трономе?  В
кабаке? Даже у кооператоров ассортимент похреновее... - Она уже  ничего  и
никого не стыдилась. Ее _несло_. - Да, кстати,  а  как  насчет  гуманности
эксперимента, а? Эти рукастые набьют  животы,  отвалятся,  а  через  энное
количество часов с минутами добрый дядя-ученый-энтузиаст свалит к  себе  в
Краснококшайск и - привет? А им что?  Опять  мойва?  Суп  пакетный?  Гуляш
дважды с®еденный, колбаса "Молодежная"?.. Ай-ай-ай,  Свен,  стыдно,  Свен,
маленьких дразнить...
   - Я никого не дразню, - защищался Свен.  Он  даже  перестал  изображать
этакого викинга из морозильника, он почти орал, ручонки горе воздев:  -  Я
хочу, чтоб так было всегда! У нас! У вас! На любой планете!  Чтобы  каждое
желание каждого легко осуществлялось! И не иначе!
   -  Слыхали   уже.   Обрыдло.   Партия   торжественно   провозглашает...
Провозглашала, провозглашала, а потом - раз! - и все умолкли.  Ты  сказал:
хотеть значит мочь, а мы так не умеем, не научились. Зато  мы  можем  так,
как не хотим. И здорово можем. Лучше всех во Вселенной! Парадокс, Свенчик,
мон шер, и тебе его, с твоими инопланетными мозгами, не  понять...  Ладно,
побеседовали - пора и честь знать. Веди дальше, друг Вергилий.
   И  в  самом  деле,  какая  знакомая  ситуация!   Помнится,   Данте   ее
замечательно подробно описал в бессмертном труде! И  вот  спустя  столетия
история повторяется на  новом,  как  и  требует  марксизм-ленинизм,  более
высоком  витке  спирали.  Там,  у  Данте,  грешники  сильно  мыкались   от
содеянного ими ранее, а здесь - от ранее не содеянного, то  есть  попросту
несделанного, но по-прежнему желаемого. Такова се ля ви...
   Все-таки  непривычен  советский  человек  к  чудесам,  даже  если   они
об®ясняются красивыми учеными  терминами.  Зойка  не  стала  шагать  через
подпространство -  или  субподпространство?  -  а  направилась  к  дверям,
подальше  от  большой  жрачки,  открыла  высоченную  их   половинку   и...
остановилась.
   - Что там? - спросил из-за спины Свен.
   Зойка молча подвинулась.
   В крохотном гостиничном номере - койка у стены, стул у  окна,  тумба  с
телевизором, кресло, обязательный эстамп - на расшатанной  сотнями  буйных
постояльцев кровати тихо спал  очередной  командированный,  умаявшийся  от
беготни по начальству и  магазинам.  Спал  не  раздеваясь,  улегся  поверх
каньового покрывала в рубашке, в брюках,  в  носках,  подоткнул  под  щеку
жесткую вату подушки, смотрел свои нехитрые командировочные сны и знать не
знал о  грандиозном  межгалактическом  эксперименте,  вольно  затеянном  в
приютившем его отеле. Проспал он эксперимент. Или же - как вариант! -  это
и было его заветным желанием: отоспаться, вырубиться на триста - четыреста
минут из суровой действительности, которую, кроме как во сне, и  видеть-то
больно.
   - No comments, - сказала Зойка и тихонько прикрыла дверь.
   Свен комментариев и не требовал, все, выходит, ясно ему было, он вообще
малость притих, присмирел, уже не вещал о глобальности умыслов, о грядущем
переустройстве земного  быта  и  о  вступлении  нашей  голубой  планеты  в
братство миров потребителей желаний. Он топал за  Зойкой  и  помалкивал  в
тряпочку.
   А  Зойка,  поняв,  что  в  сей  милой   дьяволиаде   (спасибо   Михаилу
Афанасьевичу за летучий термин!) двери ведут не  туда,  куда  положено,  а
невесть куда они ведут странника, напрягла  воображение  и  рванула  прямо
сквозь ближайшую стену - напролом. По  архитектурно-планировочным  законам
положено было бы очутиться в сортире, а она вовсе даже очутилась на  некой
улице, судя по антуражу  -  не  столичной,  но  по  количеству  магазинных
вывесок мощно обскакавшей Арбат или какой-нибудь Столешников переулок: все
первые этажи невысоких домов были заняты магазинами. Тут тебе и "Обувь", и
"Одежда",  и  "Ткани",  и  "Промтовары",  и   "Культтовары"   (улавливаете
разницу?), и "Спорттовары", и непременный писчебеднобумажный "Школьник", и
"Книги", и даже "Зоомагазин", не говоря уж о "Продтоварах",  "Гастрономе",
"Булочной", "Бакалее", "Диете", "Кондитерской"  и  "Молочной".  Народу  на
такой замечательной улице, к удивлению  Зойки,  сшивалось  немного,  нигде
никаких очередей, нигде никаких толп с повышенным спросом, никаких нервных
выкриков типа: "Кто последний?", или "Вас здесь не стояло!", или  "Просили
не занимать, у кассирши обед!". Редкие культурные - или  культтоварные?  -
горожане шли не торопясь  по  ладно  заасфальтированному  тротуару,  чинно
заходили в магазинные двери, пропуская женщин и детей  вперед,  и  оттуда,
из-за  дверей,  тоже  никаких  склочных  шумов  не  доносилось,  а  другие
граждане, наоборот, выходили, даже пропуская вперед женщин и детей, из тех
же дверей, неся  под  мышками  цветные  коробки,  свертки,  сумки  или  же
полиэтиленовые пакеты с красивыми портретами  Аллы  Б.Пугачевой  и  членов
группы "Ласковый каждый месяц". Пакеты с покупками вестимо.
   - Кино, - сказала Зойка.
   Все это и  впрямь  сильно  смахивало  на  с®емку  высокохудожественного
фильма в жанре соцреализма, а столь необычно ведущие себя покупатели легко
могли быть зачислены по ведомству массовки: погуляют себе в  декорациях  -
пятерик в кармане.
   - Мечта кинорежиссера? - задумчиво угадал  Свен.  -  Вряд  ли...  Здесь
синтезированы желания по крайней мере сотни испытуемых. Может, один из них
- режиссер?
   - Если и так, то не Феллини и не Бергман,  -  подбила  бабки  Зойка.  -
Как-то  все  это  не  по-краснококшайски,  извини,  Свен,  придумано,  без
полета... Любопытно, а в магазинах-то как с дефицитом, не напряженно?..
   И услышала:
   - Совсем даже не напряженно.
   Оглянулась: Свен сказал? Нет, Свен не говорил, Свен молчал, Свен глазел
на витрину магазина "Обувь", где - мать моя  женщина!  -  выставлены  были
баретки  всемирно  известных  фирм  "Саламандра",   "Топмэн",   "Батя"   и
"Парижская коммуна", красивые мужские и женские баретки по  сходным  ценам
выставлены были в провинциальной мечте Зойкиных постояльцев. Тогда кто  же
такое сказал, если не Свен?..
   Спокойные люди спокойно текли по  тротуарам  мечты,  обтекали  Зойку  и
Свена, не замечая их, а некоторые даже и протекали  _сквозь_  них,  словно
существуя в ином измерении, или, может,  "сквозной"  эффект  этот  сгоряча
почудился возбужденной  Зойке,  поскольку  текущие  мимо  -  или  все-таки
сквозь? - люди вольно оставляли в  ее  натруженных  мозгах  обрывки  своих
фраз, осколки мыслей, левые  и  правые  части  сложносочиненных,  а  также
сложноподчиненных предложений забывали они в Зойкиных  сдвинутых  по  фазе
мозгах, и вся эта лингвистическая окрошка  переливалась  там,  плескалась,
бурлила и булькала.
   Да-да, совсем даже не напряженно, еще раз булькала навязчивая окрошка и
полилась дальше в следующем порядке, а  вернее,  беспорядке:  возьму-ка  я
"саламандеров" пару, а я возьму три пары, а я тыщу пар и  продам,  где  до
получки триста в загашнике, и нет нам и не будет покоя  в  прекрасном,  но
все же яростном мире изобилия, но молока шестипроцентного завезли  -  хоть
залейся, пива - залейся, водки - залейся, бензина  АИ-76  -  залейся,  вот
потому я этой сучке мохера сто метров, джерси сто  метров,  джинсовки  сто
метров, Коленьке, ангелу, постной ветчинки всего  полкилы  на  закуску,  а
пол-литра туда, а поллитра сюда, это  ж  какие  деньги  нужны,  но  мохера
по-прежнему сто метров, зато партия  в  который,  елки,  раз  торжественно
провозглашает, что настаивать надо на смородинном листе,  где  до  получки
уже двести в загашнике, а если и не укупим всего,  не  сдюжим,  то  славно
погужуемся в море и на суше, и мохера  сто  метров,  но  даже  тетрадей  в
клеточку пятьсот штук, юбки в клеточку мне и золовке, кепи в клеточку всем
парням, попугая заморского,  ара  по  национальности  в  клеточку  посади,
деточкам малым сырку бы голландского хоть сто грамм, но плащи  голландские
- навалом, но носки финские со стрелками - полстраны обуем, и  стрелки  на
часах с серпом и молотом, время кремлевское,  выверенное  перестройкой,  а
тут - ну как серпом по яйцам мне эти женины, блин, потребности,  деньги-то
я не кую, а яиц-то, яиц - видимо-невидимо, хочешь - жни, а  хочешь  -  куй
плюс все кругом видимо и, что характерно,  все  без  очереди,  без  давки,
культурненько, и закуски вдоволь, и кругом, братцы мои, голова кругом плюс
весна без конца и без края, без конца и без края мечта.
   - Не-е-ет! - закричала Зойка. - Не  на-а-а-до!  -  закричала  Зойка.  -
Погасите свет!
   Почему свет? При чем здесь свет?..
   Когда в мозгах  полощется  окрошка,  возможно  ли  разумное  сказать?..
Откуда цитата? Не исключено, из Шекспира.
   А свет, между прочим, погас.
   - Где я? - испуганно спросила Зойка.
   По инерции испуганно,  потому  что  ничего  она  уже  не  боялась,  все
пугалки, как говаривала ее покойная бабушка, давно пораспугались.
   - Нигде, - ответил Свен. - Вы же сами пожелали...
   - А они?
   - Кто?
   - Люди. Они как будто прошли сквозь меня  со  своими  мыслями,  прошли,
протопали, как стадо...
   - Наверно, вы того тоже пожелали... А они по-прежнему там. На улице.
   - В мире изобилия? Вы что, Свен, коммунизм нам  смоделировали?  Вот  уж
спасибо, вот уж не ждали, не гадали, не хотели...
   - Если финские плащи и фээргэшные башмаки - это, по-вашему,  коммунизм,
тогда - да, тогда - простите. Только,  полагаю,  люди  ни  о  каком  таком
коммунизме не думают, люди  просто-напросто  хотели  купить,  -  заметьте,
купить, а не взять по потребностям, как  в  вашем  книжном  коммунизме!  -
купить то, что хотели.
   - И купили?
   - Почему бы нет.
   - И все, что они купили, у них останется?
   - Зоя, милая, это же только модель  реальности.  Я  пытаюсь  установить
уровень ваших желаний,  а  значит,  готовность  общества  существовать  по
принципу "хочу - могу". Поясняю: когда эксперимент  завершится,  никто  из
испытуемых даже не вспомнит о виденном.
   - И я?
   - Вы - нет. Но, если захотите...
   - Почему это я - нет?
   - Потому что по вашей реакции я и  определяю  вышеназванную  готовность
общества.
   - Казенно говоришь, Свенчик. Прямо-таки  передовица  из  "Правды"...  -
Зойка опять накалялась, как лампочка Ильича. Все-таки Свен -  не  наш,  не
наш, ну точно - инопланетянин с рыбкиной кровью, и вовсе  начхать  ему  на
нас, вовсе наплевать и нагадить, экспериментатору фигову!.. Так она сейчас
думала, поскольку смена настроений у Зойки всегда  происходила  мгновенно,
без пастельных полутонов: от  черного  к  белому  и  наоборот.  -  Только,
значит, по моей реакции и определишь?
   - И еще по уровню желаний испытуемых.
   - А ты о них думал? О людях?
   - Я только о них и думаю.
   Как накалилась, так и погасла. Выключили. Свен  и  выключил.  Верно,  о
людях он думает, чего зря заводиться. Другое дело, что  думает  он  о  них
как-то не по-людски, но это уже - издержки инопланетного  происхождения...
Одернула себя: неужто веришь, что он - со звезды?.. А откуда? Не из Красно
же кокшайска, в самом-то деле... Чужой он.  Чужой,  чужой,  чужой!  И  чем
скорее отвяжется, тем лучше, тем легче. И ей, Зойке, и всем, всем, всем...
Сколько у него времени осталось?
   Спросила:
   - Сколько у тебя еще времени?
   Свен пожал плечами:
   - Не могу подсчитать.  Выключиться  сложно,  держу  эксперимент.  Часов
пять, наверно. Или меньше...
   - Так мало?!
   Казалось, только пятнадцать минут назад - не больше! - входила  голышом
в теплый Атлантический...
   - Увы, Зоя, время сильнее нас.
   Время всегда было сильнее нас. Только фантасты в  своих  книгах  вольно
подчиняли его людям, обходились с ним, как со старым будильником:  захотел
- на час подвинул, захотел - вовсе остановил. Но и с фантастами  время  не
чикается: и сами они помирают, и книги ненадолго переживают их...
   Как хотелось бы Зойке вернуться  назад,  во  вчера,  сбежать  с  работы
пораньше, приехать  в  свой  Девятый  проезд  до  темноты  и  _никого_  не
встретить под тополем!
   Пусть бы кто другой нашел Свена.
   Пусть никто не нашел бы его!
   Известно:  человек  предполагает,  а  Бог  располагает.  Вон  ведь  как
выходит: Бог един для всей Вселенной, раз смог он  свести  в  урочный  миг
двух разных представителей двух разных цивилизаций. Захотел - смог. На  то
он и Бог!
   А Свен-то, Свен куда следом?..


   - Зажгите свет! - воскликнула она.
   И  конечно  же  сразу  же  он  зажегся,  зажглось  солнце,  все  кругом
замечательно осветило, и  Зойка,  сощурившись,  вышла  в  чистое  поле,  в
ромашки, в лебедку какую-то, в травы, травы, травы,  которые,  как  пелось
некогда, не успели от росы серебряной согнуться. Согнуться  не  успели,  а
трава в поле мокрой была - ну не от росы, ну от дождя,  к  примеру.  Зойка
стояла по колено в мокрой и холодной  траве,  а  мимо  громыхал  товарняк,
который вез колбасу от Москвы до самых до  окраин.  Зойка  уже  ничему  не
удивлялась. Она  не  удивилась  и  тому,  что  колбасу  вели  на  открытых
железнодорожных платформах, везли аккуратными штабелями,  а  сама  колбаса
более походила на свежесрубленные мачтовые  сосны.  Но  в  полуметровых  в
обхвате срезах  колбасных  бревен  легко  угадывалась  и  розовая  забытая
нежность  "докторской",  и  белые  жировые  пятнышки   "любительской",   и
темно-вишневая    упругость    "салями",    и    раблезианская    наглость
"ветчинно-рубленой"...


   Колбасный сытый дух витал над русским полем. Былина.


   Бесконечно шел поезд.  Начинался  за  горизонтом  и  пропадал  за  ним.
Прогибались, вопили под колесами  рельсы,  тяжко  дышала  насыпь,  ходуном
ходила многострадальная железная дорога, десятилетиями кормящая страну, на
ладан дышащая  родимая  "железка",  сработанная,  говорят,  еще  писателем
Гариным-Михайловским в промежутке между сочинением романов "Детство  Темы"
и "Студенты".
   Чье это желание? - подумала Зойка.
   И сама себе ответила: _всехнее_.
   А  приснилось  оно,  допустим,  тому  чуваку,  что  спал   сейчас,   не
раздеваясь, в одноместной камере Зойкиного отеля.
   - Все! - отрезала Зойка. - Не могу больше!
   Не оглядываясь - черт с ним, со Свеном! - рванулась на насыпь, как Анна
Каренина, в секундной тьме проскочила ее и возникла на Божьем свете  -  на
тротуаре перед старым, малость облупившимся, но вполне еще справным домом,
перед явно парадным под®ездом, поскольку над ним висела  доска  с  блеклой
надписью:  "Дом  ребенка".  А  на  ступеньках   крыльца   стояла   пожилая
благообразного вида женщина и ожидающе смотрела на Зойку.
   - Здравствуйте, - машинально сказала Зойка.
   - Вы опоздали, - строго сказала женщина.
   - Куда? - удивилась Зойка.
   - К раздаче.
   - К какой раздаче?
   Женщина не ответила, открыла  парадную  дверь  и  вошла  в  дом.  Зойка
загипнотизированно двинулась следом. Да впрочем,  плевать  ей  было,  куда
идти, лишь бы вырваться, выкарабкаться из колбы, в которую Свен -  кстати,
где он? - запихнул ее, и всех остальных виновных-невиновных запихнул, гад,
и разглядывает, изучает: на что  они  все  сгодятся?  А  на  что  они  все
годились? Да ни на что не годились, не пофартило Свену... Но  где  же  он,
где? Отстал? Заплутал в лабиринте супержеланий, растерялся, плачет,  "ау!"
кричит?..
   А  женщина  спешила  по  приютскому  коридору,  и  Зойка  зачем-то   не
отставала, более того - страшилась отстать.  До  странности  тихо  было  в
доме, где, по разумению  Зойки,  все  ходуном  ходить  должно.  В  коридор
выходило множество дверей, Зойка мимолетно заглядывала  за  них  и  видела
пустые  комнаты,   заставленные   пустыми   Малышевыми   кроватями.   Даже
постельного белья не было  -  только  голые  матрасы,  от  детских  ночных
конфузов потерявшие первоначальный цвет. И окна без штор, и полые шкафы  с
распахнутыми, зудящими  на  сквозняке  дверцами,  и  пластмассовые  мишки,
зайцы, паровозы, брошенные впопыхах, забытые, поломанные. Уронили мишку на
пол...
   Боязно было Зойке. Хотелось крикнуть, но голос пропал,  только  шептать
могла. Шла и шептала: "Господи, только не это! Господи, только не это!"  А
что "не это", не ведала.
   Женщина добралась до конца коридора, до высокого окна в торце, толкнула
раму, впустила в дом холодный рассветный воздух.
   - Вы опоздали, - повторила. - Они ушли.
   И впрямь был рассвет. Красное солнце  вставало  над  пустым  городом  -
таким же пустым, как и дом. Пустая широкая улица  упиралась  в  солнце,  и
асфальт, наверно, плавился там, потому что воздух противно  пахнул  гарью.
Где-то далеко в памяти  Зойки  на  минутку  проснулось  радио  и  красивым
контральто приказало солнцу ярче брызнуть. Солнце не послушалось,  оно  не
умело - ярче, оно не  владело  Зойкиной  памятью  на  когда-то  популярные
песни.
   - Видите, - сердито молвила женщина, - никого нет. Единственное, чем  я
могу вам помочь, так только вот... - Она подняла с пола куклу с оторванным
глазом и протянула Зойке.
   Зойка взяла куклу и машинально прижала к груди. Кукла внятно  и  больно
вякнула: "Мама".
   - Она вас признала, это хорошо, -  сказала  женщина.  -  Идите,  милая,
идите, а я здесь все опечатаю и оприходую.
   Она прошла мимо Зойки, уже забыв о ней, уже думая,  наверно,  о  тяжком
процессе опечатывания и оприходования, а Зойка крикнула вслед:
   - Постойте! Я ничего не понимаю. Где дети?
   Женщина притормозила на миг, обернулась, раздраженная тем, что вот ведь
отрывают от дела, что вот  ведь  не  понимают  очевидного,  что  вот  ведь
приходится об®яснять, тратить время впустую.
   - Всех моих детей  забрали  матери.  Пришли  и  забрали.  Насовсем.  Вы
слишком поздно спохватились, милая, берите, кого дали. Она же ваша, да?
   - Моя? - Зойка посмотрела на куклу. Кукла была в пристойном  состоянии,
платьице сравнительно чистое, волосы все целы,  руки-ноги  на  месте.  Вот
только глаз... Но глаз можно сделать из пуговицы, у Зойки  дома  хранилась
коробка, в которой накопилось за годы множество разных  пуговиц,  и  среди
них наверняка есть подходящая - для глаза. - Моя? - повторила Зойка.  Черт
ее знает, может, и была у Зойки такая же, симпатичная - с белой паклей  на
башке, с ватными ножками и ручками, со скрипучим словом "мама" в крохотной
груди... - Моя! - сказала Зойка.
   -  Значит,  все,  -  подвела  итог  женщина.  -  Дом   закрывается   за
ненадобностью. О чем мечтала, то и сбылось. Покиньте помещение, девушка...
   Зойка брела по коридору к выходу, прижимая к груди безглазую  куклу,  и
хотела только одного:  открыть  входную  дверь  и  очутиться  в  отеле,  в
прохладном холле, рядом со своими девочками, старшая из  которых  годилась
Зойке  в  матери.  Так  и  вышло.  В  мире,  сочиненном  Свеном,   желания
исполнялись точно и без задержки: открыла дверь,  очутилась  в  прохладном
холле, рядом со своими девочками.


   Девочки вели себя _странно_. Одна мирно вязала. Другая, отвернувшись от
действительности, тяжко переживала  за  судьбу  бразильской  телевизионной
рабыни: по ящику в сотый раз гнали любимый народонаселением сериал. Третья
и четвертая тихо беседовали, а годящаяся в матери кассирша читала донельзя
замусоленный детектив, который вторую неделю гулял в отеле по рукам.  Сейф
с деньгами, отметила внимательная Зойка, был  преступно  раскрыт,  а  ведь
там,  кроме  неконвертируемых  "деревянных",  имелась  и  "валюта   первой
категории", как то: американские доллары,  британские  фунты,  французские
франки и, не исключено, испанские песеты.
   - Что здесь происходит? - громогласно и по возможности строго  спросила
Зойка.
   На родной голос все обернулись.
   -  Зоенька  Александровна!  -  вроде   бы   даже   удивилась   дежурная
регистраторша Лена. - А мы думали, вы ушли.
   - Куда это я ушла? Среди бела дня...
   - Ну и что такого? Клиентов же нет. И никогда не будет! Разве  директор
вам не сказал?
   - Какой директор? Он болен.
   - С утра был здоров. Он сказал: Москва закрыта для  приезжих  навсегда.
Но мы все равно на посту - работа есть работа.
   Ни