по  отношению  к
ним.
     Обедать я пошел вместе с  соседями.  Я  шел  между  ними  и  старался
привыкнуть к мысли, что по крайней мере несколько  дней  я  буду  вынужден
смотреть на людей снизу вверх.
     - Ты раньше где играл? - спросил меня Коля (я еще не  научился  их  с
Толей различать).
     - Так, понемножку, - туманно ответил я.
     - Ага, - согласился Коля. - А я  из  "Труда"  перешел.  Здесь  больше
возможностей для роста. Все-таки первая группа.
     - Правильно, - согласился я.
     - И в институт поступаю. А ты учишься или работаешь?
     - Работаю.
     У ребят явно перед глазами висела пелена. Психологический заслон. Они
смотрели на меня и, по-моему, меня не видели. Рядом с ними шел  маленький,
лысеющий, с брюшком, сорокалетний мужчина, годящийся  им  в  отцы,  а  они
разговаривали со мной, как с коллегой Герой Коленкиным из  их  команды,  а
потому, очевидно, неплохим парнем, с которым надо будет  играть.  И  вдруг
все  мое  предыдущее  существование,  налаженное  и  будничное,  отошло  в
прошлое, испарилось. И я тоже начал чувствовать себя Герой  Коленкиным,  и
особенно после того, как  за  обедом  ко  мне  подошел  Андрей  Захарович,
передал сумку и сказал, что там форма и кеды, мой размер.
     Андрей Захарович с семьей обедал вместе с нами, за соседним столиком.
Его сын смотрел на меня с уважением, потому что слышал, наверное, от отца,
что я талант, что внешность обманчива.  Мальчику  было  лет  семь,  но  он
старался вести себя как настоящий спортсмен, и тренировочный костюм на нем
был аккуратно сшит и подогнан. Зато жена Андрея Захаровича, худая  усталая
женщина с темными кругами вокруг желтых настойчивых глаз, смотрела на меня
с осуждением,  ибо,  наверное,  привыкла  вмешиваться  в  дела  и  решения
добродушного мужа и это его решение не одобряла.
     - Ну, мальчики-девочки, - сказал весело Андрей Захарович, - отдохните
полчасика и пойдем покидаем.
     Он извлек из кармана блокнот и стал писать в нем. Я  глубоко  уверен,
что вынимание блокнота относилось к области условных рефлексов.  Именно  с
блокнотом к тренеру приходила уверенность в своих силах.
     Меня представили массажисту, врачу, хрупкой девочке - тренеру женской
команды и еще одному человеку, который оказался не то бухгалтером,  не  то
представителем Центрального совета. Он осмотрел меня с  головы  до  ног  и
остался недоволен.
     В комнате Коля и Толя лежали на кроватях и  переваривали  пищу.  Было
жарко, томно, как бывает в летний день под вечер, когда все замирает, лишь
жужжат мухи. Не хотелось мне идти ни  на  какую  тренировку,  не  хотелось
кидать мяч. Я сбросил ботинки и  повалился  на  койку,  моля  бога,  чтобы
строгая жена отправила Андрея Захаровича в магазин... И тут же  проснулся,
потому что Андрей Захарович стоял в дверях и говорил укоризненно:
     - Ох, Коленкин, Коленкин! Намучаюсь я с тобой. И чего  ты  решил  жир
нагонять в такое неурочное время?
     Коля и Толя собирали свои вещи в белые сумки с надписью "Адидас".
     - Извините, - сказал я. - Вздремнул.
     - Даю три минуты, - сообщил Андрей Захарович. - Начинаем.
     Я спустил вялые ноги с кровати.  Встать,  взять  с  собой  полотенце,
форму, собрать выданную мне скромную сумку стоило непомерных усилий.
     - На бильярде играешь, Коленкин? - спросил Толя.
     - Играю, - ответил я смело, хоть играть и не приходилось. Лишь видел,
как это делается, когда отдыхал в санатории года три назад.
     - Совсем забыл, - сунул вновь голову в дверь Андрей Захарович. -  Вы,
ребята, Коленкина к врачу отведите. Осмотр надо сделать.
     У входа в кабинет мне стало страшно. Дверь была деревянная,  обычная,
как и в прочих комнатах домика, но я вдруг вспомнил, что у  меня  барахлит
давление, случается тахикардия, есть  шум  в  левом  желудочке,  постоянно
болят зубы и вообще со  мной  неладно,  как  неладно  с  остальными  моими
сверстниками, которым под сорок и которые ведут сидячий образ жизни.
     - Мы тебя, Гера,  подождем,  -  предложили  Коля  и  Толя.  Наверное,
почувствовали мое волнение. - Врач у нас свой, добрый.  Кирилл  Петровичем
зовут. Не стесняйся.
     Окно в кабинете было распахнуто, молодые  сосенки  качали  перед  ним
темными пушистыми ветками, вентилятор на столе добавлял  прохлады,  и  сам
доктор,  как-то  не  замеченный  мною  в  столовой,  хоть   меня   ему   и
представляли, показался мне прохладным и уютным.
     "В конце концов, - подумал я, - если даже меня и  отправят  домой  по
состоянию здоровья, это не хуже,  чем  изгнание  из  команды  за  неумение
играть в баскетбол".
     - Здравствуйте, Кирилл Петрович, - сказал я, стараясь придать  голосу
мягкую задушевность. - Жарко сегодня, не так ли?
     - А, пришли, Коленкин? Присаживайтесь.
     Доктор был далеко не молод, и я решил, что он стал спортивным врачом,
чтобы почаще бывать на свежем воздухе.  Я  встречал  уже  таких  неглупых,
усатых и несколько разочарованных  в  жизни  и  медицине  врачей  в  домах
отдыха, на туристских базах и других местах, где  есть  свежий  воздух,  а
люди мало и неразнообразно болеют.
     Доктор отложил книгу, не  глядя  протянул  руку  к  длинному  ящичку.
Собирался для начала смерить мне давление. Другая рука привычно достала из
ящика стола карточку и синюю шариковую  ручку.  Я  решил  было,  что  дело
ограничится формальностью.
     Сначала доктор записал мои данные - возраст,  чем  болел  в  детстве,
какими видами спорта занимался,  семейное  положение  и  так  далее.  Пока
писал, ничем не выражал своего удивления,  но,  кончив,  отложил  ручку  и
спросил прямо.
     - Скажите,  Коленкин,  что  вас  дернуло  на  старости  лет  в  спорт
удариться? Не поздно ли?
     А так как я только пожал плечами, не придумав настоящего  ответа,  он
продолжал:
     - Что движет людьми? Страсть  к  славе?  Авантюризм?  Ну,  я  понимаю
мальчишек и девчонок. Понимаю редко встречающихся талантливых  людей,  для
которых нет жизни вне спорта. Но ведь у вас  приличное  место,  положение,
свой круг знакомых. И вдруг - такой  финт.  Вы  же,  признайтесь,  никогда
спортом не интересовались?
     Я слушал его вполуха. Меня вдруг испугала внезапно родившаяся  мысль:
а что, если сыворотка Курлова настолько меняет все в организме,  что  врач
обнаружит ее? И скажет сейчас: "Голубчик, да вам же надо пройти допинговый
контроль!" Или: "Это же подсудное дело!"
     Продолжая говорить, Кирилл Петрович намотал мне на руку  жгут,  нажал
на грушу, и руку мне сдавило воздухом.
     - Что с пульсом у вас? - удивился Кирилл Петрович.
     Я понял, что судьба моя висит на волоске, и решился идти ва-банк.
     - Я волнуюсь, - сказал я. - Я очень волнуюсь. Поймите меня правильно.
Вы же угадали: мне в самом деле сорок лет, я никогда не занимался спортом.
Мне хочется хотя  бы  на  время,  хотя  бы  на  две  недели  стать  другим
человеком. Вам разве никогда не хотелось сказать: "Катись все к черту! Еду
на Северный полюс!"?
     - Хотелось, - коротко ответил доктор.  -  Снимайте  рубашку.  Я  ваше
сердце послушаю. Кстати, у вас тахикардия. Вы неврастеник?
     - Не замечал за собой. Хотя в наши дни все неврастеники.
     - Зачем обобщать? Вытяните вперед руки. Ага, дрожат. Тремор ощутимый.
Пьете?
     - Только за компанию.
     - И как в таком состоянии умудряетесь попадать в кольцо? Я бы вам  не
рекомендовал  играть  в  баскетбол.  Сначала  займитесь  просто   ходьбой,
обтирайтесь по утрам холодной водой. Никогда не пробовали?
     Он меня гробил. Моя откровенность обошлась мне слишком дорого.
     - Будет он обтираться холодной водой.  Прослежу.  -  В  дверях  стоял
Андрей Захарович, блокнот в руке. - Все записываю. Все ваши советы, Кирилл
Петрович, записываю. Ни одного не упускаю. И бегать он будет.
     - Совсем не уверен, что будет. В его состоянии...
     - В его состоянии полезно  заниматься  спортом,  -  настаивал  Андрей
Захарович. - Я уже все записал.
     Андрей Захарович вспотел. На лбу блестели, сползали  к  глазам  капли
пота. Он тоже волновался. Доктор оказался  неожиданным,  непредусмотренным
препятствием.
     - Но ведь серьезного ничего нету? - спросил тренер заискивающе.
     - Серьезного, слава богу, ничего. Просто распущенный организм. Раннее
старение. Жирок.
     Доктор взял брезгливо меня  за  жирную  белую  складку  на  животе  и
оттянул ее к себе.
     - Видите?
     - Вижу, - согласился тренер. - Сгоним. Давление в пределах?
     - В пределах. Хотя еще неизвестно, что считать пределом. И не сердце,
а овечий хвост.
     - Все ясно. Так мы пошли на тренировку?
     - Да идите вы куда хотите! - обозлился вдруг доктор. - Не помрет  ваш
центровой. Ему еще на Северный полюс хочется махнуть!
     В коридоре ждали Толя и Коля.
     - Здорово он тебя, - сказал Толя. - Я уж думал, не допустит.
     Они и в самом деле были милыми ребятами. Их даже не удивило состояние
мое" здоровья. Они болели за меня и были рады, что в конце концов  доктора
удалось побороть.
     - Только каждый день ко мне на проверку, - слышался докторский голос.
     - Обязательно. Совершенно обязательно, - заверял его тренер.
     Он догнал нас на веранде и сказал мне:
     - Ну и поставил ты меня в положение, Коленкин! Нехорошо.
     И мы пошли к площадке.
     Я переодевался, слыша стук мяча, крики с площадки. И мне все  еще  не
хотелось выходить. Сердце билось неровно - запоздалая  реакция  на  врача.
Ныл зуб. В раздевалке было прохладно, полутемно. За стеной шуршал душ.
     - Ну! - крикнул Коля, заглядывая внутрь. - Ты скоро?
     И я пошел на площадку, прорезанную ставшими  длиннее  тенями  высоких
сосен.
     Тренировались мужчины. Девушки сидели в ряд на длинной низкой скамье.
При виде меня зашептались. Кто-то хихикнул, но Валя, милая,  добрая  Валя,
шикнула на подругу.
     Ребята перестали играть. Тоже смотрели на меня.  В  столовой,  где  я
видел почти всех, было  иначе.  Там  мы  были  одеты.  Там  мы  смотрелись
цивилизованными людьми. Как в доме отдыха.
     Я остановился на белой полосе. Все мы выдаем  себя  не  за  тех,  кем
являемся  на  деле.  Мы  стараемся  быть  значительнее,  остроумнее  перед
женщиной, если она нам нравится. Мы стараемся быть умнее перед  мужчинами,
добрее перед стариками, благоразумнее перед начальниками.  Мы  все  играем
различные роли, иногда  по  десяти  на  дню.  Но  роли  эти  любительские,
несложные, чаще за нас  работает  инстинкт,  меняя  голос  по  телефону  в
зависимости от того, с кем мы говорим, меняя походку, словарный запас... И
я понял, что стою, вобрав  живот  и  сильно  отведя  назад  плечи,  словно
зрители, смотрящие на меня, сейчас поддадутся обману.
     - Держи! - крикнул Иванов. - Держи, Коленкин. Ведь народ в  тебя  еще
не верит.
     Я приказал своим  рукам  поймать  мяч.  И  они  меня  послушались.  Я
приказал им закинуть мяч в корзину отсюда, с боковой полосы, с  неудобной,
далеко расположенной от кольца точки. И мяч послушался меня.
     - Молоток! - сказал Толя.
     Труднее было бегать, стучать  мячом  по  земле  и  получать  пасы  от
других. Мяч был тяжел. Минут через десять у меня совсем отнялись  руки.  Я
был покрыт потом и пылью. Я понимал, что больше не смогу сделать ни  шагу.
И я собрался уже было повернуться и уйти с площадки, как Андрей Захарович,
стоявший в стороне со свистком и блокнотом, крикнул:
     - Коленкин! Отойди, отдохни. У тебя режим особый. Не переутомляйся, а
то нас с тобой Кирилл Петрович в Москву отправит.
     Я был очень благодарен тренеру. Я сел на скамью, к  девушкам,  и  они
потеснились, чтобы мне было удобнее. И Тамара напомнила мне:
     - Гера, обещал ведь нас с Валей погонять!
     - Обязательно, - подтвердил я. - Только не сегодня.
     Главное - я не опозорился.
     Больше в тот день я не выходил на площадку, хоть Андрей  Захарович  и
поглядывал в мою сторону, хотел позвать меня, но я  чуть  заметно,  одними
глазами, отказывался от его настойчивых приглашений. Ведь бегуном  мне  не
стать. Я умею лишь одно - забрасывать мяч в корзину. И чем меньше  я  буду
бегать, тем меньше будет противоречие между моим талантом и прочими  моими
качествами. Впрочем, я могу поднять свою репутацию в другом: бильярд.
     После ужина я в кино  не  пошел.  Валя,  по-моему,  на  меня  немного
обиделась. Женщины, даже очень молодые, -  удивительные  существа.  В  них
слишком  развито  чувство   собственности.   Думаю,   что   это   атавизм,
воспоминание о младенчестве, когда все мое: и ложка моя, и погремушка моя,
и мама моя, и дядя мой. Я подходил под категорию "дядя мой". И я уже  даже
слышал, как кто-то из девушек, обращаясь к Вале и  инстинктивно  признавая
ее права на меня, сказал: "Твой-то, Гера".
     - Не хочется в зале сидеть, - об®яснил я Вале.
     - Как знаете.
     - Но потом можно погулять.
     - Никаких прогулок, - встрял тут же оказавшийся Андрей  Захарович.  -
Режим. И ты, Коленкин, хоть  и  не  обманул  ожиданий,  наших  девушек  не
смущай. Они ведь к славе тянутся. К оригинальности. Вот  ты  и  есть  наша
оригинальность. Не переоценивай себя. Не пользуйся моментом.
     - Как вы могли... - начал было я.
     - Мог. И ты, Валентина, голову парню не кружи.
     А мне захотелось засмеяться. Как давно я не слышал ничего  подобного!
Как давно двадцатилетние девчонки не  кружили  мне  голову!  И  как  давно
никто, не в шутку, в самом деле, не называл меня парнем.
     - Я, как кино кончится, к площадке подойду, - пообещал я, как  только
тренер отошел.
     - Как хотите, - пожала плечами Валя. - А вот в кино вы зря не  пошли.
Вам, наверное, с нами неинтересно.
     И только потом, уже в бильярдной, на  веранде,  я  осознал,  что  она
перешла на "вы".
     Ну и чепуха получается!
     У бильярда стоял Иванов. В одиночестве.
     - Ты чем в кино не пошел? - спросил он.
     - Смотрел уже, - соврал я. Не говорить же человеку, что я  подозреваю
у себя исключительные способности к бильярду и горю желанием их испытать.
     - Я тоже смотрел, - сказал Иванов. - Да и жарко там. Сыграем?
     - Я давно не играл, - соврал я.
     - Не корову проиграешь. Не бойся. Кием в шар попадешь?
     - Попробую.
     - Пробуй.
     С первого же удара, когда кий у меня пошел в  одну  сторону,  шары  в
другую, я понял, что эта игра  требует  от  изобретения  Курлова  большего
напряжения, чем баскетбол. Несмотря на то что мои нервные клетки  работали
сейчас лучше, чем у кого бы то ни было на свете, передавая без искажений и
помех сигналы мозга моим пальцам, задание, которое им надлежало выполнить,
было не из легких. На площадке я учитывал лишь вес мяча  и  расстояние  до
кольца, здесь я должен был точно направить в цель кий, рассчитать, в какую
точку ударить, чтобы шар правильно ударился о другой шар и пошел  в  узкую
лузу. И главное, должен был унять легкую дрожь в пальцах, не игравшую роли
на площадке, но крайне опасную здесь.
     Рассудив так, я заставил свой мозг считать  точнее.  И  пока  Иванов,
похохатывая над моей  неуклюжестью  и  испытывая  законное  удовлетворение
человека, взявшего реванш у сильного противника, целился в шар, я мысленно
стал на его место и, не без труда проследив глазами  за  направлением  его
будущего удара, понял, что он в лузу не попадет. А попадет шаром в  точку,
находящуюся в трех сантиметрах слева от угловой лузы. Что и  случилось.  И
тогда я понял, что победил.
     - Держи, - сказал Иванов, протягивая  мне  кий.  -  Только  сукно  не
порви. Тетя Нюра тебе голову оторвет. Ей что звезда, что просто человек  -
все равно.
     - Постараюсь, - пообещал я и оглянулся на звук приближающихся шагов.
     На веранду поднялся доктор.
     - Ну вот, - констатировал он не без ехидства, - вот  спорт  для  вас,
Коленкин.
     Но я не обиделся.
     - Главное - не побеждать, а участвовать,  -  разглагольствовал  я.  -
Любой спорт почетен.
     - Угу, - буркнул доктор и отошел к перилам, закуривая.
     Мне тоже захотелось курить. А то ведь за весь день выкурил только две
сигареты, и те украдкой, в туалете, а потом заглянувший  туда  после  меня
Андрей Захарович бегал по территории  и  кричал:  "Кто  курил?  Немедленно
домой  отправлю!"  Но  конечно,  не  узнал.  А  я  был   не   единственным
подозреваемым.
     Уже совсем стемнело  и  густая  синь  подступила  к  веранде,  дышала
сыроватой прохладой и вечерними запахами хвои и резеды.
     Я не спеша взял кий, поглядел на шары. Понял, что надо искать  другую
точку, и медленно, точно тигр вокруг добычи, пошел вдоль стола.
     - И не старайся, - настаивал Иванов.
     - И в самом деле, не старайтесь, - поддакнул доктор. - Иванов здешний
чемпион.
     - Тем лучше, - сказал я.
     Я наконец нашел то, что искал. Очаровательные,  милейшие  шары!  И  я
знал, в какую точку надо попасть ближним по дальнему, чтобы оба полетели в
лузы. Что я и сделал.
     Иванов ухмыльнулся:
     - Ага!
     А доктор разочарованно вздохнул и тяжело спустился с веранды,  словно
он, а не Иванов терпел поражение.
     Я протянул кий Иванову, но тот даже удивился.
     - Ведь попал! - об®яснил он. - Еще бей.
     И так я, не возвращая кия  Иванову,  забил  семь  или  восемь  шаров.
Столько, сколько было нужно. Я так и не знаю точно, сколько. С тех  пор  я
ни разу не подходил к бильярду, хоть слава обо мне на  следующий  же  день
разнеслась по всей базе и меня многие просили показать мое искусство. Я не
стал этого делать после того, как, поглядев на мой последний  шар,  Иванов
сказал завистливо:
     - Ты, Коленкин, большие деньги можешь на спор зарабатывать.  В  парке
культуры.
     Я не хотел зарабатывать деньги на спор.
     Я ушел, отыскал в темноте скамью у площадки. Вечер был  безлунным,  а
фонари далеко. Я курил, прикрывая огонек ладонью.  Жена  тренера  долго  и
скучно звала домой сына. Потом из столовой выходили люди. Кино  кончилось.
Валя не шла. Я так и думал, что она не придет. В  кустах  за  моей  спиной
раздался шорох, и я услышал девичий голос:
     - Не жди, Гера, она не придет.
     - Это ты, Тамара? - спросил я.
     - Да. Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи, - ответил я и понял, что я очень  старый  и  вообще
совсем чужой здесь человек.
     Кто-то  смеялся  вдалеке.  Потом  из  столовой  донеслась  музыка.  Я
вернулся в свою комнату. Толи и Коли не было. Лишь белые сумки с  надписью
"Адидас" стояли посреди комнаты. Я распахнул окно пошире и лег. В  комнату
залетели комары, жужжали надо мной, и я заснул, так и не дождавшись, когда
придут соседи.
     На следующий день из Москвы приехали какие-то деятели из нашего  ДСО.
Андрей Захарович, глядя  на  меня  умоляюще,  попросил  с  утра  пойти  на
площадку. Я старался изо всех сил, хотя  у  деятелей  при  моем  появлении
вытянулись лица. Я кидал мячи чуть ли не от  кольца  да  кольца,  взмок  и
устал, но Андрей Захарович все смотрел и смотрел на меня умоляющим взором,
а деятели шептались, потом вежливо попрощались и ушли, а я так и  не  знал
до самого обеда, решили они что-нибудь или сейчас меня  попросят  собирать
вещи.
     Но за обедом ко мне подошел тренер и сказал:
     - Подождешь меня.
     Доедал я не спеша. Толя и Коля ели сосредоточенно.  Они  устали.  Они
сегодня бегали кросс, от которого я отказался. И это как-то отдалило их от
меня.  Я  не  разделил  с  ними  неприятных  минут  усталости  и  приятных
мгновений, когда ты минуешь финиш. Я понимал  то,  что  они  не  могли  бы
сформулировать даже для себя.
     Валя тоже не глядела в мою сторону. Неужели она обиделась на то,  что
я не пошел с ней в кино? Странно. Но,  наверное,  об®яснимо.  Я  почему-то
чувствовал  себя  мудрым  и  старым  человеком.  Как  белая  ворона  среди
воробьиной молоди. В конце концов, что я здесь делаю?
     Я не доел компота, встал, вышел из-за стола. Тренер сидел на  веранде
с бухгалтером и рассматривал какие-то ведомости.
     - Ага, вот и ты.
     Он с видимым облегчением  отодвинул  в  сторону  бумаги  и  поднялся.
Отош