я  вырастет ... Пять минут
кайфа -- и вся жизнь коту под хвост!
     -- А что, был кайф? -- странно глянув на Саломаху, спросила Юлька.
     --  Был. -- тот  сжал  зубы, и на побледневших щеках  его  перекатились
жесткие неприятные желваки, -- Не столько от секса, сколько... Когда вот так
барьеры   опустишь,  то  опьянение  --  от  чувства  абсолютной  свободы  --
обалденное  ... Да только тут  же мне  и поплохело -- думаю:  Господи, что ж
теперь делать? Может, просто  отвалить, и пусть потом доказывает?  И сам  же
себе и отвечаю:  докажет, в пять минут  докажет! Доплетется в таком вот виде
до ближайшего отделения, и вперед -- через полчаса в кутузке буду сидеть.
     Саломаха помолчал, снова  машинально  взявшись за  свой пустой  стакан.
Потом еще тише, медленно выталкивая слова, продолжил:
     --  И тут у  меня мысль мелькнула: сейчас, пока она в отключке, подушку
на лицо -- и концы в воду ...

     Он сглотнул слюну, и заговорил быстрее:
     -- Думаю: если бросить ее потом в этом же под®езде, но на другом этаже,
никто ее с этой квартирой не свяжет, а я приберусь -- и шито-крыто! Голова у
меня  прояснилась -- прямо, как компьютер: "щелк,  щелк, щелк"  ...  Дальше:
если душить -- я где-то читал, что мочевой пузырь слабеет, -- так надо ее на
пол стащить, чтоб  не на  диване.  Плащ  не забыть -- забрать с собой ... Не
оставить отпечатков пальцев на сумке и туфлях ...  Это я сейчас  рассказываю
долго, а тогда все эти мысли вскачь, параллельно, за секунду какую-то. Там и
подушка  под рукой была, с дивана свалилась -- старомодная такая, вышитая. Я
ее подобрал --  думаю,  маловата  ...  но,  если  двумя  руками прижать,  то
наверно, ничего ...
     Он опять умолк. Задрожавшими руками поставил на стол стакан.

     -- Думаю:  стоп, еще раз,  все  хорошо продумать, чтоб  не  лопухнуться
нигде. И так старательно  представил  все,  что  буду  делать  --  поэтапно.
Душить,  значит, затем  тащить, подтирать -- ну, и так далее  ... Потом -- в
под®езд на разведку:  если никого нет, то  я тело  вытащу и  спокойно  домой
пойду. По яркой солнечной улице. Приду,  буду вести себя как обычно, на всех
смотреть, спокойно разговаривать -- с женой, сыном ...
     Саломаха поднял голову, медленно обвел нас всех взглядом и вдруг  жалко
улыбнулся пухлыми дрожащими губами.
     -- Понимаете, я вдруг так  ярко почувствовал, каково мне будет... Какая
там семья! Если  милиция  не найдет, то я сам ...  не выдержу.  И  тут  меня
холодный пот прошиб: Господи, как же близко я был к тому,  чтобы ... ну нет,
думаю -- лучше тюрьма!
     Он  помолчал, глядя  перед  собой остановившимися глазами, будто  вновь
видя ту далекую комнату.
     -- И что дальше?
     Это спросил Левин -- и так резко и неожиданно прозвучал его  голос, что
я вздрогнул.
     --  Ничего.  --  Саломаха  будто проснулся,  глубоко  вздохнул и  пожал
плечами.  -- Сижу,  жду,  пока очнется.  Решил:  будь,  что будет ... может,
как-нибудь договорюсь  с ней ... ну,  там,  прощенья попрошу ...  Потом  она
пошевелилась, приоткрыла глаза, еще мутные такие --  я набрался духу и начал
лепетать: не знаю, мол, как так получилось, я не хотел ...
     Он  сделал  паузу  и  вновь  оглядел присутствующих,  недоуменно задрав
брови.
     -- А у нее  глаза вдруг  такие круглые стали,  она и говорит: "Ты  что,
Денис, обалдел? Мы же играли! Я думала, ты тоже играешь!"
     Воцарилось  длительное  и  неприятное  молчание.  По  удивленному  лицу
Саломахи было видно, что такой реакции он не ожидал.
     -- И что потом? -- наконец спросил Лешка.
     -- А заревел  я. -- хрипло отвечал  Саломаха, -- Ей-Богу, сроду со мной
такого не  бывало,  ни до,  ни после --  прямо  ревел,  как младенец,  сопли
размазывал  ...  А  она  гладила  меня  по  головке  и  прощения просила ...
Представляете, она -- у меня! За то, что на изнасилование спровоцировала! --
Он снова оглядел присутствующих, задрав брови. -- Все говорила, да говорила:
что,  мол,  у нее и в мыслях ничего  такого не было, что она просто немножко
поиграть  захотела  ...  ну,  разве  что, увлеклась  чуть-чуть, но ведь и  я
увлекся  ...  не могла ж она ни с того, ни с  сего,  отдаться  по первому же
требованию  --  кем  бы она  тогда  выглядела?... вот  она  и пыталась  лицо
сохранить, но ведь было же очевидно, что это -- только игра, раз она  вообще
сюда прийти согласилась ... а ведь  все  мои намерения  были на мне крупными
буквами  написаны  ...  -- Саломаха  говорил  захлебывающейся скороговоркой,
копируя  суетливую   женскую  интонацию  (что  почему-то  вызывало  странное
ощущение гадливости), -- ... и  разве ж она в самом  деле сопротивлялась?...
да если б  она всерьез сопротивлялась, она бы куда надо попала,  а не  мимо,
она так старательно промахивалась, а я не оценил ... и разве ж это я всерьез
ее бил?... всего-то в четверть силы, да так интеллигентно -- ясное дело, что
понарошку ...
     -- И что с ней потом стало? -- спросил я.
     -- Ничего, жива. Что с ней  сделается? -- отвечал Саломаха, -- Мы с ней
потом  еще  два раза на ту квартиру ходили ...  правда уже  без этой дури  с
побоями.
     Он помолчал, а потом добавил:
     --  А вот ту секунду  своего колебания --  запомнил я на всю жизнь  ...
Никогда нельзя быть уверенным, кто на что способен.  Ну ладно, дамочку эту я
не понял ... так чужая душа --  вообще  потемки!  Но  ведь я и в себе черные
дыры обнаружил -- вот что больше всего меня потрясло! Идешь себе, идешь -- и
вдруг  хлоп  в  такую дыру  со всеми  своими потрохами! Среди  бела дня!  На
трезвую  голову! -- он обвел всех  взглядом и умолк.  Рассказ его, очевидно,
был закончен.
     Опять воцарилось молчание  -- еще более  длительное и более неприятное,
чем раньше.
     -- По-моему, ты подонок, Саломаха! -- наконец, хрипло сказал  Левин, --
А  потому  твои  раглагольствования  о  морали  столь  же  некомпетентны   и
безнравственны, сколь и рассуждения человека с неполным средним образованием
о квантовой механике!
     -- Почему же, Илюша? --  притворно удивился Громов, --  Ведь он  же  не
убил  эту женщину ... мог,  а не  убил! В тюрьму готов был пойти, как Родион
Раскольников!
     -- Не юродствуй, Лешка!! -- заорал Левин с  такой яростью,  что люди за
соседними  столиками  оглянулись.  -- Ты ведь все прекрасно  понимаешь  -- у
порядочного  человека  и  мысли  такой возникнуть не  должно -- лежащую  без
сознания  женщину  душить!... -- он побледнел и  откинулся  на спинку своего
стула. Я вдруг вспомнил, что у него слабое сердце.
     --  Илюша! --  Юля наклонилась  к Левину, -- Господи, да не волнуйся ты
из-за  этого  подлеца ... ну,  какое тебе до него  дело?!... Хочешь,  я воды
принесу?
     Левин отрицательно покачал головой. Губы его дрожали -- ни то от боли в
сердце, ни то от ненависти.
     -- А чего вы меня подонком, да подлецом обзываете?
     Странная интонация Саломахи не вязалась со смыслом его слов. Синхронно,
с четырех точек пространства мы перевели взгляды на него -- он улыбался!
     -- А вы и поверили, да?... Ха-ха-ха!... -- по его лицу гуляла кривая  и
несколько жутковатая улыбка ; тело начинало  трястись  в приступе хохота, --
Поверили, да?! Ха-ха-ха-ха-ха!. ..
     -- Так ты чего, набрехал все? -- несвойственно тихо  спросил его Лешка.
На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас ударит Саломаху по лицу.
     -- А ты  думал, я и впрямь насильник?... Ха-ха-ха-ха-ха!... --  зашелся
Саломаха.  --  Да  ежели б  я  был, то неужто  стал на  всех  углах  об этом
рассказывать?...
     -- Господи, какой негодяй! -- хрипло выговорил Левин. -- Это ж надо!...
Какой  абсолютный  и  окончательный  негодяй!  -- Он  отодвинул свой стул  и
медленно поднялся на ноги. --  Жаль, что на такой неприятной ноте приходится
прощаться ...  но  ничего  не  поделаешь.  -- он  кивнул  мне и Юле,  --  До
свиданья, Жень, приятно было после всех этих лет  с  тобой увидеться; Юлечка
--  до скорого. --  он посмотрел на  Громова, -- Леш, ты меня подбросишь  до
гостиницы?
     Прозвучали   прощания.   Лешка  с  Юлей  обнялись  и  поцеловались,   я
(единственный) пожал руку Саломахе. Из паба мы вышли все вместе, но сразу же
разделились:  Саломаха отправился  пешком в  свой бесплатный  приют,  Илья и
Лешка пошли к лешкиной  машине, мы с Юлей -- к  моей (для экономии  денег  и
более  тесного  общения  Юлька  остановилась у нас  дома).  Перед  тем,  как
завернуть за угол,  что-то подсказало мне обернуться -- и я увидал глядящего
нам вслед Саломаху. Таким он и остался  в  моей памяти: несколько обрюзгшая,
но в целом  еще статная, фигура;  куртка  и пиджак расстегнуты ;  в просвете
виднеется желтая душегрейка.
     Я  расстался  с Саломахой с явственным, хотя и ни на чем не основанным,
ощущением,  что  никогда  более  не  увижу  его  --  а  равно  не  услышу  о
рассказанной им  странной истории. Вторая часть этого  предчувствия, однако,
не оправдалась.
     Большую  часть дороги до моей машины мы  с Юлей промолчали;  пятнадцать
лет  нашей дружбы делало молчание необременительным. "Серега твой не жалеет,
что науку бросил?" -- наконец, спросил я ; "Куда там!... -- отвечала Юля, --
Он, поди, и  синус-то  теперь не проинтегрирует!" Ливший весь  день холодный
дождь  превратился в мельчайшую взвесь, равномерно  заполнявшую  все мировое
пространство -- от мокрых коричневых кирпичей дорожки до невидимых в темноте
туч, и  оседал на  наших лицах  тонкой  водяной пленкой. "Но зарабатывает-то
хорошо?" -- "Еле-еле концы с концами сводим."  (Я почувствовал  укол совести
за свое благополучие.) Мы пересекли Площадь Королевы Виктории и углубились в
переулки. "Да что ж это  у вас все время дождь идет!... -- пожаловалась Юля,
-- С  ума  ведь можно сойти!";  "На  завтра  опять обещали." -- отозвался я.
Через  пять минут мы уже сидели  в  машине  -- ехать нам было с полчаса (моя
семья жила в  городе  Ковентри, отстоящем  от  Бирмингема миль на двадцать).
Ветровое стекло запотело -- я включил обдув и поставил подогрев на максимум.
     -- А все-таки он подлец! -- неожиданно вырвалось у Юли. -- У меня такое
ощущение, будто я со скорпионом беседовала ... бр-р! -- она передернулась.
     --  С  каким  скорпионом?  --  переспросил  я, осторожно  выруливая  из
переулка на главную дорогу, -- А-а, с Саломахой  ... Так он  же все набрехал
...
     -- Ты чего,  Жень, -- в юлькином голосе сквозило удивление, -- и впрямь
его уверениям поверил?...
     -- Уверения здесь  не при чем.  --  отвечал я,  глядя  на дорогу, -- Из
самой истории видно, что все это -- брехня.
     -- И каким же это образом?
     Мы  остановились  у  светофора. По тротуару мимо  нас  прошла  компания
болельщиков  "Астон  Виллы",  все  -- в  одинаковых  красно-синих  шарфах  и
шапочках.
     -- Мотивировка у него  хромает  -- и  мужская ее  часть, и  женская. --
об®яснил я, -- Скажем, все эти рассуждения о совести: при всем моем уважении
к Денису Аркадьичу, трудно поверить, что ему в голову придет ...
     -- А  вот  тут  я  с  тобой спорить не стану!  --  перебила  Юлька,  --
Комсомольский  вожак,  пошляк,  зануда  беспросветный ... -- да  такой троих
убьет, включая собственную мать, лишь бы тюрьмы избежать!
     -- Я такого не утверждал. -- не  согласился  я. -- Я лишь сказал, что в
такой ситуации он  рассуждать  о совести не  будет. Но она, совесть, у  него
есть --  немного,  но есть ...  поверь, я его  лучше знаю.  Плюс в  решающий
момент  еще капля должна была пробудиться  ...  это ж ведь совсем надо через
свои  инстинкты переступить,  чтобы хладнокровно задушить лежащую без памяти
женщину! И эта капля вполне могла бы  удержать его  от убийства ... то есть,
конечно, если б эта история вообще правдой была ...
     -- Чушь! -- в юлькином голосе чувствовалась хорошо знакомая мне упрямая
нотка,  -- Он  лишь потому не убил,  что испугался  ... испугался,  что  его
милиция поймает, несмотря на его план замечательный!
     Справа  и слева узкую  улицу обступили ярко  освещенные  дома  -- пабы,
рестораны, кинотеатры, ночные клубы ... Тысячи огней преломлялись в мириадах
дождевых капель и смешивались в одно многоцветное марево, оставлявшее во рту
привкус вечера пятницы.
     -- Ну, не знаю, как тебя убедить ... -- сказал я, -- У него и с женской
мотивировкой тоже не сходится ... Кстати: у меня по части изнасилования опыт
небольшой, конечно, но откуда у нее кровь на нижнем белье? Я понимаю, если б
он ей нос расквасил ...
     --  Я,  слава Богу,  тоже не  эксперт  ... тьфу-тьфу-тьфу ...  -- Юлька
суеверно  сплюнула  через   левое  плечо,   --  Однако,   говорят,  что  при
определенной грубости бывает ...
     -- Ну, если так,
 Бог с ним. --  согласился я, --  Ты тогда вспомни, как он ее
повреждения описывал: глаз  подбит,  вся  в крови,  лежит  без  сознания  --
правильно? И при  этом:  всю дорогу думала, что они  "играют", и только кайф
ловила?!... В мои представления о мазохизме это не укладывается!
     --  Сознание  она  могла  потерять не  от побоев,  а  ...  как  бы  это
выразиться ... от восторга ... говорят, и такое бывает. -- парировала Юлька,
--  Кстати, я могу тебе попроще  об®яснение предложить, без этих сексуальных
извращений: очнулась  она, значит,  и видит, как Саломаха к  ней  с подушкой
приближается --  он ведь,  небось, подушку эту  так  с  собой  машинально  и
таскал,  верно? Рожа у парня перекошена; "Ну, -- думает тетка, -- конец  мне
пришел!...  Единственный  шанс -- к шутке  все свести!" И свела  ...  умная,
видать, баба.
     Мы выехали на шоссе, я прибавил скорости.
     --  Не  получается,  Юль. -- сказал я, -- Если б она от страха  все это
наплела, то как вышли они потом на улицу -- она бы  первому встречному менту
его и сдала бы!
     -- А вот и не обязательно, что сдала бы! -- с жаром возразила Юлька, --
Ты  здесь, на Западе  забурел  совсем и  от родных  корней оторвался: у  нас
женщине  на изнасилование жаловаться -- себе  дороже ...  менты у нас,  если
хочешь знать ...
     -- Не горячись.  -- перебил я ее, -- Сама посуди,  если даже в ментовку
она его не упекла, то неужели пощечину ему не дала и в рожу не плюнула?...
     --  А  может,  и  плюнула!  --  вскричала  Юля, --  Он,  может,  просто
рассказать не успел!
     -- Успел. -- отвечал я, -- Помнишь, что я у него в самом конце спросил?
     Наступило молчание. Дождь слегка усилился, и я  внимательно  смотрел на
дорогу; справа и слева мелькали ярко-желтые,  как во многих местах в Англии,
фонари. Я бросил косой взгляд на Юльку -- та дулась.
     --   Юль,   ты  чего?   --   удивился   я,   --  Из-за   такой   ерунды
расстраиваешься?... Да что это на всех вас накатило?
     Она промолчала.  Мокрая  дорога  блестела черно-желтыми  бликами, машин
было мало. Мы приближались к Ковентри.
     -- Ты, Жень, стараешься быть  в равной степени добрым ко всем  людям на
Земле! -- вдруг сказала Юлька странно-злым голосом, -- А быть добрым ко всем
--  это все равно, что быть равнодушным к каждому. Очень удобная позиция для
сохранения собственной душевной чистоты и благополучия.
     Опять наступило  молчание. Я включил радиоприемник ; "There’s  no
aphrodisiac like  loneliness  ..."  -- мягко  запел  низкий  женский  голос.
Размеренный   стук   дворников  подчеркивал  ритм   песни,  гудение   хорошо
отлаженного мотора создавало ровный уютный фон.
     -- Было ли хоть раз,  чтоб ты попросила  меня  помочь,  а я отказал? --
спросил я.
     -- Нет. -- после паузы ответила Юля.
     -- Бывало ли, что я помогал тебе без просьб? -- спросил я.
     -- Да. -- после паузы ответила Юля.
     В  кабине  машины было сухо и тепло; "... youth,  truth  and a  picture
review  ..."  -- выводил низкий  женский голос. И  тут что-то заставило меня
повернуться к Юле ... она смотрела на меня одним из тех женских взглядов, от
которых у мужчин, в каких бы они отношениях с этими женщинами ни находились,
замирает сердце и перехватывает дыхание.
     -- Я на тебя не сержусь. -- сказал я.

     x x x

     Юля пробыла у нас  еще неделю --  я и моя  жена по очереди катали ее по
окрестным замкам; пару раз ездили в Лондон. Рассказ Саломахи  никак более не
обсуждался, и мне было показалось, что Юля про него забыла. Однако,  когда я
подвозил  ее к идущему в  аэропорт автобусу, она  сказала, что собирается по
приезде в  Москву  проверить саломахину  историю,  как  она выразилась,  "на
вшивость". "Каким  образом?"  --  поинтересовался  я ... но  тут  подошел ее
автобус, и ответа на свой вопрос я не получил.
     В  следующий раз я встретил свою незабвенную  подругу через  год  после
описанных событий  в  Москве. Я пришел  к  ним  с Серегой в  гости --  и  мы
просидели  до четырех ночи.  Уже  незадолго  до ухода  я  вспомнил  странную
историю,  рассказанную  Саломахой,   и  юлино  намерение  проверить  ее  "на
вшивость". "Ничего не получилось, -- отвечала  Юля, -- Я и не видела-то  его
больше."  Согласно  ее  об®яснениям,  вскоре  после  возвращения  из  Англии
Саломаха  спутался  с   какой-то  странной   религиозной  сектой  --  ни  то
буддистами, ни то мормонами -- и из Института исчез. А  еще через  несколько
месяцев  до  Юли донесся  слух, что  несчастного экс-комсомольца  нашли  при
невыясненных обстоятельствах с  проломленным  черепом в  его  же собственной
квартире.