Юлия Беляева, Евгений Бенилов. В Бирмингеме обещают дождь

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Юлия Беляева, Евгений Бенилов
 Email: Eugene.Benilov@ul.ie
 Оригинал этого файла расположен на домашней странице автора
---------------------------------------------------------------

     Я познакомился с Денисом  Саломахой много лет назад, вскоре после того,
как тот появился  в НИИАНе. Близки мы однако  не были, ибо работали в разных
лабораториях, да и личных дел никогда не имели -- в основном потому, что был
он комсольцем-активистом, а я --  наоборот:  читал  изподтишка  Солженицына,
ездил на  дачу академика Сахарова  пить водку  с сахаровским сыном Димкой и,
вообще, выражал свое  неудовольствие  всеми  доступными мне  полубезопасными
способами.  В качестве комсомольского работника Саломаха казался мне фигурой
противоречивой: при  вполне соответствующей  внешности (высокий,  мордастый,
кровь  с молоком детина)  он имел  несколько странные манеры. Большую  часть
времени  он  пребывал  в  угрюмом и  нелюдимом  состоянии,  которое в редких
случаях  сменялось доходящей до крайности, назойливой  общительностью. И что
уж совсем нехарактерно  для комсомольского вожака, он  был  довольно сильным
ученым и  вполне мог сделать карьеру, не прибегая к общественно-политическим
трюкам  -- я  никогда не мог  понять, зачем ему  это  понадобилось. Впрочем,
наблюдал я его нечасто:  в  коридорах Института, несколько  раз на почему-то
непрогулянных комсомольских собраниях и один раз, в течение трех пропитанных
алкоголем дней -- на "картошке".
     А когда  наступила  перестройка,  и  комсомольские  собрания  вместе  с
поездками  на картошку стали достоянием  истории, мои  встречи  с  Саломахой
стали и того реже.  В предпоследний  раз я встретил его на  почти  безлюдном
митинге уже давно  разрешенного и потому никому не  нужного Демократического
Союза, где он отчаянно спорил с каким-то недоделанным демократом о диктатуре
пролетариата. Обуреваемый удивлением, я остановился послушать, однако, в чем
заключался предмет их разногласий, не уловил: оба, вроде бы, утверждали, что
диктатура -- это плохо. На меня они не  обратили ни малейшего внимания -- из
чего я сделал вывод, что Саломаха меня не узнал.
     В следующий -- последний -- раз мы  встретились  в Англии в 1996  году,
где я к тому времени жил и куда он,  получив грант  Европейского Физического
Общества, приехал на конференцию.  Внешность он все еще имел импозантную, но
выглядел несколько старше своих тридцати  четырех  лет -- что подчеркивалось
его  одеждой  (особенную   жалость   вызывала  поддетая  по   пиджак  желтая
душегрейка).  Он  подошел  ко  мне в первый  же день  конференции;  к  моему
удивлению  оказалось,  что  он  помнит  меня  во  всех  подробностях  --  за
исключением,  пожалуй,  строгача,  вынесенного  им  за  мои  систематические
прогулы комсомольских собраний. О моих делах в Англии Саломаха тоже оказался
осведомлен,  так  что мы,  главным  образом, говорили о  нем. В  отличии  от
большинства  комсомольских  боссов, в  бизнес  он  почему-то  не  подался  и
продолжал заниматься наукой; а на досуге развивал новую социальную теорию, в
которой (помимо рабочих, крестьян и буржуазии) фигируровал класс воров. Дабы
смягчить  его классовый  антагонизм -- а также  потому, что  мне  его  стало
жалко, -- я угостил его пивом; а уж после того,  как я сочувственно выслушал
полный набор его жалоб, отделаться от него стало положительно невозможно. Он
таскался за мною по пятам, систематически не давая общаться с приехавшими из
России старыми друзьями, влезал с дурацкими разговорами  и, вообще, всячески
отравлял  мое  существование.  Периоды  нелюдимости и  общительности,  между
которыми  он  осциллировал в  прежние  времена,  скрестились  теперь  в один
уродливый гибрид:  он говорил почти все время,  но  нес при этом не  веселую
беззаботную чушь, а нечто  угрюмо-агрессивное, направленное в адрес Ельцина,
Жириновского,  демократов, коммунистов,  мафии, Российской Академии  Наук  в
целом и директора НИИАНа академика Шаврентьева в частности.
     Разговор, который  я  хочу  описать,  произошел вечером последнего  дня
конференции.
     Из  Международного  Центра Конвенций мы вышли  около  семи;  перед нами
шумела  плотная, как  театральный  занавес,  пелена  дождя  и  позади нее --
славный город Бирмингем. Нас было  пятеро: обосновавшийся, как и я, в Англии
Леша Громов; вышеупомянутый Денис Саломаха; я; моя бывшая однокашница Юлечка
Вторникова;  а также Илья Левин -- светило мировой науки  и главный моралист
нашей  бывшей компании  (прозванный  друзьями  за кристальность души  "Умом,
Честью и Совестью  Нашей  Эпохи"). Мы были  слегка "под шефе", что  являлось
результатом заключительного конференционного  банкета,  однако  душа просила
еще  --  и мы решили  заглянуть в расположенный неподалеку  паб. Сгрудившись
впятером  под два имеющихся зонтика,  мы прошли  метров двести по вымощенной
коричневым кирпичом  дорожке вдоль  Гранд  Канала и  через  пять  минут  уже
сидели,  попивая  пиво и поедая картофельные чипсы,  на втором этаже уютного
английского кабачка. Несмотря на проливной дождь, посетителей было много, но
нам посчастливилось найти свободный столик  у окна; кругом шумели разогретые
алкоголем и отсутствием необходимости идти завтра на работу англичане.
     Как  это  часто бывает  в  разговоре  когда-то  близких,  но  давно  не
видевшихся, друзей,  беседа  прыгала с темы на тему, вращаясь,  в  основном,
вокруг судеб наших коллег по НИИАНу: мы с Лешкой задавали вопросы, остальные
отвечали.  Некоторое время  обсуждался бывший директор  Коршунов, укравший у
вверенного ему  института триста  тысяч долларов,  -- более всех  его  ругал
непримиримый  в вопросах морали Илюша Левин. Постепенно тема была исчерпана;
"Не-ет,  друзья,   --  подвел  черту  своей  любимой  присказкой  Илюша,  --
порядочный человек всегда остается порядочным и даже не колеблется!"
     -- А я не согласен. -- вдруг выпалил Саломаха.
     --  Не согласен с чем?... -- несколько брезгливо поинтересовался у него
Левин.
     -- С тем, что не  колеблется. -- Саломаха с мрачным  хлюпаньем втянул в
себя  пиво,  -- Колеблется.  Я  вот, к примеру ... --  он  пожевал  губами в
поисках подходящего слова, -- в общем, как бы это сказать ...
     Наступила удивленная тишина.
     --  Ну,  что ты,  Денис!  -- с  приторной  задушевностью  и  ангельским
выражением на лице вмешалась  Юлечка Вторникова, --  В каких-нибудь  мелочах
ты,  может, и колебался, но  уж в серьезных-то случаях, я уверена, поступал,
как подсказывала тебе совесть.
     -- Я про серьезный случай и говорю. -- отвечал польщенный ее вниманием,
но  не  оценивший ее  сарказм,  Саломаха,  -- И насчет  своей  совести  тоже
заблуждаться можно ... -- он неопределенно махнул рукой и умолк.
     -- Трудности с женским полом, поди? -- предположила Юлечка.
     Под  потолком  паба  клубился  табачный  дым;  играющая в смежном  зале
ритмичная  танцевальная  музыка  --  в отличие  от  занавесок  на  окнах  --
оставляла впечатление стерильной.
     -- Ну да ... то есть, нет ... в общем, неохота ... -- Саломаха замолчал
опять.
     -- Так, Денис, настоящие друзья не поступают! -- сделав искреннее лицо,
потребовала Юля, -- Начал -- рассказывай!
     -- Ты, наверное, пьяный был. -- с фальшивым сочуствием предположил Леша
Громов,-- Спьяну, конечно, иной раз такое выкинешь -- сам  потом  не веришь!
-- Более всего они с Юлькой походили сейчас на лису Алису и кота Базилио.
     -- Да нет, трезвый, как стеклышко, -- Саломаха недоуменно задрал брови,
словно чему-то удивляясь, --  То есть, началось-то оно  спьяну, но потом ...
Это, вообще-то, долго рассказывать ...
     -- А нам торопиться некуда. -- находчиво парировал Лешка.
     Я откинулся на стуле, приготовясь слушать. (Саломаху было немного жаль:
парень шел  в расставленную ему ловушку,  задрав хобот и размахивая похожими
на  лопухи  ушами.)  На  лице  Левина  было  написано  брезгливое  осуждение
безответственного  поступка его друзей,  из-за  которого ему теперь придется
слушать откровения этого идиота.
     -- Однажды я спьяну  полез к одной ... даме. В нашей комнате сидела. --
Саломаха неуверенно огляделся по сторонам, -- Это было давно, еще до НИИАНа.
--  он неопределенно махнул рукой куда-то за плечо. -- Короче, в здравом уме
я бы к ней никогда ...
     --  Что,  такая крутая?  -- с животрепещущим интересом поинтересовалась
Юлечка.
     --  Наоборот,  --  простодушно отвечал  Саломаха, --  невзрачная такая,
домохозяйка  ...  не  особо молодая,  не особо красивая  --  что называется,
приличная женщина. -- он неприятно усмехнулся, --  И что мне вдруг вступило?
Праздник, помнится,  какой-то  был  ...  на работе праздновали.  Она  к тому
времени  уходить собралась, пошла  к нам в комнату пальто одевать -- а  я за
ней.
     Он окинул взглядом окружающих и опустил глаза в свой стакан с пивом.
     -- Пьян был ужасно -- и почему-то совершенно не сомневался, что она мне
не откажет: ну, чем я не хорош для такой тетки? -- он неловко развел руками,
-- Она, типа, увещевать меня пыталась, а я ничерта не  понимал, лез  внаглую
...  Короче,  пока  она меня отпихивала -- я член  достал и ей в руку сунул.
Смотри, мол, как я тебя хочу!...
     Наступила  первая  за  этот  вечер  (но  как показало дальнейшее --  не
последняя)  кульминация.  Закрываясь от Саломахи  ладонью,  Юлечка  посылала
умоляющие взгляды уже открывшему было рот негодующему Илюше Левину.
     -- И  как она до  него дотронулась, по ней -- как током ... -- Саломаха
усмехнулся каким-то своим мыслям, -- Задрожала аж и выгнулась вся!
     -- А  у  тебя, Денис, член большой? -- умильно заглядывая ему  в глаза,
полюбопытствовала Юля.
     Левин  поперхнулся пивом и  стал мучительно откашливаться, Леша  Громов
безмятежно улыбался.
     -- Не маленький. -- угрюмо отвечал Саломаха.
     --  Тогда  -- нормальная  реакция.  --  авторитетно вмешался Лешка,  --
Дальше  баба сразу  в  твои об®ятия должна падать. --  Было  видно,  что его
разбирает смех, но он сдерживается.
     -- Ну вот она и упала, -- согласился Саломаха, -- правда, не в об®ятия.
Пока  я  соображал, что к чему, она хлоп на колени  и ... -- он покосился на
Юлю, --  ... в общем, стала меня французским способом любить. Я только успел
на стенку облокотиться.
     Левин  достал носовой платок и громко высморкался. Мне  показалось, что
его терпение на пределе.
     -- Молодец домохозяйка! -- уважительно заметил Лешка.
     -- Короче, ахнуть я не успел, как  ... э-э  ...  кончилось все. Тут она
меня легонько  отпихнула, в  урну этак брезгливо сплюнула и  говорит:  "Пить
надо меньше!"  А пока  я свои мысли  собирал -- она хвать свое пальто  и  по
коридору "цок-цок-цок" ...
     --  Действительно интересная  история!  -- одобрила Юлечка, -- И мораль
какая  оригинальная:  "Пить  надо  меньше"   ...  кто  бы  подумал?  --  она
повернулась ко мне, --  А не выпить ли нам  по  этому поводу еще пивка -- а,
Женечка!
     -- Это только начало истории. -- сказал Саломаха, не отрывая взгляда от
своего,  теперь  уже пустого, стакана, --  Сразу-то  тогда я  и  не  подумал
ничего,  штаны  застегнул  и  поплелся  назад.  Зато на  другой день,  когда
проспался, думаю: "Мама родная! Как  же я с  ней дальше работать  буду? Она,
небось, на  какие-то  новые отношения теперь рассчитывает,  а я ни  сном, ни
духом  ..."  Надо, думаю,  с  ней  сразу  как-то  об®ясниться  -- ну,  типа,
извиниться там ...
     -- Во дурак! -- неодобрительно покачал головой Лешка. -- Кто ж за такие
вещи извиняется, если она тебе дала? Вот если б не дала,  тогда и извиняться
надо -- а так только женщину обидишь!
     -- Да уж какие  там обиды ... -- Саломаха повертел в пальцах  картонную
подставку  из-под своего стакана, -- Короче, прихожу я на работу  -- а тетка
эта на  меня  ноль реакции. Не то,  чтобы  в  сторону  смотрит или,  там, не
разговаривает  -- а просто ведет себя,  как обычно, словно  и  не было между
нами ничего! Был бы я поумнее -- тоже бы спустил это дело на тормозах, а тут
-- завелся:  значит, я переживаю, а ей -- тьфу? И  потом: кабы  не боялся я,
что она  на меня всерьез  глаз  положит, то  был  бы вполне непрочь дело это
повторить ...
     -- Богатый букет эмоций! -- похвалил Лешка.
     С серьезным видом, Саломаха кивнул.
     --  И вот когда народ  из нашей  комнаты на обед разбежался, а она  еще
какую-то работу заканчивала, подошел я к ней  и  начал что-то мычать.  И ...
это ж надо было видеть! Я стою -- она сидит,  но при этом умудряется  сверху
вниз  на меня  посмотреть --  типа, строгая  учительница на  хулигана,  -- и
говорит: "Тем, что я вам вчера сказала, тема исчерпывается!"
     -- Что, прямо так, на вы? -- восхитился Лешка.
     -- На вы, железно, и  по отчеству! Говорит: "Я, Денис Аркадьевич, вчера
даже  как-то  растерялась --  не на помощь  же  звать!  Вы  были  совершенно
невменяемы!" Что ей на это возразишь?... я и отвалил.
     -- ... но эмоции стали еще богаче! -- услужливо подсказал Лешка.
     -- Ну, да!... Зло меня, понимаешь, разобрало: она, значит, мой член ...
-- Саломаха поперхнулся и опять искоса посмотрел на Юлю, -- ... и я же хожу,
как оплеванный! И главное, помню ведь, как она тогда задрожала, да выгнулась
--  а  теперь  говорит,  что просто  от  меня,  пьяного  придурка  побыстрее
отвязаться хотела! Ну, думаю, погоди, ты у меня еще сама попросишь!...
     --  Эт' правильно!  -- компетентно поддержал Лешка, -- На место их надо
ставить, зараз, чтоб знали!...
     --  Ну,  ты  нас  заинтриговал,  Денис!  --  воскликнула Юлечка,  --  А
дальше-то что было?
     --  Поначалу  ничего.  Потому   что  держалась  она  так  ...  э-э  ...
официально, что никак  не под®едешь. Смотрела на меня, как  на пустое место,
говорила только  о  работе, а комплимент скажешь -- презрительно улыбнется и
все  ... у меня только  уши краснели.  Одним словом, не подступиться. Время,
понимаешь, идет, а толку -- ноль.  Через неделю  я  только об одном думать и
мог: как ее трахнуть ... и никакого просвета!
     -- Вот так  ваш брат мужик в  наши  сети и  попадает! -- констатировала
Юля.
     --  Ага. -- не вдумываясь, согласился Саломаха (лицо его порозовело, на
лбу выступила еле  заметная  испарина),  --  Тут-то  я и вспомнил,  как  она
обмолвилась: "Не на помощь же звать ..." Думаю: если в  тот раз не  позвала,
то и в другой не позовет -- главное, в угол ее загнать, заразу!
     Я посмотрел на остальных слушателей: по какой-то причине  Юля  с Лешкой
уже не так походили  на  лису Алису и кота Базилио, как в  начале разговора.
Лицо Левина было красно,  как  мак, -- оставалось удивляться,  как он до сих
пор не взорвался.
     --  А  тут,  как  на  грех,  у  меня ключ от  пустой квартиры оказался:
родственница дальняя уехала на неделю и попросила ее  канарейку ... в общем,
неважно. Короче, был ключ. И разработал я план.
     Саломаха сделал драматическую паузу.
     -- В один  прекрасный день я этой даме что-то  такое наплел, о каких-то
данных, которые у Федорова срочно из дома  надо забрать ... а то он завтра в
командировку едет ... ваша  помощь, мол, нужна, сам быстро не  разберусь ...
-- в общем, целую легенду сочинил. Она,  вроде,  не заподозрила ничего: надо
-- значит  надо,  пошли.  День, помнится,  был прекрасный:  весна, солнышко,
почки  набухают ... часа три,  примерно -- рабочее время. Подошли мы к этому
дому,  там  под®езд еще занюханный  такой, черная  лестница  ... Ну, я перед
дверью целый  спектакль  разыграл --  звонил  сначала,  потом  по  лбу  себя
стукнул: мне ж Мишка ключ дал на тот случай, если опоздает ... Короче, вошли
мы, я куртку снимаю -- мол, дело долгое, располагайтесь. Она спокойно вешает
плащ, в комнату заходит -- а там  даже  стола рабочего нет ... только диван,
телевизор и стулья. Тут я и говорю: "Извините,  мадам, но  только копировать
мы ничего не будем, а  будем продолжать то,  что так успешно с вами  однажды
проделали!" -- и раздеваться начинаю.
     Я  опять  посмотрел  на  своих  друзей:  все  трое  подались  вперед  и
внимательно слушали. Даже лицо  Левина, хотя и было все еще красно, выражало
теперь  не  раздражение,  а  брезгливый  интерес. Шумевшие  вокруг англичане
тактично отошли на второй план, шумевший за окном дождь стал почти неслышен.
     -- Она аж глаза вытаращила, говорит: "И вы так  в себе  уверены?"  А я,
мол, конечно, дверь-то  заперта  --  я вас так просто  не выпущу. И  вот тут
только я и осознал, что для меня теперь назад пути нет.  Понимаете? Я ее и в
самом деле  не  мог выпустить!  Иначе  я потом  не то, что ей  в глаза  -- в
зеркало  не смог  бы посмотреть!  Получилось,  что я  не  ее, а себя в  угол
загнал, и должен был теперь ее трахнуть, чего бы мне это ни стоило.
     Саломаха  достал  из карамана неожиданно чистый носовой платок, отер со
лба пот и глубоко вздохнул.
     -- Я  только на  то надеялся, что в прошлый раз ей самой захотелось  --
ну,  думаю, в конце концов и сейчас захочется, если постараться. Главное, не
сдаваться, добиваться любой ценой -- и тогда  потом все будет нормально. Ну,
она  на  секунду  растерялась  было,  но  тут  же  спохватилась,  брови  так
презрительно подняла, и со своим видом учительским говорит: "Вот еще! Что за
ерунда?  Да я просто уйду и вас спрашивать  не стану!"  -- и к  двери сразу,
обойти меня пытается. Ну, а я  ее, естественно, руками прихватываю --  а она
мне, естественно, по  морде. Я на это внимания не обращаю, прижимаю покрепче
и давай блузку расстегивать ... А она -- прямо, как кошка дикая, я не ожидал
даже. Заехала мне кулаком -- ну, это еще ничего: какие  там у нее кулаки! --
а вот ногти были длинные и острые, так что пришлось руки заломить. Дальше --
больше: кусается,  коленкой попыталась двинуть --  чуть  не попала,  в самом
деле.  И  главное,  все  это  -- молча,  шипит только  сквозь зубы чего-то и
рвется, как дикий зверь ... В один момент чуть в коридор не прорвалась, стул
мне под  ноги опрокинула -- ну, я догнал, заволок обратно и  на  диван сразу
завалил. Она -- когтями в глаза ... едва увернулся, по плечу проехала. И тут
-- не знаю,  как это получилось ... не сдержался,  что ли -- в общем, я ее в
ответ ударил --  раз, другой ... и так от этого завелся -- просто до темноты
в глазах! Да еще эта установка моя  --  любой, мол,  ценой ... Я, понимаешь,
ждал, что уже вот-вот, что еще немного -- и она сдастся, ослабеет, и я снова
почувствую  эту ее дрожь ...  Но  она никак не слабела  --  а я, чем  дальше
заходил, тем больше понимал, что назад  пути нет -- и тем больше злился! Вот
ведь  баба  была: трепыхаться  не  перестала даже, когда ей и  терять-то уже
стало нечего  -- я от  этого совсем озверел! В  глазах -- красный туман,  об
установках уже  знать не знаю,  ведать  не  ведаю, а добиться от  нее одного
хочу:  чтобы сдалась,  наконец, и закричала -- если  не от  наслаждения, так
хотя бы от боли!...
     Саломаха на  секунду остановился, не сводя расширенных зрачков со своих
побелевших от напряжения пальцев, коротко вздохнул и тихо закончил:
     -- В конце концов она закричала.
     Мы  молчали.  Вновь  стали слышны  разговоры  посетителей и шум  дождя.
Саломаха  вдруг  резко  вскинул голову,  но не встретил ни одного  ответного
взгляда. Он снова опустил глаза и, еще раз переведя дыхание, продолжал тихим
сдавленным голосом:
     -- Потом очухался я,  туман  этот в глазах пропал ... Смотрю -- она без
сознания. На ее руках,  где я держал, синяки черные наливаются. Глаз подбит,
юбка задрана, белье -- все в клочья, заляпано кровью ... Короче, картинка из
протокола.  Я  тоже в  виде соответствующем:  расхристанный весь, на рубашке
рукав  оторван, следы от ногтей. Ну все, думаю, приплыли --  восемь лет. Это
как минимум -- а ведь я ж ее сюда заманил предумышленно  ... Семья,  карьера
-- все к черту! Мама не переживет ... сын  без мен