л  "чистой",  он
поддерживал   незначительные   платонические   взаимоотношения   в   течение
нескольких лет. Но он был  не способен Трансформировать свои взаимоотношения
с этой  девушкой в  нечто большее. Вероятно, он согласился  бы с Киркегором,
прочитай он  его,  что, если бы у него  была вера, он  был женился  на своей
Регине.
     Приходится  спросить, почему ему потребовалось так много времени, чтобы
начать рассказывать об этой дружбе, которая, без сомнения, являлась одним из
самых существенных событий в его жизни и, вполне возможно, не дала ему стать
шизофреником в юношеские  годы. Весьма характерно для Питера (и людей такого
типа), что события в своей жизни  именно такого рода он стремился тщательнее
всего  скрыть  от других, в то время как его ничто  не  сдерживало, когда он
говорил о беспорядочных сексуальных Ц эпизодах  в детстве, о мастурбации и о
садистских сексуальных фантазиях во взрослом возрасте.
     Обсуждение
     Насколько я мог сделать  вывод, Питер никогда  не был "дома" ни в своем
теле, ни  в этом  мире. Он чувствовал  себя неуклюжим,  неловким, нарочитым.
Можно вспомнить  сообщение его дяди о нарцссистке-матери, которая не ласкала
его  и с ним не  играла.  Даже его  физическое присутствие  в мире  едва  ли
признавалось.  "К  нему  относились так,  словно  его не  существовало". Что
касается его самого, он не  только чувствовал себя  неуклюжим и неловким, он
просто ощущал вину "в первую очередь за то, что он вообще есть в этом мире".
     По-видимому, мать смотрела  только  на себя. Она была слепа к нему. Его
не  видели. Не  чистая  случайность,  что  он  стал таким хорошим товарищем,
скорее "матерью", слепой девочке, которая не могла его видеть.  Существовало
множество граней этой дружбы, но один ее важный аспект заключался в том, что
он ощущал  себя вместе с  девочкой в безопасности, поскольку он ее  видел, а
она его нет;
     более того -она отчаянно в нем нуждалась: он был ее глазами; и, конечно
же, он мог позволить жалеть ее так, как он не мог  жалеть мать. Эта девочка,
сторожевые собаки, собаки в питомнике  были единственными живыми существами,
по  отношению к  которым  он  мог  проявить и  от которых  он  мог  получить
спонтанную любовь.
     Почти  со всеми  людьми он пускал в ход систему ложного "я", основанную
на угождении их желаниям  и притязаниям  в отношении него. Пока он продолжал
этим заниматься, он начинал все больше и  больше ненавидеть других и  самого
себя. Пока его ощущение того, что собственно принадлежало его истинному "я",
все  больше и больше сужалось, это "я" начинало чувствовать себя все более и
более ранимым,  а он становился все более и более  напуган  тем, что  другие
люди смогут проникнуть сквозь его фальшивую личность  в святая  святых  -его
тайные фантазии и мысли.
     Он  был  способен  продолжать,  внешне  нормальным  образом,  обдуманно
использовать два метода, которые он назвал "разобщение" и "отцепление".  Под
разобщением  он  подразумевал увеличение  экзистенциальной  дистанции  между
своим "я" и миром.  Под отцеплением он понимал разрыв любых  взаимоотношений
между  своим  истинным "я" и своим  отвергнутым ложным "я". По существу, эти
методы  должны были  предотвращать разоблачения и имели множество вариантов.
Например,  когда он  находил дома  или  среди знакомых,  он чувствовал  себя
неловко, пока  не подбирал себе какую-нибудь  роль, которая  не  являлась им
самим  и  которую он  ощущал как подходящую  личину. Затем  он  мог, по  его
словам, "отцепить" свое "я" от  своих поступков и действовать спокойно, безо
всяких   тревог.   Однако   по   различным    причинам   это   не   являлось
удовлетворительным  разрешением его затруднений. Если он последовательно был
не  способен  в течение длительного промежутка времени вкладывать в поступки
свое "я", он  ощущал с возрастающей  силой  ложность своей жизни, отсутствие
желания что-либо делать,  неизменное  чувство скуки. Более  того,  защита не
была  "рассчитана на дураков", поскольку время от времени охрана  засыпала и
он ощущал взгляд или замечание, проникавшее в сердцевину его "я".
     Его ощущение нахождения "в опасности" из-за взгляда  других стало более
навязчивым,  и  его  не  так  легко  было  нейтрализовать  с помощью  приема
непозволения им видеть его "я". Временами  он чувствовал -и имел трудности в
устранении этого впечатления,-что они видели насквозь его притворство.
     Его озабоченность собственной видимостью,  как я считаю,  была попыткой
возмещения подспудного  чувства, что он -никто (не имеет тела). Существовало
первичное несоответствие в реальности  его собственного  переживания  самого
себя  как воплощенного, и именно отсюда  проистекала его озабоченность своим
телом-для-других, то  есть  телом  видимым, слышимым,  обоняемым и осязаемым
другим  человеком.  Неважно,  насколько  мучительно  было  для   него  такое
осознание  "я", оно неизбежно  возникало из того факта, что переживания  его
собственного  тела были настолько  отцеплены  от его "я", что он нуждался  в
осознании  себя как  реального объекта для других, чтобы  уверить себя таким
обходным путем в том, что он обладает материальным существованием.
     Кроме  того, его заблуждение  относительно исходящего  от  него  запаха
также становилось труднее поколебать.
     Однако  он  обнаружил  еще один  способ  подлаживания  к  своим  особым
тревогам, который  имел прямо противоположные выгоды и  невыгоды. Он мог, по
его ощущениям, быть самим собой с  другими, если они ничего о нем ве  знали.
Однако это  являлось требованием, которое  необходимо  было точно выполнять.
Это означало, что ему  пришлось  отправиться в другую  часть страны,  где он
быд,  "чужим". Он ездил  с места  на  место,  никогда  не останавливаясь  на
достаточно долгий  срок, чтобы его не узнали, каждый раз под другим  именем.
При  таких  условиях  он мог  быть  (почти)  счастлив -в  течение  какого-то
времени.  Он был "свободен"  и  мог  стать "спонтанным".  Он  мог даже иметь
сексуальные отношения с девушками. Он не был "застенчивым", и у него не было
"идей отношения".  Они больше не  возникали, поскольку внутреннее отщепление
его  "я"  от  тела  было уже необязательно.  Он  мог  бы  стать  воплощенной
личностью, если  бы действительно был инкогнито. Однако, если  его узнавали,
ему приходилось возвращаться в развоплощенное состояние.
     Фантазия  об  анониме,  или  инкогнито,  или  чужестранце  чужом  краю,
реализованная им, обычна  у людей с идеями отношения. Они ощущают, что, если
бы они смогли  убежать от своих коллег  или  покинуть  город  и  начать  все
заново, все было  бы в порядке. Они зачастую решают переходить  с  работы на
работу или переезжать  с места  на место.  В течение короткого времени такая
защита действует, но она  может существовать,  лишь пока они анонимны: очень
трудно не  быть "обнаруженным". И они обязаны  становиться подозрительными и
осторожными,  как  лазутчики на вражеской территории,  из-за того что другие
якобы пытаются "подловить их" и "заставить их раскрыться"*.
     Питер, например, не решался даже в чужом городе пойти в парикмахерскую.
Его тревога  по  поводу парикмахерской  не была в  первую очередь выражением
страха  кастрации,  во всяком случае  в  привычном  смысле данного  термина.
Скорее  он  беспокоился,  что придется отвечать  на  вопросы о  самом  себе,
которые  может задать парикмахер, какими  бы  "невинными" они  ни оказались,
например: "Вы любите футбол?",  "Что вы думаете о том парне, который выиграл
семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов?" и т. п. В кресле парикмахера он был
пойман:  для  него  это была кошмарная ситуация, при  которой, снимая  с его
головы   волосы,   с  него  снимут  и   анонимность,   когда  ему   придется
скомпрометировать себя,  на мгновение влипнув во что-нибудь определенное. "В
то время как люди обычно говорят, чю они  приехали из того или иного  места,
или работают гам-то  или  там-то, или знают  того-то и того-то,  я  пытаюсь,
насколько возможно, не дать знать, откуда я, чем занимаюсь
     и кого знаю..."
     Сходным  образом  он  был  не  способен  записаться  в  одну  публичную
библиотеку, чтобы иметь один  билет на свое собственное имя. Вместо этого он
брал книги  в различных библиотеках по всему городу, и в каждом читательском
билете  стояло вымышленное  имя  и  подложный  адрес.  Если он  считал,  что
библиотекарь начинает  его "распознавать", он больше  в  эту  библиотеку  не
возвращался.
     *Я не предполагаю, что все идеи отношения должны пониматься именно так.

     Хотя такую защиту трудно  держать, поскольку она  в  самом деле требует
столько же усилий, умения  и  бдительности, сколько необходимо  лазутчику на
вражеской территории, пока Питер мог чувствовать, что он не "обнаружен" и не
"распознан",  этот  метод   избавлял   его  от  необходимости  в  постоянных
"отцплениях"  и "разобщениях". Но  он  требовал  постоянной настороженности,
поскольку Питер никогда не мог выйти из опасной зоны. Однако на этой  стадии
его  ситуация, хотя и  трудная,  не была отчаянной.  Конечно, она  сделалась
критической,  поскольку  шизоидная  система  защиты,  которая  являлась  его
"модусом вивенди",  попыткой  найти какой-нибудь подходящий  способ жизни  в
мире, стала интенциональным проектом  самоуничтожения. Именно  тогда,  когда
это произошло, его далеко не крепкое  душевное  здоровье  прошло критическую
точку и начался психоз.
     Истинная и ложная вина
     Теперь мы должны более  пристально  рассмотреть  чувство вины, которому
был  подвержен  Питер, и  его  последствия.  Мы  помним,  что  он не  только
чувствовал себя неуклюжим  и неловким,  но  просто  ощущал  вину  "в  первую
очередь за то, что он есть в этом мире". На таком уровне его чувство вины не
было привязано к чему-то, что он  думал или делал; он ощущал, что у него нет
права   занимать  пространство.   Не  только  это  -у   него  было   глубоко
укоренившееся убеждение,  что  вещество, из которого он  сделан, гнилое. Его
фантазии  об  анальном  половом  акте  и  производстве детей,  сделанных  из
испражнений,  являлись  выражениями  этого   убеждения.  Подробности   таких
фантазий  нас  сейчас  не  интересуют,  разве  что  постольку, поскольку они
содействуют апперцепции его "я" как сделанного из  навоза и помета. Если его
отец называл его "здоровенным  мешком  с  мукой",  то  он сам пошел  гораздо
дальше. Будучи убежденным, что он -никчемный мешок с дерьмом,  он чувствовал
вину за то, что казался другим чем-то ценным.
     Он чувствовал себя дурным из-за  мастурбации. Однако  затруднения с его
чувством вины, по-моему, объясняются с помощью любопытной подробности: когда
он  бросил мастурбировать,  его  ощущение никчемности усилилось, а  когда он
начал  ничего не делать и быть  никем, его запах  стал невыносимым.  Как  он
позднее сказал о своем запахе, "это более или менее мое уважение к себе; это
действительно форма  самоотвращения". Он, так сказать,  столь сильно вонял у
себя в ноздрях, что едва мог
     это вынести.
     В  сущности, у него было два полностью антитетических и противоположных
источника  вины:  один  побуждал  его к жизни,  другой  -к смерти. Один  был
созидательным, другой - разрушительным. Чувства, которые они  вызывали, были
различны,  но  оба мучительны. Если он  делал  что-то, являвшееся выражением
самоутверждения, бытия ценной и достойной личности, ему думалось: "Это обман
и, притворство;  ты  никчемен".  Однако,  если  он  настаивал и  отказывался
одобрить  этот   ложный  совет  совести,   он   не  чувствовал   себя  столь
опустошенным, нереальным или мертвым, и он не пахнул столь скверно. С другой
стороны, если он решительно пытался быть  ничем,  он  по-прежнему чувствовал
себя притворщиком и обманщиком; он по-прежнему испытывал чувство тревоги;  и
он так же  принудительно  осознавал свое тело, как  объект восприятия других
людей.
     Наихудшим итогом всех попыток  быть ничем стала мертвенность,  объявшая
все  его  существование.  Эта  мертвенность   пропитывала   переживание  его
"отцепленного "я"", переживание его тела и восприятие  "разобщенного"  мира.
Все начало  останавливаться.  Мир стал терять ту реальность, которую он имел
для  него,  и   ему  было  трудно  вообразить,  что  у  него  есть  какое-то
существование-для-других. Хуже того, он начал чувствовать себя "мертвым". Из
его последующего  описания этого чувства можно увидеть, что оно  включало  в
себя  потерю  ощущения  реальности  и жизненности  тела.  Сердцевиной  этого
чувства   было   отсутствие   переживания   своего   тела    как   реального
объекта-для-других.  Он  начинал   существовать   лишь   для   самого   себя
(невыносимо)  и  прекращал ощущать, что  обладает  каким-то существованием в
глазах мира.
     Кажется вероятным, что  во всем этом он боролся с первичным разрывом  в
двумерном переживании самого себя, которого обращение родителей или, точнее,
неумение обращаться, его лишило.  Его вынужденная озабоченность (которую  он
ощущал  как крайне неприятную) своей  осязаемостью, обоняемостью и т. п. для
других -это отчаянная попытка сохранить то самое измерение живого тела:
     оно   обладает  бытием-для-других.  Но   ему  приходилось  "накачивать"
ощущение  этого  измерения  для  своего  тела  вторичными,  искусственными и
принудительными способами. Это измерение его переживания не было установлено
в  первичном смысле, исходя из изначальной ситуации в детстве, и  разрыв был
заполнен не каким-то более поздним развитием чувства любви и уважения к нему
как  к   личности,  а   ощущением,  что   практически   всякая  любовь  есть
замаскированное преследование, поскольку она нацелена превратить его  в вещь
для другого -в перо на шляпе его школьного учителя, как он это выразил.
     Однако, хотя данный пациент имел трудности в школе и на работе, хотя он
ощущал,  что в школе был притворщиком  и обманщиком, а  в конторе  испытывал
панику, намного  более детально  он  сам начал обдуманно культивировать этот
раскол в  своем бытии,  так  что его состояние стало угрожающим. Он говорил,
что пытался "разобщиться со всем", и это было правдой;  а к этому он добавил
свой   метод  "отпепления".  С  помощью  него  он   пытался  разрубить  узы,
связывающие вместе различные аспекты  его бытия. В частности,  он пытался не
быть "в" своем действии  или выражении  -не  быть тем, что он делает. Видно,
что здесь он играл на переходном положении телесных действий и выразительных
средств между человеком и миром. Теперь  он попытался  сказать: "То во  мне,
что может быть объектом-для-других, не есть я".
     Тело  явно  занимает двусмысленное переходное  положение между "мной" и
миром. С одной стороны, оно является  сердцевиной и центром моего  мира, а с
другой - оно есть объект в мире других. Питер пытался отцепить себя от всего
в  себе,  что  могло  быть воспринято  кем-нибудь  еще.  Вдобавок  к попытке
отвергнуть всю констелляцию установок, притязаний, действий и т. п., которая
увеличилась  при  угождении миру  и  которую он теперь старался отцепить  от
своего внутреннего "я", он стал стремиться  свести все свое бытие к небытию:
он начал,  как только мог  систематично, становиться ничем. К убеждению, что
он - никто, что он - ничто, добавилось такое ощущение честности этого факта:
быть  ничем.  Он чувствовал, что,  если он был никем,  ему  и  следует стать
никем. Анонимное бытие является одним из способов магического перевода этого
убеждения на язык факта. Когда он  бросил  работу,  он разъезжал по  стране,
постоянно находясь в движении. Место его  проживания -нигде.  Он ехал откуда
угодно  куда угодно;  у  него не было прошлого, не было будущего. У  него не
было имущества,  не было друзей. Будучи ничем,  не зная никого, не известный
никому, он создавал условия, облегчавшие ему веру в то, что он никто.
     Грех Онана при проливании своего семени на землю состоял в том, что тем
самым он расточал свою производительную силу  и творческую способность. Вина
Питера, как он позднее  это выразил,  заключалась  не  просто  в том, что он
мастурбировал и  фантазировал на  садистские темы, но  в  том,  что  не имел
смелости делать с другими  то, что  делал  с  ними в  фантазиях. И  когда он
попытался  (до некоторой  степени  успешно)  обуздать,  если  уж  не  совсем
подавить, свои фантазии, его вина  стала состоять не  в том, что у него были
такие фантазии, а в том, что он их подавляет. Когда он начал превращать себя
в ничто, его вина была не только в том,  что у него не было права делать все
то, что  мог делать обычный человек,  а в том, что у  пего не  было смелости
делать это  снова  и снова вопреки и назло своей совести, которая стремилась
сказать ему, что все  сделанное  в этой жизни  среди людей неправильно.  Его
вина заключалась  в одобрении собственным решением ощущения, что у него  нет
права на жизнь, и в закрытии себе доступа к возможностям этой жизни.
     То  есть он  ощущал вину не столько  за свои вожделения, побуждения или
порывы сами по себе, но  потому, что у него не было смелости стать  реальной
личностью,  делая реальные вещи с  реальными людьми в реальности. Он  ощущал
вину не просто  за свои  желания, но за то, что они остались лишь желаниями.
Его  чувство   опустошенности   проистекало  из  того  факта,   что  желания
выполнялись только  в  фантазиях, а не в  реальности.  Мастурбация  являлась
действием, в котором par excellence он замещал бесплодными взаимоотношениями
с фантомами  фантазии творческие взаимоотношения с реальными людьми.  Вместо
возможной вины,  которая  могла  бы возникнуть из реального желания реальной
личности, он ощущал вину за то, что его желания были лишь фантастическими.
     Вина  есть  зов  Бытия  для  себя  в  безмолвии,   говорит   Хайдеггер.
Аутентичной виной  Питера можно назвать  вину  за то,  что  он капитулировал
перед неаутентичной в и н о и, и за то, что сделал целью своей жизни не быть
самим собой.
     Однако  у  данного  пациента  наблюдалось  к  тому  же  разделение  его
внутреннего  "я",  упомянутое  выше. С первых дней детства  его преследовало
ощущение бытия  никем, и  теперь  он  неумолимо был склонен создать условия,
под- твердившие бы это чувство. Но в то же самое время он ощущал себя кем-то
очень особым, посланным Богом  на эту землю с особой  миссией и целью. Такое
пустое  всесилие и ощущение посланничества пугали его, и он отвергал их  как
"своего рода безумное  чувство". Он ощущал, что,  если станет потворствовать
этому чувству, это проложит путь, по выражению Эмпсона, "к сумасшедшему дому
и всему, что  там".  Однако  суровое  наказание  было  взыскано  с  него  за
потворство альтернативному чувству. Поскольку он пытался быть никем, не живя
в  своем теле  и  посредством  него,  его  тело,  в некотором  смысле, стало
мертвым.
     Поэтому, когда он  бросил притворяться, оно заставило обратить  на себя
внимание  как нечто прокисшее,  протухшее  и  разлагающееся -в  сущности, не
живое, мертвое. Он отделил  себя  от тела  психическим барьером,  и как  его
невоплощенное  "я",  так  и  его  "отцепленное"  тело  развили  некую  форму
экзистенциальной гангрены.
     Одно из его последних замечаний выражает суть вопроса в двух словах:
     "В некотором смысле я  был  мертв. Я отрезал  себя  от других  людей  и
закрылся в себе. И я мог видеть, что в некотором смысле становишься мертвым,
когда  это делаешь. Нужно жить в мире вместе с другими людьми. Если же  нет,
внутри что-то умирает. Это звучит глупо.  Я по-настоящему не  понимаю этого,
но нечто похожее, видимо, происходит. Это странно".
     ЧАСТЬ III

     9. РАЗВИТИЕ ПСИХОЗОВ
     Все распадается и в стороны летит,
     И в мире сем анархия царит.
     ВИЛЬЯМ БАТЛЕР ЕЙТС

     Мы  уже  рассмотрели,  особенно  в  случаях Дэвида  и Питера, шизоидные
проявления,  которые  находятся  в  рискованной  близости  от   откровенного
психоза. В  данной главе мы будем исследовать некоторые из