е. Она  уже  не  могла  говорить  со  мной  открыто  и
свободно. Напрасно я об этом мечтал. Вдруг  меня  охватила  слабость.  Давно
перевалило за полночь, я слышал, что Лестат прокрался  в  винный  погреб  за
гробами. Пора было уезжать, и пора было... напиться свежей крови.
   Но не голод был причиной этой слабости. Хуже. Я  вдруг  увидел,  что  эта
ночь только звено в цепи тысячи других ночей, - бесконечной цепи, уходящей в
невидимую даль; и путь мой пролегает сквозь вечную ночь, во тьме, под светом
холодных и бездушных звезд. Слабость моя росла, а вместе с ней  и  тоска.  Я
невольно застонал. В огромной, безжизненной черной  пустыне  я  стоял  один.
Бабетта - только призрак. Мне словно открылась страшная  правда,  которой  я
раньше избегал, потому что  смотрел  на  мир  глазами  вампира.  Влюбленными
глазами я видел  цвета  и  формы;  влюбленно  слушал  пение  и  тишину,  все
бесконечное многообразие мира...  Бабетта  шевельнулась,  но  я  не  обратил
внимания. Потом она вытащила из кармана большую связку ключей и пошла  вверх
по ступенькам крыльца. Пусть уходит, подумал я.  "Посланец  дьявола!  Изыди,
сатана! - шепотом повторил я ее слова и повернулся  взглянуть  на  нее.  Она
словно  примерзла  к  ступенькам,  в  ее  широко  открытых  глазах   застыло
подозрительное и недоверчивое выражение. Она сняла со стены фонарь и держала
его крепко, словно мешок с золотом. - Значит, ты думаешь,  что  меня  послал
дьявол?"
   Она быстро переложила фонарь в левую руку, а  правой  сотворила  крестное
знамение. Я разобрал латинские слова. Она побледнела, дуги  бровей  поползли
вверх; она увидела, что ничего  не  произошло.  "Ты,  верно,  ждала,  что  я
превращусь в горстку пепла?  -  спросил  я,  потом  медленно  приблизился  к
крыльцу и с тем же чувством отчуждения от всего на свете продолжал:
   - Или что провалюсь прямиком в преисподнюю? К дьяволу, пославшему меня  к
тебе? - Я был уже на подножии лестницы. - А что если скажу тебе, что не знаю
о нем ровным счетом ничего, даже не знаю, есть ли он на самом деле или нет!"
   Стоя один в ночи, я словно видел лик дьявола, в  нем  была  эта  страшная
правда, он - объяснение всему, что случилось со мной.  Вот  о  чем  я  думал
тогда, но она не расслышала меня. Она не слушала меня так, как слушаете  вы.
Я понял, что дальше говорить бесполезно, отвернулся от нее  и  посмотрел  на
звезды. Я знал, что у Лестата уже все готово и в темноте  он  ждет  меня,  с
экипажем. Снова посмотрел на Бабетту, и мне почудилось, что не  она,  а  мой
брат стоит на крыльце и тихим взволнованным  голосом  говорит  что-то  очень
важное, но его слова затихают, не  долетая  до  меня,  как  мышиный  писк  в
огромном пустующем доме. Чиркнула спичка и вспыхнул  свет.  "Я  незнаю,  кто
прислал меня - дьявол или нет! Не знаю, кто я! - закричал я Бабетте, оглушая
сам себя. - Мне суждено дожить до конца  света  в  неведении!"  Передо  мной
снова загорелся огонь, но уже не погас; Бабетта зажгла фонарь и подняла  его
вверх. Из-за яркогопламени я не мог  разглядеть  ее  лица.  На  мгновение  я
ослеп, а потом почувствовал сильный удар в грудь, потерял равновесие и упал.
Фонарь врезался в меня всей своей тяжестью, помноженной на  силу  броска,  и
осколки разбитого стекла рассыпались по каменным плиткам. Пламя обожгло  мне
руки и лицо. Из темноты донесся громкий крик Лестата: "Потуши его, сбей  его
с себя, идиот! Ты же погибнешь!" Через секунду он уже был рядом, хлопал меня
курткой. Я лежал, прислонившись головой к колонне,  обессиленный  болью,  но
сильнее всего - тем, что Бабетта хотела меня уничтожить, и непониманием, кто
же я есть на самом деле.
   То, что случилось  дальше,  заняло  считанные  секунды.  Огонь  погас,  я
поднялся на четвереньки, цепляясь руками за кирпичи.  Лестат  стоял  уже  на
верхней ступеньке лестницы, и Бабетта  была  обречена.  Я  бросился  наверх,
схватил его за шею и оттащил от девушки. Разъяренный, он повернулся  и  пнул
меня ногой, но я не отпускал его.  Мы  оба  скатились  к  подножию  крыльца.
Бабетта наблюдала за нами, даже не шелохнувшись. "Черт с  ней,  поехали!"  -
проворчал Лестат и с трудом поднялся на ноги. Напрягая полуослепшие глаза, я
разглядел, что она держится за  шею,  по  которой  тонкой  струйкой  стекает
кровь. "Запомни! - крикнул я, обращаясь к ней. - Я мог  бы  убить  тебя  или
позволить ему сделать это! Напрасно ты назвала меня дьяволом".
   - Вы успели остановить Лестата, - сказал юноша.
   - Да, хотя он ум„л убивать подобно молнии. Но мне удалось  спасти  только
телесную оболочку Бабетты, хотя об этом я узнал гораздо позже.
 
*** 
 
   - Через полтора часа, чуть не загнав лошадей, мы с Лестатом были в  Новом
Орлеане. Мы остановились в маленьком переулке, не доезжая квартала до  новой
испанской гостиницы. Подозвав какого-то старика, Лестат взял его под  локоть
и сунул в руку пятьдесят долларов. "Закажи для нас  номер  и  шампанское,  -
приказал Лестат. - Скажи, что тебя  попросили  два  джентльмена  и  уплатили
вперед. Вернешься - получишь еще столько же. Не вздумай удрать, я  слежу  за
тобой".  В  этом  не  было  никакой  нужды;  сам  вид   его   горящих   глаз
загипнотизировал старика. Я не сомневался, что  Лестат  прикончит  бедолагу,
как только тот возвратится к нам с ключами от номера.  Так  и  случилось.  Я
сидел в экипаже и устало смотрел,  как  тело  человека  ослабевает  в  руках
Лестата. Наконец оно рухнуло на землю перед входом в гостиницу, точно мешок,
набитый камнями. "Спокойной ночи, сиятельный принц, - ухмыльнулся Лестат.  -
Вот ваши деньги". Он засунул в карман старику  банкноты.  Собственная  шутка
пришлась ему по вкусу.
   Мы проскользнули  в  дверь,  ведущую  во  внутренний  двор  гостиницы,  и
поднялись по лестнице  в  роскошный  номер.  Шампанское  уже  охлаждалось  в
ведерке со льдом, рядом на серебряном  подносе  стояли  два  бокала.  Лестат
наполнил бокал вином и долго смотрел на бледно-золотистую жидкость. Я  лежал
на кушетке и смотрел на него безразлично. Я думал, что должен  покинуть  его
или умереть.
   "Умереть, это так чудесно", - думал я. "Да, умереть.  Я  и  раньше  хотел
смерти. И теперь хочу". Мысль о  смерти  наполнила  мою  душу  такой  чудной
ясностью и таким покоем... Мертвым покоем.
   "Ты плохо выглядишь! - вдруг сказал Лестат. - Почти рассвело". Он подошел
к окну и отдернул занавески. Я увидел море крыш  над  ними  -  темно-голубое
небо и величественное созвездие Ориона. "Пора на охоту, не мешкай", - сказал
Лестат, поднимая оконную раму. Он перешагнул через подоконник, и его подошвы
тихо застучали по крыше соседнего дома. Он собирался найти гробы, по крайней
мере один. Нестерпимая жажда мучила меня, подобно лихорадке. Я не выдержал и
отправился следом за ним. Я все еще хотел умереть,  мысль  о  смерти  ни  на
минуту не покидала мой разум. Но тело просило свежей крови. Я  уже  говорил,
что еще не убивал людей. Поэтому я побрел по крышам в поисках крыс.
   - Но почему? Ведь вы говорили, что только начинать нельзя было  с  людей.
Вы хотите сказать, что для вас это не  был  вопрос  морали?  Вы  просто  так
чувствовали?
   - Если бы вы спросили меня тогда, ответил бы утвердительно -  да,  я  так
чувствовал. Я хотел познавать смерть  постепенно,  шаг  за  шагом.  Убийство
животных дарило мне новые переживания, наслаждения. Я только  начал  входить
во вкус. И решил, что пока не буду трогать  людей.  Хотел  прийти  к  этому,
вооруженный опытом и знаниями. Так  я  чувствовал  тогда.  Но,  по  большому
счету, это был вопрос морали, нравственный выбор. Потому что, на самом деле,
чувство, или, если хотите, эстетика, и мораль - это одно и то же.
   - Я не  понимаю,  -  сказал  молодой  человек.  -  Я  всегда  думал,  что
эстетическое чувство запросто может противоречить морали. Вспомните Нерона -
он смотрел, как пылает Рим, и наигрывал на арфе. Или такой  распространенный
случай: художник ради искусства бросает жену и детей.
   - И оба они совершают нравственный выбор. С их точки  зрения  -  с  точки
зрения творца - они действуют во имя высшей цели. Не  эстетические  принципы
художника вступают в противоречие с общественной  моралью,  а  нравственные.
Непонимание этого часто приводит к трагедии, даже если поводом  был  пустяк.
Художник украл краски  из  магазина.  Он  уверен,  что  совершил  аморальный
поступок и навсегда погубил свою бессмертную душу. Как будто  нравственность
души - это хрустальный шар, который можно разбить легким прикосновением.  Он
впадает в отчаяние и окончательно опускается. Но тогда я ничего об  этом  не
знал. Думал, что убиваю животных, потому  что  мне  так  нравится.  Старался
избегать главного нравственного вопроса: почему  на  мне  лежит  эта  печать
проклятия.
   Лестат никогда не говорил со мной о дьяволе или о преисподней, но, следуя
за ним, я понимал, что проклят. Наверное, то же чувствовал Иуда,  просовывая
голову в петлю. Вы понимаете меня?
   Юноша хотел ответить, но промолчал.  И  вдруг  румянец  вспыхнул  на  его
щеках.
   - Неужели это правда? - прошептал он. - Неужели он существует?
   Вампир положил ногу на ногу.
   - Всему свое время. Я буду рассказывать по порядку.
   - Да, конечно.
   - Той ночью я был страшно возбужден. Напрасно я старался отгородиться  от
этих мыслей. Они нахлынули на меня с необычайной силой, и  мне  не  хотелось
жить. Я подумал, что все равно скоро умру, и решил  напиться  свежей  крови.
Сделать себе последний подарок. С людьми ведь тоже так бывает. Но  на  самом
деле я просто тянул время, потому что боялся умереть. И пошел  на  охоту.  Я
уже объяснил вам, что значит для вампира убийство, и вы должны понять, какая
огромная разница между человеческой кровью и кровью крысы. Это все равно что
небо и земля. Я спустился с крыши  вслед  за  Лестатом  и  прошел  несколько
кварталов. Улицы  тогда  были  грязные,  и  дома  стояли,  как  островки,  в
окружении сточных канав. И было темно, не то что в  современном  городе.  По
вечерам огни фонарей походили на  одинокие  маяки.  Даже  при  слабом  свете
забрезжившего утра из темноты проступали только балконы и окна мансард.  Для
простых смертных оказаться в этих узких улочках в  позднее  время  было  все
равно, что попасть в бочку с дегтем. Меня терзали все те же вопросы. Проклят
ли я? Может, и правда меня послал дьявол, и я - его творение?
   Но если так, то почему в душе я восставал против  этого?  Почему  дрожал,
когда Бабетта швырнула в меня горящий фонарь, и отворачивался с  омерзением,
не желая видеть, как Лестат совершает очередное убийство? Кто я такой?  Куда
ведет  меня  этот  путь?  Меня  мучила  невыносимая   жажда.   Жгучая   боль
пульсировала в венах, стучала в висках. Я понял, что больше не могу.  Но  не
знал, как быть: то ли ничего не делать и умереть  голодной  смертью,  то  ли
повиноваться безумному желанию убивать.  Стоял  посреди  пустой  заброшенной
улицы и вдруг услышал детский плач.
   Он доносился из соседнего дома. Я подобрался поближе и стал заглядывать в
окна. В одном из них я  увидел  маленькую,  измученную,  страшно  исхудавшую
девочку. Должно быть, она плакала очень долго. Я просунул руку  под  тяжелый
деревянный ставень и с трудом поднял его. В темной комнате девочка была одна
рядом с трупом женщины. Та была мертва  уже  несколько  дней.  Всюду  стояли
дорожные узлы и  сундуки,  словно  большая  семья  собиралась  уехать.  Мать
девочки лежала полураздетая, тело уже начало  разлагаться.  Девочка  увидела
меня и торопливо заговорила, что я должен помочь им с  матерью.  На  вид  ей
было не больше пяти лет -  худая,  лицо  выпачкано  грязью  и  слезами.  Она
умоляла не бросать их, объясняла, что они должны успеть сесть на корабль  до
того, как придет чума, и что отец уже  давно  их  ждет.  Горько  и  отчаянно
рыдая, она принялась трясти мать, пытаясь пробудить ее к жизни, затем  снова
взглянула на меня, и слезы потоком хлынули у нее из глаз.
   Поймите, меня сжигала жажда свежей  крови.  Без  крови  я  бы  и  дня  не
протянул. У меня был выбор: улицы кишели крысами, где-то неподалеку  жалобно
выла бездомная  собака.  Ничего  не  стоило  выбраться  из  комнаты,  быстро
насытиться и вернуться назад. Но  в  моей  голове  тяжелым  колоколом  гудел
вопрос: проклят ли я? Если да, то почему на ее исхудавшее личико я смотрю  с
такой жалостью? Почему меня  непреодолимо  тянет  прикоснуться  к  маленьким
слабым ручкам, взять ее на  колени  (что  я  и  сделал),  прижать  крошечную
головку к груди и гладить мягкие, шелковистые волосы? Зачем все это? Если  я
проклят, то должен убить ее, должен видеть перед собой только добычу. Если я
проклят, то обречен ненавидеть ее.
   Я вдруг снова увидел Бабетту, сжимающую фонарь с искаженным от  ненависти
лицом,  потом  презренное  лицо  Лестата,  и  впервые  почувствовал  себя...
действительно проклятым на веки вечные. И я наклонился к нежной шее и впился
в нее зубами. Почувствовал на губах  вкус  горячей,  свежей  крови,  услышал
тонкий вскрик и прошептал: "Не бойся, всего лишь миг - и твоя боль  исчезнет
навсегда". И так крепко прижал ее к своему  жадному  рту,  что  уже  не  мог
произнести ни звука. Четыре года я не пробовал  человеческой  крови,  и  вот
теперь, когда  наконец  отважился,  снова  услышал  тот  же  безумный  ритм,
барабанный бой ее сердца. Сердца, принадлежащего не мужчине,  не  животному,
но ребенку. Я сосал ее кровь, а  оно  билось  все  быстрее  и  быстрее,  оно
отказывалось сдаваться, словно маленький молоточек отчаянно стучал в  дверь:
"Я не умру, не умру, не могу умереть..." Яподнялся,  все  еще  сжимая  ее  в
объятиях. Мой собственный пульс учащался вместе с биением ее сердца. Комната
качалась перед глазами, я захлебывался в бурном, слишком  стремительном  для
меня потоке крови. Невольно я взглянул на ее беспомощно  склоненную  голову,
на открытый рот, и дальше вниз, на лицо ее. матери. И  мне  показалось,  что
уловил блеск глаз под слегка приподнятыми веками, словно в них еще теплилась
жизнь! В ужасе я отбросил девочку на пол. Она  осталась  лежать  неподвижно,
как сломанная кукла. Я отвернулся, чтобы не видеть ни ее, ни  ее  матери,  и
хотел было бежать куда глаза глядят, но застыл на месте.  В  окне  появилась
знакомая фигура. Конечно же, это был Лестат. Он стоял на грязной мостовой  и
хохотал, согнувшись пополам, словно в диком танце. "Луи, Луи" . - дразнил он
меня и шутливо грозил длинным белым пальцем. Потом он быстро  залез  внутрь,
отпихнул меня в сторону, схватил с постели смердящее тело и пустился плясать
по комнате.
   - Господи! - прошептал юноша.
   - Да, на вашем месте я сказал бы то же  самое.  Спотыкаясь  о  ребенка  и
что-то напевая, он в неистовой пляске таскал труп за собой  по  всем  углам.
Спутанные волосы женщины разлетались в стороны, голова откинулась  назад,  и
изо рта полилась черная, омерзительная жидкость. Только  тогда  он  выпустил
ее. Я не выдержал этого кошмара, выскочил через  окно  и  побежал  прочь  от
проклятого дома. Он бросился за мной. "Ты что, боишься меня, Луи?  -  кричал
он. - Ты боишься?  Девочка  еще  жива,  она  еще  дышит.  Давай  вернемся  и
превратим ее в вампира. Она пригодится нам, Луи. Подумай, мы будем  покупать
ей нарядные платьица и чудесные игрушки! Луи,  подожди,  Луи!  Скажи  только
слово, и я вернусь за ней!" Он бежал за мной всю дорогу - по улицам, а потом
по крышам, где я надеялся отстать от него. Добравшись до  нашей  комнаты,  я
прыгнул внутрь, повернулся и в ярости захлопнул окно перед самым его  носом.
Он ударился о него с разбегу. С  растопыренными  руками  Лестат  походил  на
птицу, пытающуюся пролететь сквозь стекло. Он тряс раму, а я  в  исступлении
бегал кругами по комнате и придумывал способ прикончить его.  Я  представлял
себе, как под солнечными лучами его тело сгорает и  рассыпается  в  прах.  Я
обезумел. Он разбил окно и пролез в комнату. Между нами завязалась настоящая
драка. Только  мысль  о  преисподней  остановила  меня:  мы,  два  существа,
обреченные на вечные муки, сцепились сейчас в слепой ненависти друг к другу.
Я растерялся, ослабил хватку и через минуту, поверженный, уже лежал на  полу
и смотрел на него. Лестат стоял надо мной, тяжело дыша, но  взгляд  его  был
холоден. "Ты дурак, Луи, - сказал он спокойно.  Его  хладнокровие  отрезвило
меня. - Уже восходит солнце". Щурясь, он посмотрел  за  окно.  Прежде  я  не
видел его таким. Он словно стал лучше - не знаю, драка тому причиной или что
другое. "Полезай в гроб, -  сказал  он  совершенно  беззлобно,  -  а  завтра
ночью... мы поговорим".
   Его слова поразили меня. Поговорим! Я не мог себе этого  представить.  Мы
никогда по-настоящему не разговаривали. Впрочем, кажется, я достаточно  ясно
описал вам наши бесконечные ссоры.
   - Ему  нужны  были  только  ваши  дома  и  деньги,  или  он  тоже  боялся
одиночества? - спросил юноша.
   - Я и сам задавался этим вопросом. Мне даже иногда казалось,  что  Лестат
хочет убить меня, но я не знал, как. Я многого  не  знал.  Например,  почему
каждый вечер я просыпаюсь в определенный час, а иногда чуть раньше -  словно
кто-то заводит во мне часы и пробуждает от мертвого сна. Этого Лестат мне не
объяснил. Сам он часто просыпался раньше меня.  В  технических  вопросах  он
меня превосходил. В то утро я захлопнул крышку гроба со страхом: а вдруг  не
проснусь? Вообще говоря, так бывало всегда. Это все равно что  засыпать  под
наркозом перед операцией. Случайная ошибка хирурга - и  ты  уже  никогда  не
проснешься.
   - Но как же он мог вас убить? Разве что вывел бы вас на  солнечный  свет.
Но тогда он и сам бы погиб.
   - Вы правы. Но можно было поступить иначе. Проснувшись  раньше  меня,  он
мог бы заколотить мой гроб гвоздями. Или поджечь его. В том-то и дело: я  не
имел представления на что он способен. А вдруг ему известно  такое,  чего  я
еще не знаю? Но делать было нечего. Солнце уже  вставало,  мысли  о  мертвой
женщине и ребенке не давали мне покоя. Поэтому я не стал  с  ним  спорить  и
улегся спать в предчувствии кошмарных снов.
   - Вы видите сны! - изумился молодой человек.
   - Довольно часто, - сказал вампир. - Чаще,  чем  хотелось  бы.  Долгие  и
очень отчетливые, а временами - чудовищные кошмары. До превращения  я  таких
не видел. Поначалу они так захватывали меня, что  я  не  хотел  просыпаться;
подолгу лежал в гробу и думал о том, что приснилось. Я  пытался  отыскать  в
них скрытый смысл, неуловимый, как и в  снах  людей.  Например,  мне  снился
брат, как будто он где-то рядом, но пребывает  в  странном  состоянии  между
жизнью и смертью. Часто я видел Бабетту. И часто - да  почти  всегда  -  все
происходило на фоне  безжизненной  черной  пустыни,  той  бесконечной  ночи,
которую я увидел, стоя возле  крыльца  Бабетты.  Люди  во  сне  двигались  и
разговаривали, заключенные на необитаемый остров  моей  проклятой  души.  Не
помню, что именно мне снилось в тот день, - потому, наверное, что  следующий
вечер слишком хорошо врезался в память. Я вижу, вам тоже  интересно  узнать,
что произошло тогда между Лестатом и мной.
   Я говорил, что накануне Лестат поразил меня своим вдумчивым покоем. Но на
следующей вечер все стало как прежде. Я встал из гроба и в приоткрытую дверь
гостиной  увидел  его  в  компании  двух  женщин.  Немногочисленные   свечи,
расставленные по низким столикам и резному буфету, едва рассеивали полумрак.
Лестат на кушетке целовался с одной из женщин, пьяной и очень красивой.  Она
была похожа на куклу. Аккуратно причесанные  волосы  спадали  на  обнаженные
плечи и полуоткрытую грудь. Другая потягивала вино, расположившись за столом
с остатками ужина. Значит, они втроем уже успели  поесть.  Лестат,  конечно,
притворялся... Не поверите, как легко вампиру обвести вокруг пальца  обычных
людей, сидящих с ним за одним столом, делая вид, будто  он  ест  и  пьет  не
меньше других. Я не мог себе представить, что Лестат  задумал,  кроме  того,
разумеется, что этих двух девушек он наметил нам в жертвы. Та,