нд я сосредоточенно шевелю губами, -- Дай только подсчитать ... а то ведь ошибусь, не дай Бог, в заблуждение тебя введу ... -- я осознаю абсурдность происходящего, но остановиться не могу, -- Восемнадцать ... или подожди, кажется, одну пропустил ... для ровного счЈта скажем, двадцать." На несколько секунд воцаряется тишина. "Это правда?... ты не шутишь?" -- "Правда. -- злобно подтверждаю я, -- Не шучу. Всегда был неравнодушен к женскому полу." Рита поворачивается и идЈт, почти бежит обратно в мою спальню. Быстрая россыпь лЈгких шагов, хлопок двери. "А чего бы ты хотела? -- кричу я ей вслед, -- Чтобы после нескольких часов, проведЈнных с незнакомкой ... пусть даже прекрасной, я бросил маленького ребЈнка и жену, с которой прожил девять лет?..." Ответом мне -- молчание. "Тебе ведь ребЈнка оставлять не придЈтся ... если у тебя вообще есть ребЈнок ..." Сквозь оправдательно-обиженную чушь до меня внезапно доходит, что у нас с Ритой всЈ кончено, и я осекаюсь на полуслове. МоЈ раздражение сменяется ужасом ... сердце ухает вниз, будто с американской горы ... "Подожди, дай мне хоть сколько-нибудь времени! -- я встаю и иду, непрерывно ускоряя шаг, по коридору, -- Может, я сумею полюбить тебя нужным тебе способом! -- со лживостью этой фразы может соперничать лишь еЈ смехотворность. -- Подожди!" В тот момент, когда я достигаю двери своей спальни, та раскрывается; на пороге -- полностью одетая Рита. Глаза еЈ сухи и смотрят сквозь меня, лицо перекошено болью ... она меня не видит. Я вытягиваю руку, загораживая ей путь. ЕЈ зрачки вспыхивают мимолЈтным вниманием. "Пропусти меня, пожалуйста. -- еЈ голос хрипл, но твЈрд, -- Если тебе меня хоть чуточку жалко, ты меня сейчас пропустишь." Я понимаю, что это -- мой последний шанс что-то ей сказать. "Я честно ответил на твой вопрос. -- чтобы скрыть судорожное дыхание, я стараюсь выговаривать слова как можно чЈтче, -- А теперь прошу выслушать меня." Ритины глаза смотрят в мои глаза -- она меня, кажется, видит. "Ладно, я согласен -- я не люблю тебя в обычном смысле этого слова. Я просто не могу влюбиться всей душой в человека, которого встретил несколько часов назад ... не могу и всЈ!" Я делаю паузу, чтобы перевести дух. Смотрю на Риту, стараюсь обнаружить и запомнить какие-нибудь ещЈ не обнаруженные мелочи: длинные чЈрные ресницы, маленькую родинку на щеке, ямочки на сгибах рук. "Для меня любовь -- это на пятьдесят процентов дружба, а дружба за несколько часов развиться не может!" -- зубодробительная банальность произносимого сводит мои скулы, как лимон ... но остановиться невозможно -- иначе она уйдЈт и будет потеряна навеки! Рита внимательно смотрит на меня, однако, о чЈм она думает, понять невозможно. "Но, несмотря на отсутствии платонической составляющей в моих чувствах к тебе, ты неодолимо привлекаешь меня физически ... такого со мной не бывало никогда!... -- на моЈм лбу выступила испарина; рука, которой я опираюсь на притолоку, дрожит, -- И я уверен, что ты чувствуешь ко мне то же самое!" В ритиных глазах вспыхивают чЈрные искры: она хочет что-то сказать, но передумывает ... и вдруг решительно отводит мою руку в сторону. Она стремительно идЈт к двери -- я бегу за ней ... "Подожди!" -- она даже не оборачивается. Мы вместе вылетаем на лестничную клетку. Я хватаю еЈ за запястье, насильно поворачиваю к себе лицом и кричу: "Я уверен, что тебе со мной в постели было так же хорошо, как и мне с тобой!..." Несколько мгновений Рита молчит (я смотрю ей в глаза, потом случайно отвожу взгляд и замечаю проступающие сквозь сарафан заострения еЈ сосков). Она резко вырывает руку и медленно, разве что не по слогам, произносит: "Даже если б ты был импотентом -- мне было бы с тобой не хуже!" "Ой, мамочки!!!..." Мы с Ритой синхронно поворачиваем головы и видим спускающуюся с верхнего этажа соседку (я с ней, вообще-то, знаком -- она иногда сюсюкает с Гошкой и пичкает его отвратительными синтетическими леденцами). Рита стремглав бежит вниз по лестнице -- дробный стук каблуков эхом рассыпается по гулкому трЈхмерному пространству под®езда. Я обнаруживаю себя, стоящим посреди лестничной площадки в чЈм мать родила, и медленно пячусь, провожаемый ошарашенным соседкиным взглядом, в свою квартиру. 2. Я часто прихожу по вечерам на набережную. Смотрю на теряющийся в темноте пустынный пляж, слушаю рЈв разбивающихся о песок волн. Серебристый шар луны низко плывЈт над невидимой линией горизонта, под ударами ветра пальмы размахивают своими разлапистыми кронами. Широкая дуга кафе и ресторанов, окаймляющая бухту, светится в ночи огромной бело-жЈлто-красной подковой. По белым плитам набережной прогуливаются парочки и компании, шустрые австралийские дети с криками бегают вдоль песка ... а я, укрываясь темнотой и размЈтанными ветром волосами, украдкой заглядываю в лица прохожих. Я добираюсь до самого конца набережной, но никого не нахожу ... несколько минут стою в нерешительности. И наконец, независимо стуча по тротуару каблуками туфель-лодочек (чтобы никто не подумал, что одиночество тяготит меня), я иду обратно к своей машине. Через десять минут я войду в пустую квартиру, переоденусь в уютное домашнее платье и сяду читать или смотреть телевизор ... а скорее всего, устроюсь в мягком удобном кресле перед компьютером и привычным движением руки пошевелю мышью. И будто по мановению волшебной палочки, бездонно-чЈрный квадрат перед моим лицом оживЈт ярким светом. Навстречу мне распахнЈтся волшебная дверь; не спеша, как королева, я шагну в свой удел -- в мир прямоугольных окон и выровненных лесенками строчек. В мир, где каждый символ прост и понятен, как старый верный солдат; в мир, где неудачи и потери устраняются магическими нажатиями клавиш -- без боли и слЈз. Непредсказуемый хаос бесчувственной реальности отступает на второй план ... за окном шелестят листья деревьев, откуда-то издалека доносится еле слышная музыка. Мой отец погиб, когда мне было восемь лет. Погиб у меня на глазах: вступившись за какую-то пожилую женщину. Я точно не помню, как это произошло ... помню только, что в тот день он зашел за мной в школу без предупреждения -- мы даже чуть не разминулись (я всегда была самостоятельная, с семи лет ходила в школу и из школы сама). А потом эти идиоты на автобусной остановке -- их было, по-моему, пятеро: отец сделал им замечание, а затем ... затем от него уже ничего не зависело. Первого он свалил, как быка на бойне -- но оставались ещЈ четыре, и у одного из них был нож. Когда приехала милиция, то парень, которого отец ударил первым, всЈ ещЈ валялся в пыли без сознания (остальные убежали) ... Потом был суд -- мать ходила на все заседания. По вечерам она приходила, кормила меня ужином, мыла посуду, и проводила остаток дня перед телевизором: глаза сухие и, почему-то, чуть прищуренные (как от яркого солнца), лицо -- будто каменная маска. Когда она вернулась домой после оглашения приговора, то сожгла все фотографии отца, кроме одной -- а единственную оставшуюся вложила в конверт и отдала мне, сказала, чтоб я еЈ куда-нибудь спрятала. Эта фотография до сих пор со мной и даже в том же самом конверте: отец там -- молодой, моложе, чем я сейчас, стоит в плавках на пляже, позади море. Видно, что он был очень привлекателен: высокий, статный, белозубая улыбка, на лице -- смесь романтичности и мужественности. За свои тридцать с хвостиком я встречала лишь двух человек с такой улыбкой -- отца и Игоря. Мы прожили вдвоЈм с матерью чуть больше восьми лет, а когда я закончила школу и уехала в Москву учиться, она вышла замуж за старого отцовского друга дядю Мишу (они, я думаю, давно решили пожениться -- просто ждали, пока я уеду). Я нисколько мать не ревновала и к дяде Мише всегда относилась хорошо, хотя их женитьба и явилась для меня полнейшей неожиданностью. Через год у них родились двойняшки, и им стало не до меня ... впрочем, большого интереса к тому, что там у них, в провинции происходило, я уже тоже не испытавала. Я с головой погрузилась в столичную жизнь: театр на Таганке, стихи Мандельштама и Цветаевой, проза Булгакова и Кафки, интеллектуальные песни под гитару -- ну и, конечно, поклонники. Где-то в конце третьего курса из довольно обширного их числа выделился Сашка Веретенников -- мы поженились незадолго до окончания института. Сашка был завидным женихом: москвич, из хорошой семьи, кончил физтех с красным дипломом -- все мои подруги завидовали мне зелЈной завистью. Я, в общем, была с ним счастлива -- но ... как бы это об®яснить ... без особого кипения страстей. Мы оба поступили в аспирантуру, оба в срок защитились и распределились: я -- в НИИАН, а он, соблазнившись высокой зарплатой, -- в некий закрытый НИИ. Детей мы отложили до переселения в новую квартиру, которую -- согласно уверениям строителей -- мы должны были получить через полтора года. Наш с Сашкой маленький мирок продолжал своЈ тихое существование до вторника, 14 июня 1988 года. В тот день я встретила Игоря. Я увидала его в фойе НИИАНа, и -- после первого взгляда -- жизнь моя изменилась бесповортно и навсегда. Мои способности к логике мгновенно испарились, и никакие рациональные аргументы, которыми я себя уговаривала, разума не достигали. В дополнение к поразительно точному внешнему сходству с моим отцом, у Игоря была такая же улыбка -- одновременно романтичная и мужественная. И мне сразу же показалось -- я была в этом абсолютно уверена! -- что он испытывает ко мне те же чувства, какие я испытывала к нему. Он подошЈл ко мне и завЈл разговор, мы договорились встретиться после семинара. Я помню свои ощущения: сердце колотится с такой силой, что мне страшно, что Игорь услышит его удары, а обручальное кольцо жжЈт палец, будто раскалЈнное добела. Когда я вернулась в свою комнату (до семинара оставалось около получаса), то сняла кольцо и положила перед собой на стол: тонкий ободок жЈлтого металла тускло блестел в полумраке комнаты (стояла страшенная жара, занавески на окнах были задЈрнуты). Быстро, чтобы не передумать, я завернула кольцо в обрывок бумаги и швырнула в урну. Даже сейчас, когда я знаю, чем всЈ это закончилось, я не жалею ни о выброшенном обручальном кольце, ни о том, что поддалась закружившему мне голову безумию. У меня осталась память о нескольких проведЈнных с Игорем часах, когда рвущая сердце нежность смешивалась с восторгом безусловной и беспрекословной принадлежности другому человеку. Даже сейчас, после семи прошедших лет я могу закрыть глаза и оживить ниспосланное мне тогда ощущение гордости -- гордости от того, что меня полюбил самый умный и самый красивый мужчина в мире. Мои чувства были странной смесью платонической влюблЈнности и могучего чувственного притяжения ... я не ощущала ничего подобного ни до встречи с Игорем, ни после. А потом всЈ сразу кончилось. Я так и не смогла понять произошедшего -- и даже не особенно пыталась: когда я начинаю во всЈм этом копаться, то испытываю такую боль, что хочется покончить с собой. Дело даже не в том, что Игорь оказался женат (если б я не была ослеплена собственными чувствами, то увидела бы это сразу, как зашла в квартиру: присутствие любящей женщины чувствовалось там в каждой мелочи). Ужаснее всего, пожалуй, были эти чудовищные банальности о любви и дружбе, которые он начал изрекать в ответ на мой вопрос о любовницах ... ну, и астрономическое их, любовниц число; мне стало ясно, что я для него -- лишь одна из многих. Может быть, лучшая из всех, но всЈ равно одна из ... а он для меня был -- единственным. Следующие несколько месяцев слились в один непрекращающйся кошмар. Я понимала, что так, как жила раньше, жить больше не смогу. Я сказала мужу, что ухожу -- и это было тяжелее всего. Сначала он подумал, что я шучу, затем, когда до него всЈ-таки дошло, стал изводить меня допросами -- мы не спали ночами, выясняя отношения. Когда я призналась, что была ему неверна, Сашка ударил меня по лицу ... потом двое суток просил прощения. Мы жили с его родителями, и те, заподозрив неладное (только слепой бы не заподозрил!), постоянно приставали к нам расспросами -- в ответ на которые я отмалчивалась, а Сашка хамил. Наконец, я подала на развод, и, поскольку муж согласен не был, назначили суд. На работу я ходить перестала, благо режим у нас в НИИАНе был свободным, и проводила все дни напролЈт у австралийского посольства: решила подать на эмиграцию. Через месяц Сашка возражать перестал, и нас развели. Он стал жутко пить, а один раз привЈл домой ужасную размалЈванную девицу -- так что мне пришлось переселиться к подруге. Знакомые доносили, что Игорь разыскивает меня в НИИАНе -- уж не знаю, зачем ... но я никак на это не реагировала: решение было принято и обжалованию не подлежало. Лето и начало осени прошли в безумных хлопотах: переклички в очередях у австралийского посольства, заполнение анкет, подготовка к экзамену по английскому. В начале ноября мне дали в®ездную визу в Австралию, и я стала бегать по инстанциям, добиваясь выездной визы из России. Наконец, все необходимые документы были получены -- я купила билет на 28 января. Кроме подруги, у которой я жила, и матери, дату отлЈта я не сообщала никому, но Сашка всЈ равно откуда-то узнал и притащился в Шереметьево прощаться; он был до иссиня пьян и едва держался на ногах. Когда об®явили мой рейс, я обняла его и шепнула в ухо: "Прости меня." -- отчего он отчаянно заплакал, закрыв лицо руками и всхлипывая, как маленький ребЈнок. С тех пор прошло семь лет. Я живу в Сиднее и работаю программисткой (науку я безжалостно бросила -- она мне казалась одним из звеньев цепи, приковывавшей меня к уже не существовавшей, отмершей жизни). Программирование приносит мне удовлетворение, да и зарабатываю я хорошо -- жить в Сиднее мне нравится. ДнЈм работаю, вечером бегаю трусцой в парке, потом ужинаю и ... чаще всего, опять работаю. Друзей у меня немного: в основном, такие же, как я, программисты; большей частью русскоязычные, меньшей частью -- австралийцы. Было три романа, все неудачные -- в том смысле, что мы расстались (а может, наоборот -- в том же самом смысле -- удачные ... это как посмотреть). Два раза в гости приезжала мать, второй раз -- вместе с дядей Мишей и близнецами. Иногда пишет Сашка: живописует, как ему хорошо живЈтся с молодой женой и как много денег он зарабатывает бизнесом. На его письма я отвечаю всегда (потому что я всегда отвечаю на письма) -- но, по возможности, коротко. Я думаю, что моЈ решение порвать с предыдущей жизнью оказалось правильным, и от своего потрясения семилетней давности я, насколько это было возможным, оправилась. Мне по-прежнему больно вспоминать о тех нескольких часах в июне 88-го, но уже не так остро ... да и приходят эти воспоминания намного реже -- может быть, раз в 2-3 дня. От старых времЈн у меня осталась лишь одна странная привычка: прикрываясь (если дело происходит днЈм) зеркально-отражающими солнечными очками, искать в лицах встречных мужчин романтически-мужественную улыбку моего отца. 3. Обшарпанное помещение бара для младшего лЈтного состава тонуло в сизом дыму. Розовые тела купидонов и бело-розовая униформа валькирий, в смешении с белыми крыльями тех и других, делали толпу посетителей похожей на стаю фламинго. Бармен -- пожилой основательный грифон -- в поте лица своего наполнял стаканы нектаром и ликвидизированной амброзией, принимал деньги, выдавал сдачу и при этом ещЈ успевал перекидываться шутками с завсегдатаями. Бережно неся в руках стакан с двумястами граммами "Олимпийской", купидон 92.12.095.ru/Фиолетовый протиснулся к крайнему столику у окна. Из всей компании, которая собиралась здесь по пятницам, пока присутствовал лишь 103.11.095. ru/Оранжевый. -- Как дела? -- поинтересовался у приятеля /Фиолетовый, усаживаясь на своЈм обычном месте. -- *****! -- кисло отвечал тот. Из стоявшего в углу музыкального ящика гремела вошедшая недавно в моду "Песнь гор" в обработке для лютнево-арфового ансамбля -- компания валькирий за соседним столиком ритмично раскачивалась в такт бравурным аккордам. -- Что так пессимистично? -- на румяной мордашке /Фиолетового играла всегдашняя бодрая улыбка (выражавшая, как и полагалось по Уставу, счастливую гармонию с окружающей его в данный момент средой). -- А-а ... -- /Оранжевый непределЈнно махнул рукой, -- Рассказывать неохота. -- По усердию, с которым он выговаривал слова и плавности жестов, было ясно, что он сильно навеселе. Сквозь испещрЈнное отпечатками рук оконное стекло виднелся узкий изогнутый серп месяца, далеко внизу плыла бесконечная равнина тЈмно-синих облаков. В центре стола, рядом с заполненной окурками пепельницей возвышалось на три четверти пустое вместилище креплЈного нектара; кругом валялись пустые упаковки из-под сушЈных соцветий вербы -- любимой закуски /Оранжевого. На облезлой стене прямо над столом красовалась табличка с надписью "Петь, летать, плевать на пол и танцевать в воздухе строго воспрещается". /Фиолетовый поЈрзал на своЈм стуле, бросил недовольный взгляд в сторону окна (оттуда дуло) и сложил крылья так, чтобы они закрывали его маленькую розовую попку. -- Можешь меня поздравить, Орик. -- он радостно улыбнулся, -- Наш главный подписал приказ о повышении ... на следующей неделе будем праздновать! Я уже и платье заказал. -- Бело-розовое или розово-белое? -- завистливо спросил /Оранжевый, вытаскивая из висящей на шее сумочки пачку "Благо-вонных" и зажигалку. -- Бело-розовое. -- На операцию изменения пола записался? -- Записался. -- /Фиолетовый почесал левое крыло и отхлебнул из своего стакана. -- Как-то мне не по себе от этого стало ... сто тринадцать лет в купидонах проходил, а теперь вдруг -- в валькирии ... -- А ты, Филя, об этом не думай. -- ободрил друга /Оранжевый несколько заплетающимся языком, -- Ты теперь о том думай, как тебе зарплату прибавят и в общежитии отдельную комнату дадут. Загордишься теперь, поди ... со старыми друзьями и говорить не захочешь! -- Почему это не захочу? -- с подчЈркнутой скромностью отвечал /Фиолетовый, -- Захочу. И потом тебя тоже скоро повысят: ты ведь по зарплате до купидонского максимума уже дошЈл? -- значит, теперь уже недолго. -- Как же, недолго ... -- с неожиданной злобой огрызнулся /Оранжевый, -- *** мне в *** будет, а не повышение!... -- Никак случилось что? -- ахнул /Филетовый. -- А то нет?!... -- /Оранжевый опорожнил вместилище нектара себе в стакан и, гулко глотая, выхлебал до дна. -- Значит, присмотрел я себе жертву сегодня: девка -- молодая, влюбчивая ... сердце -- в пол груди, на оптическом зрении стрелять можно! Ну, и пустил стрелу в самую серЈдку ... она только ойкнула! Потом к парню подлетаю ... и тут я, понимаешь, как-то расслабился: пульнул, значит, сгоряча и ... того ... маху, в общем, дал. -- /Оранжевый глубоко затянулся докуренной почти до фильтра сигаретой, -- А тут, как назло, патруль ... и эта, понимаешь, **** начинает пальцы загибать: до пяти уставных метров не подлетел -- это раз, ренгеновский прицел не включЈн -- это два, общая расхлябанность стиля обслуживания -- это три ... Короче, телегу накатала ... -- несчастный купидон сокрушЈнно покачал головой и раздавил окурок в пепельнице. -- А дальше что? -- сочувственно спросил /Фиолетовый. -- Я с дежурства прилетаю, а секретарша главного и говорит, -- передразнивая манерную женскую скороговорку, /Оранжевый затараторил писклявым кривлячим голосом, -- "Господин арх-ангел ждЈт вас не дождЈтся -- весь из себя гневливый." А мне что?... -- купидон ожесточЈнно, обеими руками почесал в своих спутанных кудрях, -- Я ему: "Как тут хорошо работать можно, когда /Голубого в отдел гомосексуализма перевели, а /ЖЈлтый, понимаешь, -- в отпуске?... Мало того, что я за троих пашу, так ещЈ при том и ошибиться не имею права?!..." В общем, поговорили ... -- /Оранжевый вздохнул и печально повесил голову. -- Ты чего, совсем промазал? -- осторожно спросил /Фиолетовый. -- Или краем всЈ же зацепил?... Чего они так на тебя вз®елись? -- Уж лучше бы совсем! -- неохотно отвечал /Оранжевый. Отзвучал последний аккорд "Песни гор", музыкальный ящик умолк. Прокуренный воздух бара наполнили ранее не слышные разговоры. -- Как это -- лучше? -- недоумЈнно переспросил /Фиолетовый, -- Ты куда ему попал? Прежде, чем ответить, /Оранжевый сделал тягостную паузу. -- Куда ... куда ... -- неохотно выговорил он, -- В *** я ему попал ..