Евгений Войскунский, Исай Лукодьянов. Черный столб

   -----------------------------------------------------------------------
   Сборник "Черный столб".
   OCъ & spellcheck by HarryFan
   -----------------------------------------------------------------------

                              Что такое в нас  тяжесть?  Разве  тело  наше
                           тянет? Тело наше, милый человек, на весу ничего
                           не значит: сила наша, сила тянет, не тело!
                                                                Н.С.Лесков


        ПРОЛОГ

   Не об имени, а о человеке, потому что он вовсе не был  героем.  Он  был
самым обыкновенным парнем. Просто на него можно было во всем положиться.
   Газеты того времени печатались на бумаге - непрочном, быстро портящемся
пластике из древесно-целлюлозной массы. Но есть  снятые  с  них  микро.  К
счастью,    сохранился    прекрасный    очерк    о     Кравцове     (микро
N_кммА2рк2681438974), написанный Оловянниковым.
   Рассказывать об этом нелегко. Дело  в  том,  что  на  фоне  гигантского
события всепланетного масштаба - а Великое  Замыкание  было  именно  таким
событием - любая попытка рассказать об индивидуальной человеческой  судьбе
выглядит несколько претенциозной. Вольно  или  невольно  приходится  вести
речь не о человеке, а о человечестве, ибо одному ему - человечеству -  под
силу укрощение мировых катастроф.
   А  человечество  в  то  время  было   разделено   на   два   лагеря   -
социалистический и капиталистический. И капиталистический лагерь тогда был
еще очень силен, собственнические, расовые, религиозные  и  тому  подобные
интересы в нем ставились выше  элементарных  требований  здравого  смысла,
выше интересов человечества.
   Поэтому об®единение сил в борьбе  с  Черным  Столбом  было  трудным  не
только с точки зрения техники...
   И все же мы  попытались,  насколько  это  возможно,  проследить  личную
удивительную судьбу Александра Кравцова - активного участника  описываемых
событий.
   Словом, судите сами.


   Вы, наверное, видели портрет Александра Кравцова: его помещают во  всех
учебниках геофизики, в том разделе, где идет речь  о  Кольце  Кравцова.  А
когда-то этот портрет из номера в номер печатали все газеты мира.
   С портрета смотрит молодой парень в распахнутой на груди белой  одежде,
какую тогда называли "тенниска". В глазах его, прищуренных,  должно  быть,
от яркого солнца, есть что-то  детское  и  в  то  же  время  непреклонное.
Портрет, в общем-то, не из блестящих: чувствуется, что  он  получен  путем
воздействия сфокусированного светового пучка  на  бромистое  серебро,  как
было принято во второй половине XX века. Такие аппараты  можно  увидеть  в
Центральном музее истории техники.
   Этот снимок сделал на  борту  "Фукуока-мару"  корреспондент  "Известий"
Оловянников, и, конечно, он никак не мог предположить, что запечатлел лицо
человека, имени которого было суждено остаться в веках.
   Но, как это часто бывает, имя заслонило человека.
   Спросите  первого  попавшегося  школьника,  знает  ли  он,  кто   такой
Александр Кравцов.
   - Кравцов? Ну как же! - ответит мальчишка. - Кольцо Кравцова!
   - Я спрашиваю тебя не о Кольце, а о самом Кравцове.
   Он наморщит лоб и скажет:
   - Ну, это было очень давно.  Он  сделал  что-то  героическое  во  время
Великого Замыкания.
   "Сделал что-то героическое..."
   Так вот. Нужно рассказать этому всезнающему школьнику нашего времени  о
самом Кравцове.



        1

   Странное состояние - пробуждение от сна! Древние считали,  что  спящего
нельзя неожиданно будить: на время сна душа покидает тело, и пока  она  не
вернется  сама,  спящий   мертв.   Но   древние   ничего   не   знали   об
электро-физико-химической  деятельности  клеток  мозга   и   о   свойствах
нуклеиновых кислот.
   За несколько мгновений проснувшийся  человек  вспоминает  все:  кто  он
такой, где находится, что ушло в прошлое и что предстоит...
   Еще не открывая глаз, Кравцов представил себе, что над ним привычный  с
детства беленый потолок с лепной розеткой в середине. Потом,  все  еще  не
открывая глаз,  он  понял,  что  розетка  находится  за  двенадцать  тысяч
километров отсюда, а здесь над ним - узкие доски, крашенные белой  эмалью,
а по ним бродят, переливаются отблески океанской зыби. Он вспомнил все и с
неудовольствием открыл глаза.
   Будет жаркий день с неподвижным воздухом. Будут  споры  с  Уиллом.  Да,
сегодня у них русский день: они будут разговаривать только по-русски.  Он,
Кравцов, будет готовить еду по своему усмотрению. Чем бы  отплатить  Уиллу
за вчерашний омлет, политый кислым вареньем из крыжовника?
   Он надел защитные очки, вышел на палубу, взглянул на полуоткрытую дверь
каюты Уилла.  Оттуда  доносилось  жужжание  электробритвы:  старый  педант
скорее отдаст себя на  завтрак  акулам,  чем  появится  утром  с  небритой
физиономией. Что до Кравцова, то он уже второй месяц ходит  небритый.  Все
равно на триста миль окрест ни одной живой души. Но дело даже не  в  этом.
Кравцов знал, что его реденькая коричневая бородка раздражает Уилла, а это
доставляло ему не то что радость, а... ну, развлекало его, что ли.
   - Доброе утро, Уилл, - сказал Кравцов. - Чтобы вы хотели на завтрак?
   - Доброе утро, -  раздался  за  дверью  ворчливый  голос.  -  Вы  очень
внимательны, благодарю вас:
   Кравцов  хмыкнул  и  пошел  на  камбуз.  В   раздумье   постоял   перед
холодильником, затем решительно направился к  полкам  и  взял  жестянку  с
гречневой крупой. Гречневая каша на  завтрак  -  как  раз  то,  чего  Уилл
терпеть не мог.
   Пока поспевала каша, Кравцов обошел плот. Это заняло с полчаса: круглый
плот имел пятьсот метров в диаметре. Он был неподвижен, хотя и не стоял на
якорях: здесь, над глубочайшей океанской впадиной,  якорная  стоянка  была
невозможна.
   Шесть мощных гребных винтов удерживали  плот  на  месте:  три  винта  -
правого вращения, три -  левого.  Спущенные  за  борт  датчики  непрерывно
сообщали электронно-вычислительной машине все, что надо, о ветре, волне  и
течении. Машина непрерывно обрабатывала эти сведения и давала  команду  на
приводы винтов.
   Винты второй группы - тоже шесть - стояли вертикально под  плотом.  Они
противодействовали крену и качке. Как бы ни бесновался океан -  Кравцов  и
Уилл дважды убеждались в этом -  плот  оставался  почти  неподвижным;  его
дрейф не превышал ста метров, и колонна труб, проходившая сквозь  плот  до
дна океанской впадины,  отклонялась  от  вертикали  меньше,  чем  на  один
градус.
   Самые  высокие  волны   не   достигали   края   палубы,   поднятой   на
тридцатиметровую высоту. Только ветер изредка швырял на нее  клочья  пены,
сорванной с гребней штормовых волн.
   Сегодня, как всегда, все было в порядке. Атомный  котел  исправно  грел
воду, опресненную ионообменными агрегатами,  пар  исправно  вращал  роторы
турбин. Генераторы электростанции работали на минимальном  режиме,  потому
что океан был тихим, оправдывая свое старинное название.  Излишки  энергии
шли на побочное дело - электролиз серебра, содержащегося в океанской воде,
что  в  какой-то  степени  оправдывало  немалые   расходы   Международного
геофизического центра.
   Автоматика  работала  безотказно,  не  требовала  вмешательства  людей.
Кравцов поглядел на синюю океанскую  равнину,  мягко  освещенную  утренним
солнцем. Первое время  у  него  дух  захватывало  от  этой  величественной
картины. Теперь океан вызывал у него только скуку, больше ничего.
   "Двадцать семь дней до конца вахты", - подумал он и поскреб бородку под
левым ухом - новая, благоприобретенная привычка.
   Кравцов прошел к центру плота,  где  возвышалась  стопятидесятиметровая
буровая вышка, посмотрел на ленту в  окошке  самописца.  Взгляд  его  стал
внимательным: за минувший день  слабина  талевого  каната  увеличилась  на
пятнадцать миллиметров.  Еще  вчера  они  с  Уиллом  заметили,  что  канат
чуть-чуть свободнее обычного, но не придали этому значения. Но  пятнадцать
миллиметров за сутки?..
   Уилл плескался в "бассейне" -  небольшом  участке  океана,  огороженном
противоакульей сеткой. Ровно в четверть  восьмого  он  вылезет  из  лифта,
отфыркается и скажет: "Сегодня очень теплая вода". В сухопаром теле  Уилла
сидела точная часовая пружина, заведенная раз навсегда.
   Кравцов положил в кашу масло,  посолил  ее,  заварил  чай  и  вышел  из
камбуза в тот самый момент, когда Уилл поднялся на  палубу.  Кравцов  вяло
отсалютовал ему рукой,  Уилл  кивнул,  стянул  с  головы  белую  резиновую
шапочку, согнал ладонями воду с загорелого тела и сказал:
   - Сегодня очень теплая вода.
   - Кто бы мог подумать, - буркнул Кравцов.
   Они завтракали под навесом. Уилл словно бы и не заметил гречневой каши.
Он надрезал булку, зарядил ее толстым ломтем ветчины и налил себе в стакан
чаю и рома.
   - Напрасно вы не едите кашу, - сказал Кравцов.
   - Спасибо. В другой раз, - спокойно ответил Уилл. - Как вы спали?
   - Плохо. Меня мучили кошмары.
   - Не читайте на ночь журналов на испанском.
   - Лучше заниматься испанским, чем лепить из  пластилина  отвратительных
гномов.
   - Да, - сказал Уилл, отхлебывая чай с ромом.  -  Мне  пока  не  удается
вылепить вас. Может быть, потому, что я не совсем  ясно  представляю  себе
вашу духовную сущность.
   - Духовная сущность? - Кравцов, ухмыльнувшись,  посмотрел  на  короткий
седоватый ежик Уилла. - Хотите, расскажу сказку?  Заяц  спросил  у  оленя:
"Зачем ты носишь на голове такую тяжесть?" - "Как зачем? - отвечает олень.
- Для красоты, конечно. Терпеть не могу тех, кто ходит с пустой  головой".
Заяц обиделся и говорит: "Зато у меня богатый внутренний мир".
   - Теперь я расскажу, - сказал Уилл, окутываясь дымом. -  Один  ирландец
попал в лапы к медведю. "Вы хотите меня с®есть?"  -  спросил  он.  Медведь
сказал: "Да, я вас с®ем". Ирландец говорит: "Но как вы  будете  есть  меня
без вилки?" Медведь был очень  самолюбив,  не  хотел  признаться,  что  не
знает, что такое вилка. Думал, думал и говорит: "Да, вы правы". И отпустил
ирландца.
   - Это все?
   - Да, это все.
   Кравцов хмыкнул.
   - Слабина каната - пятнадцать миллиметров, - сказал он, помолчав.
   Уилл выколотил пепел из трубки и сплюнул в ящик с песком.
   - Полезем вниз, парень. -  С  этими  словами  он  встал  и  неторопливо
направился к вышке.
   Кравцов поплелся  за  ним,  глядя  на  его  крепкие  волосатые  ноги  и
аккуратную складку на светло-зеленых шортах.
   Они отвалили тяжелую крышку люка в палубе и спустились под пол  буровой
вышки. Здесь было темно и душно. Кравцов включил свет.
   Перед ними  был  верхний  край  обсадной  колонны,  увенчанный  набором
превентеров  [мощная  задвижка  для  герметизации  всякой   скважины   или
кольцевого пространства между бурильными и  обсадными  трубами  на  случай
выброса подземных газов], сквозь которые уходила вверх бурильная труба.
   Уилл постоял в раздумье, потом залез на верхний фланец, вытащил линейку
и замерил расстояние до подроторных брусьев.
   - Ну, что вы обнаружили? - спросил Кравцов.
   Уилл спрыгнул вниз, снова осмотрел превентеры, забормотал себе под нос:

   На питерхедском берегу
   В засаде Мак-Дугал.
   Шесть дюймов стали в грудь врагу
   Отмерит мой кинжал...

   - Ну и что? - Кравцов начал терять терпение.
   - А то, что я сам устанавливал эти превентеры шесть лет назад. И будь я
проклят, если обсадная колонна не поднялась на добрых шесть дюймов!
   - Вы твердо помните, как было, Уилл?
   Уилл промолчал. Он не отвечал на такие вопросы.



        2

   Шесть  лет  назад  по   решению   очередного   МГГ   -   Международного
геофизического года - здесь, в  океанской  впадине,  было  начато  бурение
сверхглубокой скважины для изучения состава  Земли.  Все  страны-участницы
внесли  свой  вклад  в  сооружение  плавучего  основания.  Четыре  бригады
бурильщиков, отобранных международной комиссией,  обосновались  на  плоту.
Все они были опытными морскими нефтяниками, но бурить на глубину пятьдесят
километров приходилось впервые. Правда, океанская впадина экономила  свыше
десяти километров, но и сорок километров - не шутка.
   Буровому инструменту впервые предстояло войти  в  подкорковую  оболочку
Земли - загадочную мантию. Здесь, под океанским дном, слой Мохоровичича  -
зона изменения свойств - ближе всего подходил к поверхности планеты.
   Для  проходки  скважины  были  применены  новейшие  достижения  мировой
техники.  Металлические  обсадные  трубы  из  особо  прочного  сплава   не
опускались  до  забоя;  они  проходили  сквозь  толщу  океанской  воды   и
углублялись в донный грунт всего на несколько  километров.  Дальше  стенки
скважины  не  укреплялись  металлом:   термоплазменный   способ   бурения,
сжигавший породу до газообразного состояния, одновременно оплавлял  стенки
и делал их  прочными,  герметичными,  предохраняя  от  обвалов  и  наглухо
перекрывая встречные водоносные пласты.
   Сквозь этот колодец уходили в неизведанную глубину бурильные трубы. Они
не соединялись, как обычно, резьбовыми замками. Высокочастотный  сварочный
автомат сваривал их между собой почти мгновенно во время спуска колонны. А
при под®еме трубы разрезались на стыках автоматическим плазменным резаком.
   Если бы вся скважина бурилась  термоплазменным  способом,  то  проходка
была бы закончена сравнительно быстро, "с одного захода". Но целью было не
само  бурение,  а  последовательное  взятие  образцов   породы   из   всех
встреченных пластов. Поэтому приходилось то и дело переходить на старинное
вращательное бурение с промывкой забоя  утяжеленным  глинистым  раствором:
только медлительное колонковое долото могло выгрызть алмазными зубами керн
- образец породы в неискаженном природном  состоянии,  с  ясно  различимым
углом падения пласта, с сохранением естественной пористости,  насыщения  и
множеством других важных для геологов показателей.
   Подчас приходилось прибегать не только к электробурам и турбобурам,  но
и к роторному бурению, вращая  всю  огромную  колонну  труб.  Пользоваться
ротором на таких глубинах удавалось только  потому,  что  бурильные  трубы
были изготовлены из нового, специально разработанного легкого  и  прочного
сплава.
   Святилищем плота был "керносклад"  -  помещение,  где  на  нумерованных
стеллажах, в полукруглых лотках  лежали  керны  -  длинные  цилиндрические
столбики породы, выбуренные колонковым долотом. Хранилище занимало  добрую
половину  средней  палубы  плота.  Там  же  помещалась   лаборатория   для
исследования образцов: некоторые сведения надо было  получать  немедленно,
сразу после под®ема керна на поверхность. Потом  образцы  консервировались
до   дальнейших    исследований    -    заливались    раствором,    быстро
полимеризовавшимся в прозрачную пластмассу.
   Много раз подымалась бурильная колонна, и  геологи  медленно  читали  -
буква за буквой -  удивительную  повесть  недр  и  ломали  головы  над  ее
загадками.
   На сорок втором километре бурение внезапно застопорилось.  Там,  внизу,
стотысячеградусная плазма - электронно-ядерный газ -  бушевала,  билась  о
забой. Стрелки  приборов  ушли  вправо  до  упоров,  ничего  не  помогало:
плазменная бурильная головка, не знавшая до сих пор преград, встретила  на
своем пути неодолимое препятствие.
   Решили поднять трубы и осмотреть  головку,  но  трубы  не  поддавались:
что-то непонятное держало их в скважине.
   Именно тогда один  из  буровых  мастеров,  бакинец  Али-Овсад  Рагимов,
сказал фразу, ставшую впоследствии знаменитой:
   - Ни туда, ни сюда не хочет, совсем как карабахский ишак.
   Несколько  недель  бились  бурильщики,  пытаясь  сломить  сопротивление
породы или поднять гигантскую колонну труб. Лучшие геологи мира спорили  в
кают-компании плавучего острова о непонятном  явлении.  Тщетно.  Скважина,
уходившая в немыслимую глубь, не собиралась выдавать людям свою тайну.
   И тогда президиум МГГ решил прекратить работы.  Круглый  плот  опустел.
Стих разноязычный говор, не приставали к причалу транспорты  с  гематитом,
глиной  и  поверхностно-активными  веществами  для  бурильного   раствора.
Улетели ученые. Опустел керносклад -  образцы  вывезли  для  окончательных
исследований.
   Геологическая комиссия МГГ держала на плоту трехмесячные вахты. Вначале
вахта состояла из двух буровых бригад. Но шли  годы,  и  вахта  постепенно
сократилась до двух человек - инженеров по бурению.
   Так продолжалось  почти  шесть  лет.  Каждое  утро  вахтенные  инженеры
запускали лебедку, пытаясь поднять трубы. Каждое утро проверяли  натяжение
талевых канатов. И неизменно в вахтенном журнале появлялась  запись  -  на
всех языках она всегда означала одно: "Трубы не идут".
   "Карабахский ишак" продолжал упорствовать.
   Саша Кравцов был еще студентом, когда  началось  бурение  сверхглубокой
скважины. Его чубатая голова была набита уймой сведений об этом  небывалом
бурении, вычитанных из специальных журналов  и  услышанных  от  очевидцев.
Кравцов мечтал попасть на круглый плот в океане, но вместо этого,  окончив
институт, получил назначение на Нефтяные Камни - морской нефтепромысел  на
Каспии. Там он проработал несколько лет. И вдруг, когда все уже  и  думать
позабыли о заброшенной скважине,  Кравцов  был  назначен  на  трехмесячную
вахту в океане.
   Он обрадовался, узнав, что его напарником будет Уилл Макферсон  -  один
из ветеранов скважины. Первое время и впрямь  было  интересно:  шотландец,
попыхивая трубкой, смешивая английские  и  русские  слова,  рассказывал  о
"сверхкипящей"   воде   двенадцатого   километра   и   о   черных   песках
восемнадцатого - песках, которые не поддавались колонковому буру и за  два
часа  "с®едали"  алмазную  головку.  Посмеиваясь,  Уилл   вспоминал,   как
темпераментный геолог чилиец Брамулья бесновался, требуя во что бы  то  ни
стало добыть с забоя не менее восьми тонн черного песка, и  даже  молился,
испрашивая у бога немедленной помощи...
   И еще рассказывал Уилл о страшной вибрации и  чудовищных  давлениях,  о
странных бактериях, населявших богатые метаном  пласты  тридцать  седьмого
километра, о грозных газовых выбросах, о пожаре, который был задушен ценой
отчаянных усилий...
   Шотландец не любил повторяться, и когда его рассказы иссякли,  Кравцову
стало скучно. Выяснилось, что во всем, кроме морского бурения, их  взгляды
были диаметрально противоположны. Это  значительно  усложняло  жизнь.  Они
вежливо спорили о  всякой  всячине  -  от  способов  определения  вязкости
глинистого раствора до сравнительного психоанализа  русской  и  английской
души.
   - Ни черта вы не понимаете в англичанах, - спокойно говорил Уилл. - Для
вас англичанин - смесь из Семюэля Пиквика,  полковника  Лоуренса  и  Сомса
Форсайта.
   - Неправда! - восклицал Кравцов. - Это вы не понимаете  русских.  Мы  в
вашем представлении - нечто среднее между братьями Карамазовыми и мастером
Али-Овсадом.
   Кравцов бесился, когда  Уилл  рассуждал  о  вычитанных  у  Достоевского
свойствах загадочной русской  души,  где  добро  и  зло  якобы  чередуются
параллельными пластами, как глина и песок в  нефтеносных  свитах.  Кравцов
усмехался, когда Уилл вспоминал  мастера  Али-Овсада  с  его  изумительным
чутьем земных недр. Однажды шотландец рассказал, как  на  двадцать  втором
километре произошел необ®ясненный  до  сих  пор  обрыв  труб.  В  скважину
опустили фотокамеру, чтобы по снимкам определить характер  излома.  Пленка
оказалась засвеченной, несмотря  на  сильную  защиту  от  радиоактивности.
Тогда мастер Али-Овсад тряхнул стариной. Он спустил в скважину  на  трубах
"печать" - свинцовую болванку, осторожно подвел  ее  к  оборванному  концу
бурильной колонны и прижал "печать" к излому. Когда печать подняли  и  она
повисла над  устьем  скважины,  Али-Овсад,  задрав  голову,  долго  изучал
вмятины на свинце.  Потом,  руководствуясь  оттиском,  он  собственноручно
отковал