спиной и двигалась  следом
за ним, примерившись к его шагу.
   Времени не существовало. Казалось, он бредет сквозь туман  тысячу  лет,
миллион лет, и еще миллион лет пути впереди. Казалось, теперь он не сможет
никого любить - ни женщину, ни землю, ни небо.  Он  был  слишком  измучен,
чтобы ощущать боль.
   Чайки кружились над головой, и в уши лез назойливый скрипучий крик:
   - Три кварка для сэра Марка, три кварка, три кварка...  Три  кварка  по
сэру Марку, три кварка, три кварка...
   Туман стал бледнее, и Гай  побежал,  стремясь  уйти  от  чаек.  В  небе
раздался гул, и, как умирающий еще находит силы приподняться, Гай уловил в
себе последний затухающий всплеск шестого  чувства,  и  оно  на  несколько
секунд   послужило   ему,   помогло   увидеть   над   Кругом    реактивный
бомбардировщик, от которого отделился и,  кувыркаясь,  падал  вниз  черный
предмет.
   "Может быть, так даже  лучше",  -  подумал  он  и  остановился,  ожидая
взрыва. От Реального Мира его отделяло пространство в  два  кирпича  -  на
один шаг. Может, так даже лучше...
   На мгновение его ослепило немыслимой яркости светом, и  весь  мир  одну
короткую секунду состоял из страшного грома, для которого нет и  не  будет
сравнений и аналогий.
   Когда вернулись зрение и слух, Гай оказался невредим и не увидел следов
взрыва. Он стоял на заросшей зеленой  травой  равнине,  в  двух  шагах  от
намеченной  полосатыми  гербовыми  столбами  линии  границы,  за   которой
протянулись вспаханная контрольно-следовая полоса,  а  за  ней  -  шеренга
столбов иной полосатой расцветки с  другими  государственными  гербами.  В
голубом летнем небе безмятежно сияло солнце.
   Он услышал, рев мощных моторов и  повернул  голову  на  шум.  Страшная,
непонятная боль пронзила мозг, и последнее, что увидел Гай перед тем,  как
рухнуть лицом вниз, - показавшиеся из-за холма бронетранспортеры и бегущие
к нему люди в мешковатых костюмах противорадиационной защиты и  в  голубых
касках.



        12. АРЛЕКИН ПОД ДОЖДЕМ

   - Если мне и случалось когда-нибудь о чем-нибудь сожалеть,  так  это  о
том, что на вашем месте не смог оказаться я, - признался полковник Ромене.
   Гай вежливо, вяло улыбнулся в ответ, не поднимая головы от подушки - не
от недостатка сил, просто не хотелось говорить и двигаться.
   - Вас ведь наградили посмертно, - продолжал  полковник,  расхаживая  по
комнате. - Вы помните, мы договаривались - будем ждать вас десять дней?
   - Помню, - сказал Гай.
   - А  больше  вы  ничего  не  помните?  -  спросил  полковник  Ромене  с
любопытством, которого он не мог и не хотел скрыть.
   - Нет, - сказал Гай. - Под нами - удобное такое зеленое поле, идеальное
место для посадки, вертолет снизился... и все. Когда я открыл глаза,  надо
мной стояли дозиметристы. Так что вам совершенно незачем  завидовать  мне,
полковник, я все забыл...
   - Неужели все, что мы засняли в Круге, не помогло вам вспомнить?
   - Нет, - сказал Гай и покосился на подвешенный к потолку над изголовьем
кровати экран. - Я  часами  смотрел  эти  фильмы,  но  хоть  бы  крохотный
обрывочек шевельнулся в памяти... - Он  скомкал  незажженную  сигарету,  и
полковник торопливо подал ему другую. - Хочется биться головой об стену  -
ведь что-то я делал там эти пятнадцать дней,  как-то  жил,  что-то  ел,  с
кем-то встречался...
   - Вот именно,  -  сказал  полковник  Ромене.  -  Мы  ведь,  знаете  ли,
исследовали  вас  скрупулезнее,  чем  лунный  грунт,   каждый   квадратный
миллиметр кожи, и все такое прочее. Вы там ели. И пили. И целовались  -  в
складках кожи губ остались следы вещества,  идентифицированного  с  губной
помадой. Да, вы там жили, я уверен, вполне сознательно... -  Он  замолчал,
глядя с надеждой. - Не вспомните?
   - Нет, - сказал Гай. - Какое-то странное ощущение  -  я  не  знаю,  что
лучше, вспомнить или не вспоминать... Понимаете?
   - Кажется, да... Вы не сердитесь, что я вас впутал в это дело?
   - Ну что вы, - сказал Гай. - С моей головы ведь ни один волос не  упал,
да наградили вот... Дома все удохнут. Полковник,  мне  смертельно  надоело
здесь. Я хочу домой. Только не нужно ваших спецрейсов, хорошо?
   - Ну что ж, ничего не поделаешь, - сказал полковник Ромене. - Я свяжусь
с вашим посольством. Мне почему-то кажется, что репортеров  вы  не  хотите
видеть, верно?
   - Увольте, - сказал Гай. - Даже если  бы  пришла  блажь  встретиться  с
репортерами, что я могу им сказать? Они и так, наверное, разделали меня на
все лады?
   - Ого! Я собрал вам на память килограммов двадцать газет. От  эсперанто
до суахили...
   - Спасибо, полковник.
   - Не за что. Мне все время кажется, что я виноват перед вами...
   Он смущенно улыбнулся, поклонился и вышел, бесшумно притворив за  собой
белую дверь палаты. Через несколько минут молоденькая медсестра в  голубом
халате привезла тележку с одеждой Гая.
   - Сестричка госпитальная, любовь моя печальная... - тихо пропел он  под
нос. Постарался вспомнить, где и когда к нему привязалась эта песенка,  но
не смог.
   Одевался автоматически, медленно. Удивился странному незнакомому значку
на лацкане пиджака - черный факел с алым  трилистником  пламени,  -  пожал
плечами и решил, что это подарок  полковника  Роменса,  поднял  пиджак  за
рукав. Что-то прошелестело и звонко упало на пол. Гай наклонился, протянул
руку. Медленно, очень медленно выпрямился.
   На его ладони лежал черный  крест,  а  на  кресте  был  распят  искусно
вырезанный  из  камня  кофейного  цвета  Сатана  с  глазами  из   зеленого
самоцвета. Золотая чеканная цепочка была прикреплена к кресту.
   Гай стиснул кулак. Он не чувствовал боли, потому что там, за  невесомым
радужным занавесом беспамятства, были пляшущие  огоньки  черных  свечей  и
ажурная золотистая музыка на балу в  особняке  Серого  Графа.  И  гитарный
перебор Мертвого Подпоручика.  И  мертвенно-белый  свет  ламп  в  кафе  "У
сорванных петлиц". Пышные парики Высокого Трибунала.  Усталое  морщинистое
лицо упыря-философа Саввы Иваныча.  Барон  Суббота,  Злой  дух  гаитянских
поверий. И Алена, Алена - усталое и  счастливое  лицо  на  белой  подушке,
карие,  серые,  синие,  зеленые  глаза,  зыбкие,  как   миражи,   еженощно
изменчивые  улочки  Ирреального   Мира,   светлые   волосы,   растрепанные
ворвавшимся в окно "роллс-ройса" ветром... Алена.
   Наверное, он кричал, потому что дверь  вдруг  распахнулась,  показалось
испуганное личико юной сиделки. Она  неплохо  знала  русский,  но  сейчас,
растерявшись, спросила что-то на своем родном языке.
   - Вам стало плохо? - опомнившись, переспросила она  по-русски  с  милым
забавным акцентом.
   - Нет, ничего, - сказал Гай. - Позовите полковника Роменса, он,  должно
быть, не успел еще уйти из клиники... Нет,  не  нужно.  Я  увижусь  с  ним
потом, - поспешно добавил он, зная, что  ничего  не  скажет  полковнику  и
ничего не скажет никому.
   В аэропорт его отвез какой-то хрен из посольства. Никаких  вопросов  он
не задавал, и Гай был ему за это благодарен. Его самолет улетал в два часа
дня. Гай сидел, забившись в угол большой черной машины с  красным  флажком
на  крыле,  и  равнодушно  смотрел  на  чужую  суету   вокруг:   блестящие
автомобили,  чуточку  опереточные  полицейские,   с   небрежной   лихостью
регулировавшие  движение,  девушки  на  ярких  мотороллерах,   мельтешение
реклам. Он прежде не бывал в этой стране и в другое время с  удовольствием
прошелся бы по улицам, но сейчас меж ним и внешним миром невидимой  стеной
стояли сизый волокнистый туман, скрипучие крики  чаек,  исчезающий  взгляд
Алены и жестокие, прекрасные превращения Ирреального Мира.
   Моросил дождь. Когда они вышли из машины, Гай увидел у входа  в  здание
аэропорта печального арлекина в  красно-синем  трико.  Что  то  оборвалось
внутри, он готов был поверить, что Ирреальный  Мир  послал  ему  последнюю
весточку, но дипломат,  мельком  глянув  на  стоявший  рядом  с  арлекином
плакат, пояснил, что это реклама какого-то балаганчика. Теперь Гай  и  сам
видел, что штопанное трико выцвело от бесконечных стирок, а  сам  арлекин,
несмотря на румяна и пудру, худ и стар.
   В  ожидании  самолета  Гай  сидел  в  баре,  равнодушно  пил   кофе   и
просматривал газеты. Пентагон провел  новые  испытания  лазерного  оружия,
советский фильм "Осенний марафон" получил очередной приз на  международном
фестивале, на ирано-иракском фронте продолжалось временное затишье. В  США
был Рейган, стрелянный в упор, но живой, в Сальвадоре  были  партизаны.  И
так далее в том же духе. Каждая строчка, каждая  фраза  убеждали,  что  он
вернулся в восьмидесятые годы двадцатого века.
   И вряд ли будущее таит  особые  сюрпризы.  Договоры,  авторские  листы,
гонорары,  споры  о  сути  фантастики,  водка,   умненькие   и   блядистые
окололитературные  девицы,  смятые  простыни,  рассвет  за   окном   после
бессонной ночи и скука, скука, скука,  вызванная  одиночеством,  вызванным
скукой. Заколдованный круг.
   За стеклянным окном от пола до потолка ездили яркие автобусы,  свистели
турбины самолетов, и, глядя на эту вокзальную суету, когда-то не на  шутку
волновавшую его, Гай задал себе горький вопрос: хорошо это, что  память  о
Круге вернулась, или нет? И не был уверен, что ответ есть. Не был  уверен,
что