ом?
     Паркинс Джиллеспи подумал.
     - Не-а,- сказал он.
     - Ну так в чем, черт дери, дело?
     - Сдается мне,-  сказал Джиллеспи,-  что я  усираюсь со
страху.
     - Чего? - забарахтался в словах Нолли.- С чего это?
     - Не знаю,-  сказал Паркинс и забрал у него бинокль. Он
снова принялся  разглядывать дом Марстена, а лишившийся дара
речи Нолли стоял рядом.


     15.

     Позади стола, на котором лежало письмо, подвал повернул
за угол, и они оказались в помещении, которое некогда служи-
ло винным  погребом. "Хьюберт Марстен, должно быть, и впрямь
был бутлеггером," -  подумал Бен.  В подвале стояли покрытые
пылью и  паутиной бочонки -  маленькие и средние. Одну стену



                            435

закрывала стойка для бутылок, и кое-где из ромбовидных гнезд
еще выглядывали  древние четвертьгаллонные посудины. Некото-
рые взорвались,  и там,  где когда-то тонкого ценителя вкуса
поджидало искристое  бургундское, теперь устроил себе жилище
паук. Содержимое  прочих бутылей, вне всяких сомнений, обра-
тилось в уксус - его острый запах витал в воздухе, мешаясь с
запахом медленного разрушения.
     - Нет,- спокойно, констатируя факт, сказал Бен.- Не мо-
гу.
     - Вы должны,-  отозвался отец  Каллахэн.- Я  не говорю,
что это будет легко или к лучшему. Только, что вы должны.
     - Не могу! - выкрикнул Бен, и на сей раз слова эхом от-
разились от стен подвала.
     Посередке, на  выхваченном из  мрака  фонариком  Джимми
возвышении-помосте, неподвижно  лежала Сьюзан.  От  плеч  до
ступней девушку  укрывало  простое  белое  льняное  полотно.
Приблизившись, они лишились дара речи. Слова поглотило изум-
ление. При  жизни Сьюзан была веселой хорошенькой девчонкой,
где-то прозевавшей  поворот к  красоте (ошибившись, быть мо-
жет, всего  несколькими дюймами).  Не то,  чтобы в ее чертах
чего-то недоставало.  Нет, скорее причина заключалась в том,
как ровно,  без волнений  и удивительных  событий  текла  ее
жизнь. Но  теперь Сьюзан  обрела красоту -  угрюмую, мрачную
красоту.
     Смерть не  оставила на Сьюзан своих следов. Лицо сохра-
няло легкую краску, не знающие грима губы светились глубоким
красным тоном.  Глаза были закрыты. Темные ресницы полосками
сажи лежали на щеках. Одна рука притулилась у бока, а вторая
легко прикрывала  запястье первой.  Кожа бледного  лба  была
безупречной, сливочной.  И все же общим впечатлением была не
ангельская прелесть, а холодная, отчужденная красота. Что-то
в лице девушки неотчетливо, намеком, заставило Джимми вспом-
нить про  молоденьких сайгонских девчонок (некоторым не было
и тринадцати),  которые в переулках позади баров становились
перед солдатами  на колени -  не в  первый и не в сотый раз.
Однако тех  девчушек разрушало не зло, а просто слишком рано
пришедшее знание  жизни. Перемена  в лице Сьюзан была совер-
шенно иной... но какой, Джимми не сумел бы сказать.
     Калахэн выступил  вперед. Он  надавил на  левую сторону
упругой груди девушки.
     - Сюда. В сердце.
     - Нет,- повторил Бен.- Не могу.
     - Будьте ее  возлюбленным,- тихо проговорил отец Калла-
хэн.- А  лучше - мужем. Вы не причините ей боли, Бен. Вы ос-
вободите ее. Больно будет только вам.
     Бен немо  смотрел на  него. Марк достал из черной сумки
Джимми кол  и держал, не говоря ни слова. Бен взял деревяшку
рукой, которая как будто бы растянулась на много миль.
     Если я  не буду  думать о  том, что  делаю... может быть,
тогда...
     Но не  думать было  бы невозможно.  Бену в голову вдруг
пришла строчка из "Дракулы", развлекательного сочинения, ко-
торое напрочь  перестало его развлекать. Когда Артур Холмвуд
столкнулся с  такой же страшной задачей, Ван Хельсинг сказал



                            436

ему: "Прежде,  чем попасть  в воды радости, мы должны пройти
горькие воды."
     Удастся ли хоть одному из них когда-нибудь вновь обрес-
ти радость?
     - Уберите! - простонал он.- Не заставляйте меня...
     Ответа не было.
     Бен почувствовал,  как лоб,  щеки, подмышки  взмокли от
холодного нездорового пота. Кол (четыре часа назад - простая
бейсбольная бита) словно бы напитался зловещей тяжестью, как
будто на  нем сошлись  невидимые и тем не менее титанические
силовые линии.
     Он приподнял  кол и  приставил к  груди Сьюзан - слева,
над последней  застегнутой пуговкой  блузки. На теле под ос-
трием образовалась  ямочка, и  Бен почувствовал,  как уголок
рта нервно, неуправляемо задергался.
     - Она живая,-  проговорил он  грубым, хриплым голосом -
Бен занял последнюю линию обороны.
     - Нет,- неумолимо  возразил Джимми.-  Она Нежить, Бен.-
Это Джимми уже успел им продемонстрировать: обернул манжетку
тонометра вокруг неподвижной руки Сьюзан, подкачал воздух, и
они прочли  на шкале: 00/00. Джимми приложил к груди девушки
стетоскоп, и каждый послушал тишину внутри грудной клетки.
     В другую  руку Бена  тоже что-то  вложили - он  и через
много лет не мог вспомнить, кто это сделал. Молоток. Молоток
с дырчатой  резиновой рукояткой.  Головка в  свете  фонарика
блестела.
     - Быстро,- сказал  Каллахэн,- и  выходите на  свет. Ос-
тальное - наша забота.
     Прежде, чем  попасть в  воды радости,  мы должны пройти
горькие воды.
     - Господи, прости меня,- прошептал Бен.
     Он занес молоток и опустил его.
     Молоток ударил точно по верхушке кола, и вверх по осине
передалась студенистая дрожь, которая будет преследовать Бе-
на во сне до конца его дней. Сьюзан распахнула большие голу-
бые глаза, словно причиной тому была сама сила удара. Из то-
го места,  где кол проник в тело, изумительно ярким потоком,
заливая руки,  рубаху, щеки  Бена брызнула  кровь. Подвал  в
мгновение ока заполнил ее горячий медный запах.
     Девушка забилась на помосте. Взлетевшие кверху руки ди-
ко, по-птичьи,  затрепыхались в воздухе. Ноги впустую высту-
кивали на  досках помоста  глухую дробь. Разверзшийся провал
рта обнажил  клыки, потрясающе похожие на волчьи, а из горла
девушки, подобно  звукам адского  рожка,  чередой  понеслись
пронзительные крики. Из уголков рта выплескивалась кровь.
     Молоток поднимался и опускался: еще... еще... еще...
     В голове  Бена орали  большие черные  вороны, клубились
жуткие, незапоминающиеся  видения.  Руки,  кол,  безжалостно
взлетающий и  падающий молоток  окрасились алым.  Фонарик  в
трясущихся руках  Джимми превратился в стробоскоп, короткими
вспышками освещая бесноватое, злобное лицо Сьюзан: вспарыва-
ющие плоть  губ зубы превращали их в бахрому. Свежую льняную
простыню,  которую  он  так  аккуратно  отвернул,  запятнала




                            437

кровь, расписав полотно похожими на китайские иероглифы узо-
рами.
     Потом Сьюзан  вдруг выгнула  спину, а  рот разинула так
широко, что им показалось: сейчас челюсти сломаются. Из про-
деланной  колом   раны  обильно  выплеснулась  более  темная
кровь - кровь  из сердца. Поднявшийся из заполненной звуками
клетушки судорожно  разинутого рта крик шел из всех подполов
глубинной памяти о преследовании через влажный мрак души че-
ловеческой. Изо рта и ноздрей Сьюзан неожиданно хлынула бур-
лящая волна  крови... а с ней и еще что-то. В слабом свете оно
оказалось всего  лишь намеком,  некой тенью - обманутая, по-
губленная, она  кинулась наружу  и вверх, слилась с мраком и
исчезла.
     Сьюзан осела на спину. Рот расслабился, закрываясь. Ис-
кромсанные губы приоткрылись, пропуская последнее присвисты-
вающее дыхание,  веки коротко затрепетали, и Бен увидел (или
вообразил, что видит) ту Сьюзан, которую встретил в парке за
чтением своей книги.
     Дело было сделано.
     Бен попятился,  роняя молоток, держа вытянутые руки пе-
ред собой -  в  усмерть  перепуганный  дирижер,  у  которого
взбунтовался оркестр.
     Каллахэн положил ему руку на плечо.
     - Бен...
     Тот кинулся прочь.
     Взбегая по  ступенькам, он  споткнулся, упал и пополз к
вершине лестницы,  к свету. Ужас ребенка смешивался с ужасом
взрослого. Оглянись Бен через плечо, он увидел бы на рассто-
янии вытянутой  руки Хьюби Марстена (или, может быть, Стрей-
кера) с  глубоко врезавшейся в шею веревкой, зеленоватым ли-
цом и  ухмылкой, обнажавшей клыки вместо зубов. Один раз Бен
страдальчески вскрикнул.
     Он смутно услышал крик Каллахэна:
     - Нет, пусть идет...
     Промчавшись через кухню, Бен вывалился из дверей черно-
го хода. Ступени крыльца ушли из-под ног, и он полетел голо-
вой вниз,  в землю.  Он поднялся на колени, ползком двинулся
вперед, встал  на ноги  и оглянулся.  Ничего. Дом возвышался
над ним, но без умысла, остатки зла незаметно ускользнули из
его стен. Это снова был просто дом.
     Запрокинув голову  и глубоко,  со свистом втягивая воз-
дух, Бен Мирс стоял в мертвой тишине на задушенном сорняками
заднем дворе.


     16.

     Осенью вечер в Удел приходит так.
     Сперва солнце  высвобождает воздух из своего некрепкого
захвата, отчего тот становится холодным и вспоминает, что на
носу зима, которая будет долгой. Появляются жидкие тучи, вы-
тягиваются тени - тени, лишенные ширины летних теней, негус-
тые от  того, что на деревьях нет листьев, а в небе - пухлых




                            438

облаков. Эти продолговатые недобрые тени вгрызаются в землю,
как зубы.
     Чем ближе  солнце к  горизонту, тем  глубже его  щедрый
желтый цвет,  тем более  нездоровый оттенок  он приобретает,
пока не  нальется гневным  воспаленно-оранжевым  сверканием.
Это пестрое  зарево раскрашивает  облачную пелену  горизонта
красным, потом -  оранжевым, багровым и, наконец, пурпурным.
Иногда большие  клочья облаков неторопливо расходятся и про-
пускают в  промоины снопы  невинно-желтого солнечного света,
полные жгучей тоски по ушедшему лету.
     Шесть часов,  время ужина. В Уделе обедают в полдень, а
свертки с  ленчем, которые народ, уходя на работу, хватает с
кухонного стола, известны как "второй завтрак". Мэйбл Уэртс,
на чьих  костях обвис  нездоровый  старческий  жир,  садится
съесть вареную  цыплячью грудку и запить ее чашечкой липтон-
ского чая,  телефон же занимает место подле ее локтя. В пан-
сионе Евы  сходятся к ужину жильцы - неважно, что за трапезу
они разделят:  полуфабрикатный обед, тушенку, консервирован-
ные бобы (которые, увы, совершенно не похожи на те бобы, что
много лет  назад пекли  наши матушки, убивая на это все суб-
ботнее утро  и день),  спагетти или  разогретые  гамбургеры,
прихваченные в фолмутском "Макдональдсе" по дороге с работы.
Раздраженная Ева сидит в гостиной, играет с Гровером Веррил-
лом в  "джин-рамми" и  фыркает на остальных, чтобы подтирали
за собой  жир и  перестали, черт  побери, свинячить по всему
дому. Никто не припоминает, чтобы Ева хоть раз вот так нерв-
ничала, как  кошка, и  кидалась на  всех, как  шавка. Но все
знают, в чем дело, даже если самой Еве причина непонятна.
     Мистер и  миссис Питри  жуют в  кухне сэндвичи, пытаясь
разгадать только  что  состоявшийся  телефонный  разговор  с
местным падре, отцом Каллахэном. "Ваш сын со мной. С ним все
в порядке.  Скоро я привезу его домой. До свидания." Они уже
обсудили, не  позвонить ли  местному  представителю  закона,
Паркинсу Джиллеспи,  и решили обождать еще немного - в сыне,
который всегда был тем, что Джун Питри любила именовать "Се-
рьезный Мальчик",  они успели  ощутить какую-то  перемену. И
все же  над ними  висят неузнанные  призраки Ральфи  и Дэнни
Гликов.
     Милт Кроссен на задах своего магазина запивает хлеб мо-
локом. С  тех пор, как в шестьдесят восьмом умерла его жена,
аппетит у  Милта из  рук вон плохой. Делберт Марки, владелец
кафе "У Делла", методично прокладывает путь через пяток гам-
бургеров, которые  поджарил себе в гриле. Он сдобрил их гор-
чицей и  горками свежего сырого лука, и весь вечер будет жа-
ловаться всякому, кто станет слушать, что кислотность с нес-
варением желудка  медленно, но  верно сводят  его в  могилу.
Экономка отца  Каллахэна, Рода  Корлесс, ничего  не ест. Она
тревожится за  отца Каллахэна,  который где-то  бьет ноги по
дорогам. Хэрриет  Дорхэм с домочадцами заняты свиными отбив-
ными. У  Карла Смита,  вдовеющего с пятьдесят седьмого года,
на ужин  одна вареная  картофелина и  бутылка "Мокси". Семе-
йство Дерека Боддина приступило к ветчине с брюссельской ка-
пустой. "Э-эх-х," -  говорит Ричи  Боддин, низложенный хули-
ган,- "брюссельская  капуста..." "Или  ты ее съешь, или я тебе



                            439

жопу задом  наперед поставлю," -  обещает Дерек. Он сам тер-
петь не может брюссельскую капусту.
     У Реджи и Бонни Сойер на ужин жареные ребрышки, заморо-
женная кукуруза,  картофель по-французски, а на десерт - шо-
коладный пудинг  с густой подливкой. Все это - любимые куша-
нья Реджи.  Бонни, у  которой только-только  начали бледнеть
синяки, подает  на стол  молча, опустив  глаза. Реджи мерно,
сосредоточенно жует,  за ужином  он прикончит три банки "Бу-
да". Бонни  ест стоя. Ей все еще слишком больно сидеть. Осо-
бого аппетита  у нее нет, но она все равно ест - не то Реджи
заметит и  что-нибудь сказанет.  В тот вечер, излупив Бонни,
Реджи спустил в сортир все пилюли жены и изнасиловал ее. И с
тех пор насиловал каждую ночь.
     К четверти  седьмого почти  вся еда  съедена, почти все
послеобеденные сигареты,  сигары и трубки выкурены, почти со
всех столов убрано. Тарелки моются, ополаскиваются и отправ-
ляются в сушилки. Ребятишек помладше загоняют в пижамы и от-
сылают в другую комнату посмотреть перед сном телевизор.
     Спаливший к  чертовой матери  полную сковороду телятины
Рой Макдугалл  чертыхается, выбрасывая  ее (вместе со сково-
родкой) в помойку. Натянув джинсовую куртку, он берет курс к
Деллу, оставляя  эту проклятую, ни на что не годную свинью -
свою жену -  дрыхнуть в спальне. Пацан помер, жене все стало
по фигу, ужин сгорел к чертям собачьим. Самое время надрать-
ся. Может  быть, самое  время собрать  манатки и отвалить из
этого городишки, который и ломаного гроша не стоит.
     В небольшой  квартирке на  Тэггарт-стрит, отходящей  от
Джойнтер-авеню, чтобы очень скоро закончиться тупиком позади
муниципалитета, Джо  Крейн получает  сомнительный дар небес.
Прикончив мисочку  дробленой пшеницы,  он усаживается  перед
телевизором, и  вдруг левую  сторону груди и руку парализует
внезапная боль.  Джо думает: "Что такое? Сердечко?" Это ока-
зывается чистой  правдой. Крейн поднимается, успевает пройти
полдороги к телефону, а потом боль вдруг разбухает и сбивает
его с  ног. Джо падает, как молодой бычок под ударом молота.
Телевизор продолжает  бормотать, а  найдут Джо  Крейна через
сутки. Эта наступившая в без десяти семь вечера смерть будет
шестого октября  единственной естественной смертью в Иеруса-
лимовом Уделе.
     К семи часам доспехи красок, в которые оделся горизонт,
съеживаются до  ярко-оранжевой  полоски  на  западе -  можно
подумать, что  за краем  земли кто-то растопил несколько пе-
чей. На  востоке уже  высыпали звезды.  Они  блестят  ровно,
жестко, как  алмазы. В  это время года в них нет ни благоск-
лонности, ни успокоения влюбленным - они сверкают в прекрас-
ном безразличии.
     Детям подошло  время ложиться  спать - родители  сейчас
отправят малышей в кровати и колыбельки, а на слезные прось-
бы позволить  лечь чуточку  попозже или не гасить свет будут
только улыбаться  и снисходительно  открывать дверцы шкафов,
чтобы показать:  там ничего нет. Вокруг же на мрачных крылах
подымаются животные инстинкты ночи. Настал час вампира.





                            440

     17.

     Когда Джимми  с Беном  вошли в  палату, Мэтт дремал, но
почти мгновенно  очнулся,  стиснув  зажатый  в  правой  руке
крест. Взгляд  учителя коснулся Джимми, перекочевал на Бена...
и задержался.
     - Что случилось?
     Джимми коротко объяснил.
     - А тело?
     - Мы с  Каллахэном положили  его лицом  вниз в какой-то
ящик, который стоял в подвале - может, это в нем Барлоу при-
был сюда.  И меньше  часа назад сбросили в Королевскую реку,
заполнив камнями.  Отвезли на  машине Стрейкера.  Если кто и
заметил ее у моста, подумают на него.
     - Правильно. Где Каллахэн? И мальчик?
     - Пошли к  Марку домой. Придется все рассказать его ро-
дителям - Барлоу угрожал им персонально.
     - А они поверят?
     - Если нет, Марк заставит отца позвонить вам.
     Мэтт кивнул. Вид у него был очень усталый.
     - Да, Бен,- сказал он.- Подите сюда. Сядьте на кровать.
     Бен послушно  подошел. Лицо  было пустым, ошеломленным.
Он сел  и аккуратно  сложил руки  на коленях.  Вместо глаз -
выжженные сигаретой дыры.
     - Вы безутешны,- сказал Мэтт. Он взял руку Бена в свои.
Тот не  воспротивился.- Но  это неважно. Время утешит. А она
обрела покой.
     - Он держит нас за кретинов,- глухо проговорил Бен.- Он
осмеял нас - всех по очереди. Джимми, дай письмо.
     Джимми подал  Мэтту конверт. Тот вытащил тяжелый листок
и внимательно  прочел, держа бумагу у самого носа и едва за-
метно шевеля губами. Опустив письмо, Мэтт сказал:
     - Да, это  он. Эго Барлоу даже крупнее, чем я представ-
лял. Просто в дрожь бросает.
     - Он оставил ее для смеха,- глухо выговорил Бен.- А са-
мого давно  и след простыл. Бороться с Барлоу все равно, что
драться с ветром. Должно быть, мы кажемся ему букашками. Та-
ракашками, суетящимися ему на потеху.
     Джимми открыл  рот, чтобы  что-то сказать,  но Мэтт еле
заметно покачал головой:
     - Вы далеки от истины,- сказал он.- Если бы Барлоу мог,
он забрал бы Сьюзан с собой. Он не отдал бы свою нежить шут-
ки ради -  ведь их  так мало!  Бен, отвлекитесь на минутку и
задумайтесь: что  вы ему сделали. Убили Стрейкера, его това-
рища. И, по собственному признанию Барлоу, даже вынудили его
принять участие  в этом  убийстве из-за ненасытности аппети-
тов. В какой же ужас он должен был придти, очнувшись от сво-
его сна  без видений  и обнаружив,  что безоружный мальчишка
разделался с таким страшным созданием!
     Мэтт с некоторым трудом сел в постели. Бен повернул го-
лову и  смотрел на  учителя. В первый раз с тех пор, как вы-
шедшие из  дома Марстена товарищи отыскали молодого человека
на заднем дворе, он проявил какую-то заинтересованность.




                            441

     - Может, это не самая большая победа,- задумчиво прого-
ворил Мэтт.- Вы выгнали Барлоу из дома - из дома, который он
сам избрал. Джимми сказал, что отец Каллахэн простерилизовал
подвал святой водой и запечатал двери Святым причастием. Ес-
ли Барлоу еще раз зайдет туда, он погибнет... и он это понима-
ет.
     - Но он же удрал,- сказал Бен.- Какая разница?
     - Удрал,- мягко  повторил Мэтт.- А где он сегодня спал?
В багажнике  машины? В подвале у одной из своих жертв? Может
быть, в подвале старой методистской церкви на Болотах, кото-
рая сгорела  во время  пожара пятьдесят первого года? Где бы
он ни спал, вы думаете, ему там понравилось? Или он чувство-
вал себя в безопасности?
     Бен молчал.
     - Завтра вы  начнете охоту,-  сказал Мэтт, стиснув руку
Бена.- Не  только на  Барлоу - на всю мелкую рыбешку... а ее к
завтрашнему утру  окажется ой как много. Их голод не утолить
никогда. Они будут есть, пока не обожрутся. Ночи принадлежат
ему, но днем вы будете гнать и гнать Барлоу до тех пор, пока
он не  перепугается и  не унесет отсюда ноги, или пока вы не
выволочете его на солнечный свет, проткнутого колом и визжа-
щего.
     Эта речь заставила Бена вскинуть голову. Лицо оживилось
от пугающего воодушевления. Губы тронула слабая улыбка.
     - Да, да,-  прошептал он.-  Только не завтра, а сегодня
ночью. Сейчас же...
     Мэтт молниеносно  вцепился Бену  в плечо  на  удивление
сильной и жилистой рукой.
     - Нет, не  сегодня. Эту ночь мы проведем вместе: вы, я,
отец Каллахэн,  Джимми и Марк с родителями. Теперь он знает...
и боится. Только безумец или святой посмел бы приблизиться к
Барлоу, когда  тот бод