вести  невозможно.  От  сорока  минут
осталось всего четверть часа. Тогда он повесит этого партизана и  двинется
с отрядом к деревне. Носатый еще раз взглянул на часы и зевнул.
   Вот тут-то Олег и  принял  решение.  Мгновенной  короткой  очередью  он
срезал  двух  автоматчиков  и   шофера.   Другая   прострочила   зевавшего
оберштурмфюрера. Все это произошло так быстро, что растерявшиеся эсэсовцы,
отдыхавшие позади грузовика, не успели ничего предпринять. Олег перемахнул
через кювет с водой  и  прыгнул  в  открытую  легковушку,  что-то  крикнул
Старкову. Тот, не успев удивиться, сразу понял, что от  него  требовалось.
Вырвав из рук убитого  автоматчика  его  "шмайссер",  он  дал  очередь  по
эсэсовцам, которые залегли за  стволом  сосны.  "Ко  мне!"  -  крикнул  из
легковушки Олег, и Старков в  два  прыжка  очутился  в  машине.  Двигатель
завелся вполоборота.
   Олег врубил сразу вторую передачу и нажал на акселератор. Машина взвыла
- много газа, пробуксовала секунду и рванулась вперед.
   Быстрота всего происшедшего исчислялась мгновениями.  Но  эсэсовцы  уже
опомнились и открыли огонь по  машине.  Поздно!  Страх  перед  неожиданным
налетом "партизан" парализовал их так, что они едва успели воспользоваться
прикрытием сосны, чтобы открыть огонь, теперь уже бесполезный. Они даже не
сообразили, что в их распоряжении еще оставался освобожденный от  грязевых
тисков грузовик, и, петляя между кустами,  только  палили  уже  совершенно
бесцельно по уходившей вперед легковушке  -  кучка  потерявших  командира,
смертельно напуганных солдат.



        10

   Оставшись в одиночестве, Димка медлил недолго. Приказ есть  приказ.  Не
понимая и даже не пытаясь понять, что задумал Олег, Димка знал  одно:  как
можно бесшумней, скорей и  верней  связаться  с  колхозниками.  Продираясь
сквозь заросли орешника, он вдруг услышал выстрелы. Где-то впереди, видимо
на дороге. Он остановился - заскрипели  сломанные  кусты.  Сквозь  них  он
увидел, как промчалась по проселку, как взбесившаяся кошка,  желто-зеленая
пятнистая легковушка. Почему одна, подумал Димка,  ведь  без  грузовика  с
солдатами она станет легкой добычей колхозников. Совсем рядом  просвистели
пули, и он отметил, что  стреляли  из  леса.  Остановился,  обернулся,  не
целясь, выстрелил по черной пилотке, мелькнувшей в глубине  леса,  побежал
дальше.
   ...Он не слишком хорошо соображал, что делал. В нем жила только ярость,
но не слепая и пылкая, а  холодная  и  расчетливая.  Она,  и  только  она,
руководила  его  поступками.  И  может  быть,  потому,  что  они  потеряли
привычный  здравый  "гражданский"  смысл,  ярость  придала  им   странную,
незнакомую  доселе  логику:  спрятаться  за  кустом,  выстрелить,  сменить
патроны старковского карабина,  короткая  перебежка  и  -  снова  выстрел.
Вероятно, так же рождалась логика боя в партизанских отрядах  -  тогда,  в
Великую Отечественную. Ведь в отряды эти приходили  не  кадровые  военные,
порой такие же мальчишки с "гражданским" здравым смыслом. И смысл этот так
же уступал место холодной ярости, ненависти к врагу, а значит -  мужеству,
бесстрашию, подвигу.
   На дороге уже никого не было. Выстрелы  раздавались  из  леса  со  всех
сторон, кроме той, куда уехала легковушка. Она уже, наверно, вышла из зоны
экранов - тут метров двести до границы поля, не больше. А что с Олегом, со
Старковым? Может быть, это они участвуют  в  сражении,  от  которого  ушел
Димка. Может быть, это их, а не его ищут автоматные очереди эсэсовцев.  Он
спрятался за ствол дуба, выглянул из-за  него.  Метрах  в  двадцати  среди
мокрой зелени листьев мелькнула черная куртка. Димка выстрелил,  перебежал
к другому дереву, выстрелил еще раз и вдруг услышал крик за спиной:
   - Хальт! Хенде!
   Медленно поднял руки вверх - в правой карабин, обернулся.
   На него смотрел черномундирный немец, выставив вперед дуло пистолета.
   И снова Димка подумал, что ему не страшен  ни  этот  эсэсовец,  ни  его
пистолет. Подумал и удивился: как же это? Ведь эсэсовец - не артист  кино,
не призрак и пули в его пистолете настоящие - девять граммов свинца...
   Димка отвел правую руку назад и с  силой  швырнул  карабин  в  нациста.
Потом сразу пригнулся, прыгнул в сторону, и вдруг  что-то  ударило  его  в
бок, потом в плечо, обожгло на секунду. Он остановился удивленный,  прижал
руку к груди, смотрел, как расплывается под пальцами черно-красное  пятно,
мокрое и липкое. И все кругом стало черно-красным и липким, погасли звук и
свет. И Димка уже не услышал ни грохота еще одного  выстрела,  ни  шелеста
шагов поблизости, ни монотонного шума дождя, который припустил  сильнее  и
чаще.



        11

   Председатель с удивлением смотрел на  убитого  эсэсовца  в  ненавистном
черном мундире, на его нелепо скрюченную руку, сжимавшую черный "вальтер",
на ствол своего дробовика, из которого еще вился синий дымок.
   А Раф бросился к Димке, тормошил его, что-то кричал и  вдруг  умолк,  с
ужасом увидев темное пятно крови на  груди  и  тонкую  малиновую  струйку,
ползущую на подбородок из уголка рта.
   - Димка, Димка, - бессмысленно прошептал Раф и заплакал, ничего не видя
вокруг себя.
   И даже не понял, когда председатель грубо оттолкнул его, - а просто сел
на мокрую землю, грязным кулаком размазывая слезы по лицу. А  председатель
привычно - с сожалением, что пришлось вспомнить  эту  старую  привычку,  -
наклонился над Димкой, прижал  ухо  к  груди,  послушал  сосредоточенно  и
улыбнулся:
   - Жив!
   Потом рванул штормовку, ковбойку, пропитавшуюся  кровью  майку.  Сказал
Рафу:
   - Эй, парень, приди в себя. У вас в сторожке бинты есть?
   - Какие бинты? - всхлипнул Раф. - Ведь бой идет...
   И вдруг осекся: кругом стола  тугая  непрозрачная  тишина,  по  которой
гулко били частые капли дождя.
   - Что же это? - изумленно спросил он, посмотрев туда,  где  только  что
лежал труп убитого гитлеровца: трупа не было.
   Лишь трава на том месте, где он лежал, еще осталась примятой. И валялся
рядом выброшенный председателем использованный ружейный патрон.
   - Сбежал, что ли? - спросил Петрович. - Не похоже: я не промазал...
   Сзади захрустели кусты. Раф обернулся и вздохнул облегченно: на полянку
вышли Старков и Олег. Возбужденные, взволнованные,  похожие  на  стайеров,
закончивших многокилометровый пробег нога в ногу, почему-то радостные и, в
отличие от стайеров, совсем не усталые. И у того и у другого болтались  на
груди немецкие автоматы. И тут они увидели Димку на траве и  председателя,
стоявшего перед ним на коленях.
   - Что с ним? - Старков бросился вперед, склонился над раненым.
   - Жив, жив, - сказал председатель. - Не суетись. Пусть лучше кто-нибудь
добежит до сторожки, бинты возьмет. Или простыню на худой конец...
   - У нас есть бинты, - быстро сказал Олег. - Я сейчас сбегаю.
   Пока он бегал,  Старков  с  председателем  осторожно  раздели  раненого
Димку. Все еще всхлипывающий  Раф  принес  во  фляжке  воды  из  ручья,  и
председатель умело промыл раны. Димка в сознание так и не приходил, только
постанывал сквозь зубы, когда председатель бинтовал его грудь и плечо.
   - Хотя  рана  и  не  опасная,  но  парня  в  больницу  надо,  -  сказал
председатель. - И побыстрее. Кто за машиной пойдет?
   - А зачем за ней ходить? - откликнулся Олег. - Мы ее рядом оставили.  У
реки.
   - Что оставили? - удивленно спросил председатель.
   - Легковушку. Мы ее у фашистов отбили.
   Старков  с  любопытством  посмотрел  на  него.  Вообще  теперь,   когда
состояние Димки уже не вызывало  особых  опасений,  Старков  мог  спокойно
размышлять о том новом, что открылось  в  его  ребятах.  И  пожалуй,  Олег
"открылся" наиболее неожиданно...
   - По-твоему, машина тебя так и ждет? - спросил Старков.
   - Ждет, куда денется, - лениво протянул Олег.
   Он тоже успокоился, увидев, что Димка жив, и  теперь  явно  наслаждался
своим преимуществом: он что-то знал, а Старков - нет. Более того:  от  его
знания что-то зависело - очень  важное.  Но  этим  "что-то"  была  Димкина
жизнь, и Олег, не ломаясь по обыкновению, об®яснил:
   - Я, когда за бинтами бегал, видел ее.
   - У реки? -  спросил  Старков,  и  Олег  понял  смысл  вопроса,  кивнул
согласно:
   - Точно. Метрах в ста от зоны экранов.  -  Потом  кивнул  на  Димку:  -
Несите его к дороге, а я машину пригоню.
   Легковушка оказалась целехонькой, только верх ее во многих  местах  был
прострелен. Председатель сунул палец в одно из отверстий  пониже,  спросил
Олега:
   - В рубашке родился, парень?
   - Ага, - хохотнул тот, - в пуленепробиваемой. - И  к  Рафу:  -  Садись,
плакса, на заднее сиденье - поможешь мне...
   Он тронул машину и осторожно повел ее  по  дороге,  стараясь  об®езжать
кочки и рытвины. И, даже выехав из  леса,  не  прибавил  скорости:  лишние
четверть часа не играли для состояния  Димки  особой  роли,  а  тряска  по
плохой дороге ощутимее на большой скорости.
   - Лихой парень, - сказал председатель. - Такие в войну особо  ценились.
Так сказать, в первую очередь.
   - И гибли тоже в первую очередь, - откликнулся Старков.
   - Ну не скажи: этот умеет осторожничать. Смотри, как раненого  повез  -
не шелохнул.
   - Умеет, - подтвердил Старков.
   Олег действительно умел. Умел рисковать - на  самой  грани,  на  тонком
канате, когда спасает только чувство баланса.  У  Олега  было  оно  -  это
чувство, и он отлично им пользовался. Как в цирке: канатоходец под куполом
качнется в сторону, и публика ахнет, замирая от страха. И  не  знает  дура
публика, что все это - только умелый ход, хорошо рассчитанный на то, чтобы
она ахнула, чтобы взорвалась аплодисментами - цените маэстро! Он рисковал,
этот канатоходец, - еще бы! - но чувство баланса, умение  быть  осторожным
_на грани_ не подводит.
   Почти не подводит.
   - А куда фашисты подевались?  -  осторожно  спросил  председатель:  он,
видимо, считал, что ученый имеет право не отвечать  на  наивные  для  него
вопросы.
   Старков так не считал и охотно об®яснил:
   -  Их  время  кончилось.  Какой-то  из  экранов  не  выдержал,  сгорел,
временное поле исчезло, а вместе с ним - и гости из прошлого. Полагаю, что
они сейчас находятся в этом же лесу, только в сорок втором году.
   - Живые?
   - А может, и мертвые, если нарвались на партизан.
   - Так мы же и партизанили в этих лесах.
   - Не одни мы. Возле этого села могли орудовать и другие.
   -  Значит,  исчезли,  -  повторил  задумчиво  председатель.   -   Назад
вернулись. А как же машина?
   - Машина вышла из зоны действия поля, поэтому оно и не захватило ее.
   Председатель все еще не понимал:
   - А если бы они вышли, как ты говоришь, из этой зоны, то и они могли бы
остаться?
   - Могли бы, - кивнул Старков. - Только мы им помешали.
   -  Это  верно,  -  согласился  председатель.   -   Правда,   по-твоему,
по-ученому, я понимать не могу. В голове не укладывается.
   Старков усмехнулся:
   - У меня тоже не укладывалось.
   А если честно, так и  сейчас  не  укладывается.  Как  в  добрых  старых
романах, проснуться и сказать: "Ах, какой страшный сон!" Но добрые  старые
романы мирно пылятся  на  библиотечных  полках,  а  "трофейная"  машина  с
простреленным кузовом  везет  в  райбольницу  парня  рождения  пятидесятых
годов, раненного пулей, выпущенной в сорок втором.
   - А что ты колхозникам сказал? - спросил он.
   - Про банду в старой немецкой форме. Ограбили,  мол,  где-то  трофейный
склад. Говорят, есть такой в городе. Для кино.
   - И поверили?
   - Кто же не поверит? Раз сказал - значит, так. Доверяют мне люди.
   - Так ведь же обнаружится, что банды  никакой  нет.  Разговоры  пойдут,
милиция встрепенется, а бандитов как ветром сдуло.
   - Вот ты и растолкуешь, чтоб зря не  болтали.  Я  народ  созову,  а  ты
об®ясняй. Завтра в клубе и соберемся. Я расскажу, почему про банду соврал.
Кстати, и не соврал: была банда. Разве не так?
   - Так-то оно так, - согласился Старков, - только поймут ли меня?
   - А ты попроще, как бывало, помнишь? Ты,  комиссар,  всегда  с  народом
умел разговаривать. Если не забыл, конечно. Милицию тоже позвать придется.
Дело такое - не скроешь.
   Старков кивнул согласно, пожал руку,  пошел  не  торопясь  к  сторожке:
генератор надо выключать,  зря  электроэнергию  не  переводить,  да  ребят
подождать, - вспомнил реплику Петровича о милиции. Верно  ведь  -  дело-то
уголовное  по  мирному  времени.  Ну  что,  подследственный  Старков,  как
оправдываться будем?
   А  оправдываться  придется.  За  опасный  эксперимент.  За  "отсутствие
техники безопасности" - так пишут в  инструкциях?  За  Димку.  За  Рафа  с
Олегом. За себя, наконец...
   А что за себя оправдываться? Перемудрил, переусердствовал  ученый  муж.
Как там в старом фокусе: наука умеет много гитик. Ох и много же гитик - не
углядишь! За ходом опыта не углядел, за ребятами не углядел. А результат?
   Есть и результат - никакая милиция не опровергнет. Его теория  доказана
экспериментально, блестяще доказана - от этого результата не уйти!
   ...Старков дошел наконец до сторожки, где по-прежнему гудел  генератор.
Только самописцы писали ровную линию - на  нуле,  и  на  нуле  же  застыла
стрелка прибора, показывающего напряженность поля. Напряженность  -  ноль.
Старков выключил  ток,  посмотрел  на  индикатор  экранов:  опять  седьмой
полетел, никак его Олег не наладит.
   Он сел на табуретку, подобрал с  полу  английский  детектив,  брошенный
Рафом. С пестрой обложки улыбался ему рослый красавец с пистолетом в руке.
Старков вспомнил: красавец этот ни  разу  не  задумался  перед  выстрелом.
Стрелял себе направо и налево, перешагивал через трупы, улыбался  чарующе.
Ни разу в жизни не выстреливший, - наверное, даже из  "духовушки"!  -  Раф
почему-то любил это чтиво. И любил с увлечением  пересказывать  похождения
очередного супергероя.  Вероятно,  психологи  назвали  бы  это  комплексом
неполноценности: искать в книгах то, чего нет и не будет в самом себе.
   Нет и не будет? Психологи тоже  люди,  а  значит,  не  застрахованы  от
ошибок. По существу, Раф должен завидовать Димке или тем более Олегу -  их
сегодняшним подвигам. А ведь сам он сделал  не  меньше:  его  миссия  была
потруднее лихой перестрелки, затеянной в лесу. Он сумел убедить  Петровича
собрать и вооружить людей, заставил его поверить в случившееся,  хотя  оно
было невероятней, чем все слышанные когда-то председателем сказки, да  еще
и вооружился сам, никогда не стрелявший, не знавший даже, как  прицелиться
или спустить курок. Он знал  только,  что  готовился  к  бою,  к  жестокой
военной схватке, о которой лишь читал или слышал на школьных уроках.  Знал
и не остался в деревне вместе с детьми  и  женщинами,  а  пошел  в  бой  с
дробовиком против "шмайссеров".
   Кстати, два из них остались у Старкова с Олегом  вместе  с  "трофейной"
машиной из прошлого. Все это придется, конечно, сдать. А жаль.  Машина  им
пригодилась бы, да и Олег уж очень лихо ею управляет.
   Лихой парень Олег. Отчаянный и бесшабашный. Старкова  почему-то  всегда
коробила эта бесшабашность. И пожалуй, зря коробила. Радоваться надо было,
что не перевелись у нас храбрецы, которыми так гордились в  годы  войны  и
которые, если понадобится, повторят подвиг Матросова  и  Гастелло.  Это  в
крови у народа - героизм, желание подвига. Так и не думай о том, что твоих
студентов в школе этому как следует не учили. Когда политрук подымал взвод
или роту в атаку, он не читал  солдатам  длинных  продуманных  лекций.  Он
кричал охрипшим голосом: "Вперед! За Родину!" - и  люди  не  ждали  других
слов, потому что все другие слова были лишними.  А  подвиг  боится  лишних
слов, отступает перед ними. Подвиг ведь не рассуждение, а действие.  Таков
и подвиг Олега. Он не знал, что седьмой экран  на  пределе,  что  поле,  а
вместе с ним и гости из прошлого вот-вот исчезнут. Он  принял  единственно
верное решение - совершил почти невозможное.
   О своем подвиге Старков и не думал. А ведь если бы экран  не  сдал,  то
через каких-нибудь  полчаса  вернувшиеся  ни  с  чем  из-за  Кривой  Балки
гитлеровцы повесили бы его на том же суку, под которым он  стоял,  уверяя,
что партизанского штаба в деревне нет. Сейчас он даже не  вспомнил  бы  об
этом: какой еще подвиг - просто ожила где-то спрятанная  в  душе  "военная
косточка", которая давалась людям не в семилетке или десятилетке, а  прямо
на поле боя. Ведь и тебя, Старков, и председателя никто,  в  сущности,  не
учил воевать, а просто взяли вы в  руки  винтовки  и  пошли  на  фронт.  И
здорово воевали - такие же мальчишки, как Димка, Раф и  Олег.  Так  вот  и
оказалось,  Старков,  что  нет  никакой  разницы  между  тобой  и   твоими
студентами: бой показал, что нет ее. Нет стариков и нет мальчишек  -  есть
мужчины. Проверка боем окончена.
   Он встал и вышел  из  сарая.  Дождь  кончился,  и  серая  муть  облаков
расползлась, обнажая блекло-голубое небо.  Где-то  в  лесу  знакомо  урчал
"трофейный автомобиль", и Старков медленно пошел ему навстречу.