екции.
   [181]
   врачи, которые противятся любому делению  в  путаном  мире  невротических
явлений, любому  выделению  клинических  единиц,  отдельных  болезней  и  не
признают даже разделения на актуальные неврозы и  психоневрозы.  Я  полагаю,
что они заходят слишком далеко и пошли не по  тому  пути,  который  ведет  к
прогрессу. Названные формы невроза иногда встречаются в чистом виде, но чаще
смешиваются друг с другом и с психоневротическим заболеванием.  Эти  явления
не должны заставлять нас отказываться  от  их  деления.  Вспомните  различие
учения о минералах и учения о камнях в минералогии. Минералы описываются как
отдельные единицы, конечно, в связи с тем, что они часто встречаются в  виде
кристаллов, резко отграниченных от окружающей среды. Камни состоят из  смеси
минералов, соединившихся, по всей определенности, не случайно, а  вследствие
условий их возникновения. В учении о неврозах мы еще слишком  мало  понимаем
ход развития,  чтобы  создать  что-то  подобное  учению  о  камнях.  Но  мы,
несомненно, поступим правильно, если сначала выделим из общей массы знакомые
нам клинические единицы, которые можно сравнить с минералами.
   Весьма  существенная  связь  между  симптомами  актуальных   неврозов   и
психоневрозов  помогает  нам  узнать  об  образовании  симптомов  последних;
симптомы актуального невроза часто являются  ядром  и  предваряющей  стадией
развития  психоневротического  симптома.   Яснее   всего   такое   отношение
наблюдается   между   неврастенией   и   неврозом   перенесения,   названным
"конверсионной истерией", между неврозом страха и истерией страха,  а  также
между ипохондрией и  формами,  далее  упоминаемыми  как  парафрения  (раннее
слабоумие и паранойя). Возьмем для примера случай истерической головной боли
или боли в крестце. Анализ показывает  нам,  что  в  результате  сгущения  и
сме[182]
   щения она стала заместителем удовлетворения для  целого  ряда  либидозных
фантазий или воспоминаний. Но когда-то эта боль была реальной, и  тогда  она
была   непосредственным   сексуально-токсическим   симптомом,   соматическим
выражением либидозного возбуждения. Мы совершенно не хотим  утверждать,  что
такое ядро имеют все истерические симптомы, но остается фактом то,  что  так
бывает особенно часто и что все - нормальные  и  патологические  -  телесные
воздействия благодаря либидозному возбуждению служат преимущественно  именно
для образования симптомов истерии. Они играют  роль  той  песчинки,  которую
моллюск  обволакивает  слоями  перламутра.  Таким  же  образом   психоневроз
использует  преходящие  признаки  сексуального  возбуждения,  сопровождающие
половой акт,  как  самый  удобный  и  подходящий  материал  для  образования
симптомов.
   Подобный  процесс  вызывает  особый  диагностический  и   терапевтический
интерес. У лиц, предрасположенных к неврозу,  но  не  страдающих  выраженным
неврозом,  нередко  бывает  так,  что  болезненное  телесное   изменение   -
воспаление и ранение - вызывает работу образования  симптома,  так  что  она
немедленно делает данный ей в реальности  симптом  представителем  всех  тех
бессознательных фантазий,  которые  только  и  ждали  того,  чтобы  овладеть
средством выражения. В таком случае врач изберет тот или иной путь  лечения,
он или захочет устранить  органическую  основу,  не  заботясь  о  ее  буйной
невротической  переработке,  или  будет  бороться  со   случайно   возникшим
неврозом, не обращая внимания  на  его  органический  повод.  Успех  покажет
правильность или неправильность  того  или  иного  вида  усилий;  для  таких
смешанных случаев едва ли можно дать общие предписания.



   [183]

   ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ЛЕКЦИЯ

   Страх

   Уважаемые дамы и господа! То, что я сказал вам на прошлой лекции об общей
нервозности, вы посчитали, наверное, самым неполным и самым недостаточным из
моих сообщений. Я это знаю и думаю, что ничто не удивило вас больше, чем то,
что в ней ничего не было сказано о страхе, на который  жалуется  большинство
нервнобольных,  считая  его  самым  ужасным  своим  страданием,  и   который
действительно может достичь у них громадной интенсивности и привести к самым
безумным поступкам. Но, по крайней мере в этом  вопросе,  я  не  хотел  быть
кратким; напротив, я  решил  особенно  остро  поставить  проблему  страха  у
нервнобольных и подробно изложить ее вам.
   Сам  по  себе  страх  мне  не  нужно  вам  представлять;  каждый  из  нас
когда-нибудь на  собственном  опыте  узнал  это  ощущение,  или,  правильнее
говоря,  это  аффективное  состояние.  Но  я  полагаю,  что  никто   никогда
достаточно  серьезно  не  спрашивал  себя,   почему   именно   нервнобольные
испытывают страх в гораздо большей степени,  чем  другие.  Может  быть,  это
считали само собой разумеющимся; ведь обычно слова
   [184]
   "нервный" и "боязливый"* употребляют одно вместо другого,  как  будто  бы
они означают одно и то же. Но мы  не  имеем  на  это  никакого  права;  есть
боязливые люди, но вовсе не нервные,  и  есть  нервные,  страдающие  многими
симптомами, у которых нет склонности к страху.
   Как бы там ни было, несомненно, что проблема страха -  узловой  пункт,  в
котором сходятся самые различные и  самые  важные  вопросы,  тайна,  решение
которой должно пролить яркий свет на  всю  нашу  душевную  жизнь.  Не  стану
утверждать, что могу вам дать ее полное решение, но вы,  конечно,  ожидаете,
что психоанализ и к  этой  теме  подходит  совершенно  иначе,  чем  школьная
медицина. Там, кажется, интересуются прежде всего тем, какими анатомическими
путями осуществляется состояние страха. Это значит, что раздражается Medulla
oblongata,** и больной узнает,  что  страдает  неврозом  блуждающего  нерва.
Medulla oblongata - очень серьезный  и  красивый  объект.  Я  хорошо  помню,
сколько времени и труда посвятил его  изучению  много  лет  тому  назад.  Но
сегодня я должен вам сказать, что не знаю ничего,  что  было  бы  дальше  от
психологического понимания страха, чем знание  нервного  пути,  по  которому
идут его импульсы.
   О страхе можно много рассуждать, вообще не упоминая нервозности. Вы  меня
сразу поймете, если  та---------------------------------------*  В  немецком
языке "боязливый" (angstlich) - прилагательное от слова "страх"  (Angst).  В
современной психологической литературе это слово  зачастую  переводится  как
"тревожный". Мы сочли возможным в настоящем издании перевести это слово  как
"боязливый", так как Фрейд употребляет это  слово  в  более  общем  значении
(склонный к страху "вообще", а не  только  к  беспредметному  страху,  каким
является тревога). - Прим. ред. перевода.
   ** Продолговатый мозг (лат.} - Прим. ред. перевода.
   [185]
   кой страх я назову реальным в противоположность невротическому.  Реальный
страх является для нас чем-то вполне  рациональным  и  понятным.  О  нем  мы
скажем, что он представляет собой реакцию на восприятие  внешней  опасности,
т. е. ожидаемого, предполагаемого повреждения, связан с рефлексом бегства, и
его можно рассматривать как выражение инстинкта  самосохранения.  По  какому
поводу, т. е. перед какими объектами и в каких ситуациях появляется страх, в
большой мере, разумеется, зависит от состояния нашего знания и  от  ощущения
собственной силы перед внешним миром. Мы находим  совершенно  понятным,  что
дикарь боится пушки и пугается солнечного затмения, в  то  время  как  белый
человек, умеющий обращаться с этим орудием и предсказать данное  событие,  в
этих условиях свободен от страха. В другой раз именно большее знание вызовет
страх, так как  оно  позволяет  заранее  знать  об  опасности.  Так,  дикарь
испугается  следов  в  лесу,  ничего  не  говорящих   неосведомленному,   но
указывающих дикарю на близость хищного  зверя(1),  а  опытный  мореплаватель
будет с ужасом  рассматривать  облачко  на  небе,  кажущееся  незначительным
пассажиру, но предвещающее моряку приближение урагана.
   При дальнейшем  размышлении  следует  признать,  что  мнение  о  реальном
страхе,  будто  он  разумен  и  целесообразен,  нуждается  в   основательной
проверке. Единственно целесообразным  поведением  при  угрожающей  опасности
была бы спокойная оценка собственных сил по сравнению с величиной  угрозы  и
затем
   ---------------------------------------(1)  Приведенный  пример   чувства
страха не следует истолковывать  принадлежностью  "дикаря"  к  низшей  расе,
поскольку  очевидно,  что  в  данном  случае  чувство  определяется  уровнем
рационального понимания вызывающих его явлений.
   [186]
   решение, что обещает большую надежду на благополучный исход: бегство  или
защита, а может быть, даже нападение. Но в таком случае для страха вообще не
остается места; все, что происходит, произошло бы так же хорошо и, вероятно,
еще лучше, если бы дело не дошло до развития страха. Вы  видите  также,  что
если страх чрезмерно силен, то  он  крайне  нецелесообразен,  он  парализует
тогда любое действие, в том числе и бегство.  Обычно  реакция  на  опасность
состоит из смеси аффекта страха и защитного  действия.  Испуганное  животное
боится и бежит, но целесообразным при этом является бегство, а не боязнь.
   Итак, возникает искушение утверждать, что проявление  страха  никогда  не
является чем-то целесообразным. Может быть, лучшему пониманию поможет  более
тщательный анализ ситуации  страха.  Первым  в  ней  является  готовность  к
опасности,  выражающаяся  в  повышенном  сенсорном   внимании   и   моторном
напряжении.  Эту  готовность  ожидания  следует,  не  задумываясь,  признать
большим  преимуществом,  ее  же  отсутствие  может  привести   к   серьезным
последствиям. Из нее исходит, с одной стороны,  моторное  действие,  сначала
бегство, на более высокой ступени деятельная защита, с другой  стороны,  то,
что  мы  ощущаем  как  состояние  страха.   Чем   больше   развитие   страха
ограничивается только подготовкой, только  сигналом,  тем  беспрепятственней
совершается переход готовности  к  страху  в  действие,  тем  целесообразней
протекает весь процесс. Поэтому в том, что мы называем страхом, готовность к
страху (Angstbereitschaft)* кажется мне целесообразной, развитие же страха -
нецелесообразным.
   ---------------------------------------*  В  современной  психологической
литературе для обозначения этого понятия  употребляются  термины  "тревога",
"тревожность". - Прим. ред. перев.
   [187]
   Я избегаю подходить ближе к вопросу о том, имеют ли в нашем  языке  слова
"страх", "боязнь", "испуг" одинаковое или разное значение. Я только полагаю,
что "страх" (Angst) относится к состоянию и не выражает внимания к  объекту,
между тем как "боязнь" (Furcht)  указывает  как  раз  на  объект.  Напротив,
"испуг" (Schreck),  кажется,  имеет  особый  смысл,  а  именно  подчеркивает
действие опасности, когда не было готовности к страху. Так что можно было бы
сказать, что от испуга человек защищается страхом.
   Известная многозначность и неопределенность употребления слова "страх" не
может ускользнуть от вас. Под страхом по большей части понимают субъективное
состояние, в  которое  попадают  благодаря  ощущению  "развития  страха",  и
называют его аффектом. А что такое аффект в динамическом смысле?  Во  всяком
случае,  нечто  очень  сложное.  Аффект,  во-первых,  включает  определенные
моторные иннервации  или  оттоки  энергии,  во-вторых,  известные  ощущения,
причем  двоякого  рода:  восприятия   состоявшихся   моторных   действий   и
непосредственные ощущения удовольствия и неудовольствия, придающие  аффекту,
как  говорят,  основной  тон.  Но  я  не  думаю,  что  бы  это  перечисление
затрагивало бы как-то сущность аффекта. При некоторых аффектах, по-видимому,
можно заглянуть глубже и узнать, что ядром, объединяющим названный ансамбль,
является повторение какого-то определенного значительного  переживания.  Это
переживание могло бы быть  лишь  очень  ранним  впечатлением  весьма  общего
характера, которое нужно отнести к доисторическому периоду  не  индивида,  а
вида.  Другими  словами,  аффективное  состояние  построено  так   же,   как
истерический припадок, и, как и он, представляет собой осадок  воспоминания.
Истерический припадок, таким образом, можно сравнить со  вновь  образованным
индивидуальным аффектом, нормаль[188]
   ный аффект - с выражением общей истерии, ставшей наследственной.
   Не  думайте,  что  сказанное  здесь  об  аффектах   является   признанным
достоянием обычной психологии. Напротив, это  взгляды,  возникшие  на  почве
психоанализа и признанные только им. То, что вы можете узнать об аффектах  в
психологии, например,  теорию  Джемса  -  Ланге  (1)  ,  как  раз  для  нас,
психоаналитиков, непонятно и не обсуждается. Но и наше знание об аффектах мы
тоже не считаем очень надежным; это лишь первая попытка ориентировки в  этой
темной области. Но  продолжу:  нам  кажется,  что  мы  знаем,  какое  раннее
впечатление повторяется при аффекте страха. Мы полагаем, что это впечатление
от акта  рождения,  при  котором  происходит  такое  объединение  неприятных
впечатлений, стремлений к разрядке  [напряжения]  и  соматических  ощущений,
которое стало прообразом воздействия  смертельной  опасности  и  с  тех  пор
повторяется у нас как состояние страха.  Невероятное  повышение  возбуждения
вследствие прекращения обновления крови  (внутреннего  дыхания)  было  тогда
причиной переживания страха, так что первый страх был токсическим.  Название
"страх" (Angst) - angustiae, теснота,  теснина  (Enge)  -  выделяет  признак
стеснения дыхания, которое тогда было следствием реальной ситуации и  теперь
почти  постоянно  воспроизводится  в  аффекте.  Мы  признаем  также   весьма
значительным то, что первое состояние страха возникло  вследствие  отделения
от матери.  Разумеется,  мы  убеждены,  что  предрасположение  к  повторению
пер---------------------------------------(1) Согласно  концепции  Джемса  -
Ланге (по имени американского психолога У.  Джемса  и  датского  анатома  К.
Ланге), выдвинутой в 80-х гг. прошлого века, первичными являются изменения в
организме, вторичными - состояния, которые  переживаются  субъектом  в  виде
эмоций.
   [189]
   вого  состояния  страха  так  основательно  вошло  в  организм  благодаря
бесконечному ряду поколений, что отдельный индивид не может избежать аффекта
страха, даже если он, как легендарный Макдуф, "был вырезан из тела  матери",
т. е. не знал самого акта  рождения.  Мы  не  можем  сказать,  что  является
прообразом страха у других млекопитающих животных. Мы также не знаем,  какой
комплекс ощущений у этих созданий эквивалентен нашему страху.
   Может быть, вам интересно будет услышать, как можно прийти к  мысли,  что
акт рождения является источником  и  прообразом  аффекта  страха.  Умозрение
принимало в этом самое незначительное участие: скорее, я позаимствовал это у
наивного мышления народа. Когда много лет тому назад мы, молодые  больничные
врачи, сидели за обеденным столом в ресторане, ассистент акушерской  клиники
рассказал, какая веселая история произошла на последнем  экзамене  акушерок.
Одну кандидатку спросили, что значит, когда при родах в  отходящей  жидкости
обнаруживается  Mekonium  (первородный  кал,   экскременты),   и   она,   не
задумываясь, ответила, что ребенок испытывает страх. Ее осмеяли  и  срезали.
Но я в глубине души встал на ее сторону и начал догадываться, что несчастная
женщина из народа правильным чутьем открыла важную связь.
   Теперь  перейдем  к  невротическому  страху:  какие  формы  проявления  и
отношения имеет страх у нервнобольных? Тут можно многое описать.  Во-первых,
мы  находим  общую  боязливость,  так  сказать,  свободный  страх,   готовый
привязаться к любому более или менее подходящему  содержанию  представления,
оказывающий влияние на  суждение,  выбирающий  ожидания,  подстерегая  любой
случай, чтобы найти себе оправдание.  Мы  называем  это  состояние  "страхом
ожидания" или "боязливым ожиданием". Лица, страдающие этим
   [190]
   страхом, всегда предвидят из всех возможностей  самую  страшную,  считают
любую случайность предвестником несчастья, используют любую неуверенность  в
дурном смысле. Склонность к такому ожиданию несчастья  как  черта  характера
встречается у многих людей, которых  нельзя  назвать  больными,  их  считают
слишком боязливыми или пессимистичными; но необычная степень страха ожидания
всегда имеет отношение к нервному заболеванию, которое  я  назвал  "неврозом
страха" и причисляю к актуальным неврозам.
   Вторая форма страха, в противоположность только что описанной, психически
более связана и соединена с  определенными  объектами  или  ситуациями.  Это
страх в форме чрезвычайно многообразных  и  часто  очень  странных  "фобий".
Стенли Холл, видный американский психолог, взял на себя труд представить нам
весь ряд этих фобий под великолепными греческими названиями. Это звучит  как
перечисление десяти  египетских  казней,  но  только  их  число  значительно
превышает десять.  Послушайте,  что  только  не  может  стать  объектом  или
содержанием фобии: темнота, свободное пространство, открытые площади, кошки,
пауки,  гусеницы,  змеи,  мыши,  гроза,  острые  предметы,  кровь,  закрытые
помещения, человеческая толпа, одиночество, переход мостов, поездка по морю,
по железной дороге и т.  д.  При  первой  попытке  сориентироваться  в  этом
сумбуре можно различить  три  группы.  Некоторые  из  объектов  и  ситуаций,
внушающих страх, и для нас, нормальных людей, являются чем-то жутким,  имеют
отношение к опасности, и поэтому эти фобии кажутся  нам  понятными,  хотя  и
преувеличенными по своей силе. Так, большинство из  нас  испытывает  чувство
отвращения   при   встрече   со   змеей.   Фобия   змей,   можно    сказать,
общечеловеческая, и
   [191]
   Ч. Дарвин  очень  ярко  описал,  как  он  не  мог  побороть  страх  перед
приближающейся змеей, хотя знал, что защищен  от  нее  толстым  стеклом.  Ко
второй группе мы относим случаи, имеющие отношение к опасности,  в  которых,
однако, мы привыкли не придавать ей значения и не  выдвигать  ее  на  первый
план. Сюда относится  большинство  ситуативных  фобий.  Мы  знаем,  что  при
поездке по железной дороге возникает  больше  возможностей  для  несчастного
случая, чем дома, а именно вероятность железнодорожного крушения;  мы  знаем
также, что корабль может пойти ко дну, и при этом, как правило, люди  тонут,
но мы не думаем об этих опасностях и без  страха  путешествуем  по  железной
дороге и по морю. Нельзя также отрицать возможность  падения  в  реку,  если
мост рухнет в тот момент, когда его переходишь, но это случается так  редко,
что не принимается во внимание  как  опасность.  И  одиночество  имеет  свои
опасности, и мы избегаем его при известных обстоятельствах; но не может быть
и речи о том, чтобы мы не могли его вынести при каких-то  условиях  и  всего
лишь на некоторое  время.  То  же  самое  относится  к  человеческой  толпе,
закрытому помещению, грозе и т. п. Что нас поражает в этих фобиях невротиков
- так это вообще не столько  их  содержание,  сколько  интенсивность.  Страх
фобий прямо неописуем! И иной раз  у  нас  складывается  впечатление,  будто
невротики боятся вовсе не  тех  вещей  и  ситуаций,  которые  при  известных
обстоятельствах и у нас могут вызвать страх, а  тех,  которые  они  называют
теми же именами.
   Остается третья группа фобий, которые мы вообще  не  можем  понять.  Если
крепкий взрослый мужчина не может от страха перейти улицу или площадь хорошо
ему знакомого родного города, если здоровая, хорошо развитая женщина впадает
в бессознательный
   [192]
   страх, потому что кошка  коснулась  края  ее  платья  или  через  комнату
прошмыгнула мышь, то какую же мы можем здесь установить связь с  опасностью,
которая, очевидно, все-таки существует для страдающих фобиями? В относящихся
сюда случаях фобии  животных  не  может  быть  и  речи  об  общечеловеческих
антипатиях,  потому  что,